Положитесь на Псмита - Вудхаус Пэлем Грэнвил Страница 16

— А, черт, да нет же! Нет, но… Как я уже сказал, мне просто необходимо раздобыть тысячу фунтов.

— Мне тоже, — сказал Псмит. — Два ума, но с единой мыслью. Так что вы намерены по этому поводу предпринять? Сам я, признаюсь добровольно, понятия не имею как. Я ошарашен. Крик несется по банкам и министерствам: «Псмит в тупике!»

— Старик, — сказал Фредди жалобно, — вы не могли бы говорить поменьше, а? У меня только две минуты осталось.

— Прошу прощения. Так продолжайте.

— Чертовски трудно сообразить, как начать. То есть все это получается очень запутанно, пока не объяснишь, что к чему… Послушайте, вы в своем объявлении сказали, что преступление не помеха.

Псмит взвесил эту идею.

— В пределах разумного и при условии, что оно раскрыто не будет, малая толика преступления особых возражений у меня не вызывает.

— Так послушайте… послушайте… так послушайте, — сказал Фредди, — вы не украдете брильянтовое колье моей тети?

Псмит вставил в глаза монокль и наклонился к своему собеседнику.

— Украсть колье вашей тети? — переспросил он снисходительно.

— Да.

— А вы не думаете, что она сочтет это недопустимой вольностью со стороны того, кто даже не был ей представлен?

Что мог бы Фредди ответить на этот критический вопрос, так и останется навеки покрыто мраком неизвестности, ибо в это мгновение, взглянув на часы в двадцатый раз, он обнаружил, что минутная стрелка миновала шестерку и уже приближалась к семерке. Он вскочил с воплем:

— Мне пора! Я опоздаю на этот чертов поезд!

— А тем временем?… — осведомился Псмит.

Знакомая фраза (титр «А тем временем» вспыхивал на экране минимум один раз во всех фильмах, которые довелось увидеть Фредди) на миг вернула его к обсуждаемому делу. Фредди большой ясностью мысли не обладал, но даже он был способен понять, что прерывает переговоры на не вполне удовлетворительной стадии. Тем не менее он должен был успеть на поезд двенадцать пятьдесят.

— Напишите мне, что вы об этом думаете, — пыхтел Фредди, проносясь через вестибюль, как ласточка.

— К несчастью, вы не оставили ни фамилии, ни адреса, — указал Псмит, держась с ним наравне легкой рысцой.

Вопреки спешке, осторожность, вскормленная множеством кинолент, не позволила Фредди сообщить искомые сведения. Выдай свою фамилию, выдай свой адрес — и только Богу известно, чем это кончится.

— Я напишу вам! — крикнул он, делая рывок к такси.

— Буду считать минуты, — отозвался Псмит учтиво.

— Гони! — скомандовал Фредди шоферу.

— Куда? — спросил тот с некоторым на то основанием.

— А? Паддингтонский вокзал.

Такси умчалось, и Псмит с приятным сознанием, что утро прошло не напрасно, несколько секунд задумчиво смотрел ему вслед. Затем, придя к выводу, что администрация того или иного приюта для умалишенных проявила непростительную халатность, он позволил своим мыслям обратиться к благодушному предвкушению второго завтрака. Ибо, хотя он отпраздновал свое освобождение от Биллингсгейтского рынка тем, что встал поздно, а позавтракал еще позднее, он начинал ощущать то призывное сосание под ложечкой, которое есть беззвучный гонг души, призывающий к второму завтраку.

III

Но где получить этот завтрак? Впрочем, этот вопрос недолго его затруднял: он тотчас отверг большие, шумные, переполненные рестораны в окрестностях Пикадилли-Серкус. После утра в обществе Евы Халлидей и молодого человека, который разгуливал по Лондону, прося встречных украсть колье его тетки, необходимо было выбрать место, где он мог бы спокойно посидеть и подумать. Любые блюда, которые ему предстояло вкусить, вкушать следовало в безмятежной, если не сказать монастырской, обстановке, не загрязненной присутствием скрипача-солиста, не щадящего смычка, и оркестра, в лексиконе которого слово «пиано» не значится. Вывод напрашивался сам собой: в каком-нибудь клубе.

Отец Псмита, убежденный завсегдатай клубов, на вершине своего благоденствия записал сына в несколько таких учреждений, и, хотя настали скудные годы, он еще оставался членом шести — во всяком случае, до Нового года и новых взносов. Клубы эти варьировались от «Трутней», заведомо легкомысленного, до «Старейших консерваторов», безупречно чинного. Почти немедленно Псмит пришел к выводу, что этот последний словно бы нарочно создан для его настроения.

Все, кому знаком интерьер «Старейших консерваторов», безоговорочно одобрили бы такой выбор. В Лондоне нет более подходящего приюта для человека, желающего в процессе ублаготворения утробы превосходно приготовленной пищей неторопливо исследовать свою душу. У «Трутней», бесспорно, тоже кормят не дурно, но там Юность справляет вечный карнавал, и размышления серьезного человека, занятого исследованием своей души, в любую секунду могут быть прерваны хлебной горбушкой, метко брошенной остроумцем за соседним столиком. У «Старейших консерваторов» подобные ужасы немыслимы. Клуб «Старейших консерваторов» имеет шесть тысяч сто одиннадцать членов. Некоторые из этих шести тысяч ста одиннадцати более респектабельны, чем другие, но респектабельны они все — от старожилов вроде лорда Эмсуорта, который вступил в клуб в 1888 году, до принятых на последнем заседании правления. Это лысые почтенные мужи, и мнится, что они немедля отбудут в Сити, дабы председательствовать на совещании директоров, или же только что прибыли, посовещавшись на Даунинг-стрит с премьер-министром о возможных результатах приближающихся дополнительных выборов в Малом Уобсли.

С тихим достоинством, искупавшим некоторый излишек молодости, неуместный в этом оплоте зрелой солидности, Псмит поднялся по ступеням, прошествовал сквозь двери, услужливо распахнутые перед ним двумя сановниками в ливреях, и направился в кофейный зал. Там он выбрал столик в центре, заказал простой вкусный завтрак и предался размышлениям о Еве Халлидей. Она, как он признался своему юному другу мистеру Уолдервику, произвела на него неизгладимое впечатление. Он с трудом оторвался от грез наяву, чтобы побороться с бараньей котлетой, но тут в его орбиту вторглось постороннее тело и сильно ударилось о столик. Подняв глаза, он узрел долговязого, тощего, пожилого джентльмена с приятно-рассеянным лицом, который тотчас рассыпался в извинениях.

— Любезный сэр, я крайне сожалею. Надеюсь, я не причинил никакого ущерба?

— Ни малейшего, — учтиво ответил Псмит.

— Дело в том, что я куда-то подевал мое пенсне. А без него я слеп как крот. Не вижу, куда иду.

Видневшийся за плечом пожилого джентльмена мрачного облика молодой человек с длинными растрепанными волосами выразительно покашлял. Он нетерпеливо переминался с ноги на ногу и, казалось, не мог дождаться завершения этого эпизода, чтобы двинуться дальше. Видимо, весьма темпераментный молодой человек. Лицо у него было угрюмо-обиженное.

При звуке кашля пожилой джентльмен рассеянно вздрогнул.

— Э? — сказал он, словно в ответ на какие-то слова. — Да-да, совершенно верно, совершенно верно, мой дорогой. Стоять и болтать не следует, нет, не следует, э? Но я должен был извиниться. Чуть было не опрокинул столик этого джентльмена. Не вижу без пенсне, куда иду. Слеп как крот. Э? Что? Совершенно верно. Совершенно верно.

Он бодро побрел дальше, но лицо его спутника хранило выражение угрюмой отрешенности. Псмит с интересом смотрел им вслед.

— Вы не скажете, — спросил он у официанта, который готовился подкрепить его картофелем, — кто это?

Официант проследил направление его взгляда.

— Молодого джентльмена, сэр, я не знаю. Наверное, гость. А пожилой джентльмен — это граф Эмсуорт. Живет у себя в поместье и в клубе бывает редко. Говорят, очень рассеянный джентльмен. Картофеля, сэр?

— Благодарю вас, — сказал Псмит. Официант отошел, но тут же вернулся.

— Я поглядел в книге записей гостей, сэр. Джентльмена, который завтракает с лордом Эмсуортом, зовут Ролстон Мактодд.

— Очень вам благодарен. Сожалею, что затруднил вас. — Нисколько, сэр.