Курт Воннегут - Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями Страница 19

Розуотер — фамилия вымышленная. До того как Джон решил так прозываться, никаких Розуотеров в Англии не было. По-настоящему его звали Грэхем. Он был младшим из пятерых сыновей Джеймса Грэхема, пятого графа и первого маркиза Монтроза. Новая фамилия понадобилась ему в связи с тем, что Джеймс Грэхем был вождем роялистов, а роялистов к тому времени разбили. За Джеймсом числилось много всяких романтических выходок — однажды он переоделся и отправился в Шотландию, в горы, сколотил там небольшой отряд головорезов и учинил шесть кровавых расправ над превосходящими силами пресвитерианской армии, действовавшей в низинах во главе с Арчибальдом Кемпбеллом, восьмым графом Эрджиллом. Кроме всего прочего, Джеймс был поэт. Таким образом, все Розуотеры на самом деле Грэхемы, и в жилах их течет кровь шотландских аристократов. В 1650 году Джеймса повесили».

Бедняга Фред глазам своим не верил — это он-то в родстве с такими знаменитостями! На ногах у него как раз были носки с маркой «Эрджилл», и он задрал брюки, чтобы взглянуть на них. Теперь это название зазвучало для него на новый лад.

— Один нз моих предков, — сказал он себе, — шесть раз отлупил этого графа Эрджилла! — Тут Фред заметил, что куда сильней расшиб ногу об стол, чем думал: кровь из ссадины стекала прямо на «эрджиллы».

Он стал читать дальше.

«Третий сын Джорджа Розуотера — Фредерик — и был предком Розуотеров из Род-Айленда. Нам о нем известно только то, что его сын по имени Джордж был первым Розуотером, покинувшим острова. Джордж приехал в Лондон в 1700 году и открыл там цветочную лавку. У него было два сына — младшего, Джона, в 1731 году посадили в тюрьму за долги. В 1732 году его выкупил Джеймс Э. Оглеторп, который согласился заплатить его долги — при условии, что Джон отправится с ним в Джорджию. Джону предстояло быть главным садоводом этой экспедиции, которая собиралась сажать тутовые деревья и наладить производство шелка. Джоя Розуотер со временем сделался также главным архитектором, и по его плану выстроили город, который потом назвали Саванной. В 1742 году Джон был тяжело ранен в битве с испанцами».

Начитавшись про находчивость и доблесть своих предков, плотью от плоти которых был он сам, Фред пришел в такое ликование, что ему захотелось сейчас же, сию минуту рассказать обо всем жене. Но он и мысли не допускал о том, чтобы унести драгоценную рукопись наверх. Нет уж, пусть она лежит здесь, пусть Кэролайн изволит сама сюда спуститься.

Фред одним рывком сдернул с жены покрывало, что, несомненно, явилось самым дерзким и самым бесстыдным сексуальным порывом за все годы их супружеской жизни, объявил Кэролайн, что его фамилия Грэхем, что его предок основал Саванну, и велел ей немедленно следовать за ним в подвал.

Кэролайн, как в тумане, зашлепала за Фредом вниз по лестнице. Он показал ей рукопись и сделал краткое сообщение об истории Розуотеров из Род-Айленда, вплоть до битвы с испанцами.

— Я хочу сказать, — добавил он, — что мы тоже не какие-нибудь обсевки. Мне до смерти надоело все время делать вид, будто мы — ничто.

— Мне такое и в голову не приходило.

— Ты делала вид, будто я ничто.

Эти убийственно правдивые слова вырвались у Фреда случайно. Справедливость их ошеломила обоих.

— Ты знаешь, о чем я, — продолжал Фред. Он заторопился, запинаясь и подыскивая слова, ведь раньше ему никогда не приходилось излагать горькие истины, а сказать надо было еще многое.

— Эти чванливые ублюдки, кем ты так восторгаешься… да по сравнению с нами, по сравнению со мной… Хотел бы я посмотреть, сколько они назовут предков, которые потягались бы с моими! Я всегда считал, что только дураки хвастают своей родословной, но, клянусь богом, если кто захочет равняться со мной, я теперь любому ткну в нос моих предков! И хватит извиняться!

— О чем ты? Ничего не понимаю!

— Другие говорят: «Здравствуйте», «До свидания». А мы только одно и твердим, что бы ни делали: «Ах, извините! Ах, простите!»

Он воздел руки к небу.

— Хватит извиняться! Мы бедняки? Да, бедняки! Но мы же в Америке! А Америка — это единственное место в нашем несчастном мире, где людям не надо извиняться за то, что они бедные. В Америке должны спрашивать: «А что этот парень, он хороший гражданин? Честный? С работой справляется?»

Пухлыми руками Фред поднял рукопись и погрозил ею бедной Кэролайн.

— Прежде Розуотеры из Род-Айленда были энергичные и предприимчивые. Такими они будут и впредь, — заявил он. — У одних Розуотеров есть деньги, у других нет, но бог свидетель — они сыграли свою роль в истории. Хватит извиняться!

Ему удалось убедить Кэролайн. Людям напористым это всегда удавалось без труда. Она совсем обалдела и взирала на него с боязливым почтением.

— Знаешь, что написано над входом в Национальный архив в Вашингтоне?

— Нет, — призналась она.

— Прошлое — пролог будущего.

— Да ну?

— Именно, — ответил Фред. — А теперь давай вместе прочтем историю Розуотеров из Род-Айленда, и чем черт не шутит: если мы постараемся хоть немножко гордиться друг другом, хоть немножко друг другу доверять, может, нам удастся наладить нашу жизнь.

Она покорно кивнула.

Вторая страница рукописи заканчивалась упоминанием об участии Джона Розуотера в битве с испанцами. Фред поддел пальцем уголок страницы и торжественно приподнял ее, спеша узнать про дальнейшие чудеса.

Но рукопись на этом обрывалась. Всю сердцевину истории Розуотеров выели муравьи. Они и сейчас копошились внутри, грязно-синие, осоловелые от обжорства.

Когда Кэролайн, содрогаясь от гадливости, карабкалась по лестнице вон из подвала, Фред понял, что и в самом деле пришло время умереть. Приготовить себе петлю он мог даже с закрытыми глазами, и он взялся завязывать конец бельевой веревки. Потом вскарабкался на стул, привязал другой конец двойным морским узлом к водопроводной трубе и попробовал, прочно ли.

Он как раз просовывал голову в петлю, когда Франклин закричал сверху, что его кто-то спрашивает. Этот кто-то, а именно Норман Мушари, не дожидаясь приглашения, уже спускался в подвал, волоча по ступеням засаленный, перевязанный ремнями, скособоченный портфель.

Фред поспешно слез со стула — ему не хотелось, чтоб его застали за таким деликатным делом, как добровольное расставание с жизнью.

— В чем дело? — спросил он Мушари.

— Мистер Розуотер?

— В чем дело?

— Сэр, в эту самую минуту ваши родственники из Индианы лишают вас и вашу семью прав, принадлежащих вам от рождения, отнимают у вас миллионы и миллионы долларов. Я прибыл сюда, чтобы предложить вам сравнительно дешевую и простую юридическую операцию, которая сделает эти миллионы вашими.

Фред лишился чувств.

ГЛАВА 12

Прошло два дня. Элиоту уже пора было отправляться к пилгородской кофейне, чтобы сесть там в автобус дальнего следования «Борзая» и ехать в Индианаполис для встречи с Сильвией — в ресторане «Синяя птица». Наступил полдень. Элиот еще спал. Ночью у него творилось черт знает что: беспрерывно звонил телефон, да еще поминутно являлись посетители, и большинство из них — пьяные.

В Розуотере царила паника. И как ни старался Элиот разуверить своих подопечных, они не сомневались, что он покидает их навсегда.

На улице зашлись лаем собаки. Они со всех сторон сбегались к пожарному управлению, чтобы приветствовать своего любимца Делберта Пича — известного на весь город пьяницу. Его упорные старания потерять человеческий облик и особачиться вызывали у них бурный восторг. Пич ввалился в дом, где помещалась контора Элиота, захлопнул дверь перед носом своих лучших друзей и начал взбираться по лестнице, распевая во все горло.

— Надумаете вы сюда возвращаться или нет, мистер Розуотер, вот вам подарочек на дорогу — хорошая новость!

— Что же это за новость, мистер Пич?

— Десять минут назад я бросил пить. Завязал навсегда. Вот какой у меня для вас подарок!

У края тротуара под окнами Элиота остановился черный «крайслер» модели «Империал» с шофером за рулем. Шофер распахнул заднюю дверцу. С трудом разминая старые кости, из машины вылез Листер Эймс Розуотер, сенатор от штата Индиана. Его никто не встречал.

Кряхтя, он стал подниматься по лестнице. В прежние дни столь унизительное карабканье было не в его стиле. Сенатор ужасно постарел и хотел, чтоб все видели, как он ужасно постарел. Он постучался в дверь конторы Элиота, чего почти никто никогда не делал, и осведомился, можно ли войти. Элиот, все еще в длинных, сохранившихся у него со времен войны, памятных кальсонах, бросился к отцу и обнял его.

— Отец! Вот приятная неожиданность!

— Явиться сюда мне было нелегко.

— Но, надеюсь, ты не сомневался, что здесь тебе будут рады.