Ксанус борборщёксчи - Евгений Владимирович Сапожинский Страница 2

Европу, прорубил? Версаль сделал? Венецию сделал? Вроде бы все сделал. Сделаю-ка теперь железную дорогу с электрической сигнализацией, пусть эти иностранцы усрутся!»

Петр думал долго, настолько, что ему надоело. Лег спать, но сон не шел. Всё государственные дела, понимаешь! Намаявшись, среди ночи царь поднял всех советников и поставил вопрос ребром: либо мы делаем железную дорогу с электрической сигнализацией, либо, блин… короче…

Дело было в октябре 1724 года.

И назвали эту железную дорогу Октябрьской…

*

Леонардо да Винчи надоело писать от руки. «Вот придумать бы такую машину, — думал великий мастер, — чтобы сама писала». И он наверняка придумал бы ее и сделал, но! Время, время! Проблем было достаточно: подводные лодки, сконструированные Леонардо, погружались, но не всплывали, вертолеты взлетали, но не могли приземлиться, и подобных заморочек было выше крыши. Пришлось нанять секретаря-переписчика.

В назначенный день и час в доме гениального инженера появился молодой человек, одетый со вкусом, хоть и не изысканно, что выдавало его происхождение из знатной, пусть и обедневшей семьи. «То, что надо», — подумал Леонардо и спросил:

— Видишь эту кипу рукописей в углу?

— Да, маэстро, — ответил молодой человек.

— Все это надо переписать, и, кроме того, скопировать чертежи. Как у тебя с черчением?

Не говоря ни слова, юноша протянул Леонардо несколько заранее приготовленных образцов, выполненных грамотно и с изрядною старательностью.

— Что ж, — молвил Леонардо, довольно улыбнувшись в бороду знаменитой джокондовской улыбкой, — можешь приступать.

— Один вопрос, маэстро, — произнес молодой человек, оглядывая гору бумаг. — Не скажете ли вы мне, сколько все это весит?

— Весит? — задумался Леонардо да Винчи. — Гигабайта четыре, пожалуй, весит. Даже с гаком.

— Ничего себе кино, — пробормотал юноша, доставая письменные принадлежности.

*

Александр Сергеевич Пушкин в изнеможении поставил точку и потянулся за шампанским. Шабаш. Поэма окончена. И очень вовремя: сегодня надо сдавать рукопись (поэт никак не мог привыкнуть к дурацкому слову «файл»), аванс давно пропит; собственно говоря, эта емкость — все, что от него осталось. Рука уже была готова сорвать пробку, чтоб замочить бутылку винтом, как выражаются современные аристократы, но тут Александр Сергеевич вспомнил, что перед тем, как засесть за поэму, отключил спеллер. Так стихотворец поступал всегда, работая, дабы назойливый скрипт не отвлекал своими дурацкими замечаниями. Однако проверить текст на грамотность было необходимо, иначе возникала возможность стать объектом шуток.

Легким щелчком Пушкин втопил F7. Ничего не произошло. «Плохо нажал», — подумал Пушкин, однако ни вторая, ни последующие попытки ничего не принесли.

Это конец, понял поэт. Спеллер грохнулся. Или же его грохнули недруги. Так или иначе, поделать было ничего нельзя: звать мастера нет времени, сам Пушкин разбирался в Ворде как свинья в апельсинах, а сдать непроверенную рукопись означало даже не стать посмешищем, а потерять честь.

Пушкин выхватил пистолет и застрелился. Однако неудачно. Ранение было явно смертельным, но предстояло еще помучиться. «Как же все это нелепо, — думал Александр Сергеевич, харкая кровью, — погибнуть из-за какой-то софтины! Слово-то, слово наимерзейшее! А историки что насочиняют, боже! Свалят ведь на кого-нибудь, гады!»

Перед туманящимся взором поэта на миг всплыло лицо любимого друга Дантеса.

И пропало.

*

Иван Грозный с яростью смотрит то на оборотную сторону футляра от диска с видеозаписью панк-оперы «Смерть за царя», то на унылую физиономию Малюты Скуратова.

ИВАН ГРОЗНЫЙ. Сколь раз глаголил я тебе, мерзавец, чтоб приносил ты фильмы в качестве пристойном! А это что? Паленка, смерд?

МАЛЮТА СКУРАТОВ. Избавь от казни, государь! Релиз еще не вышел! Сие есть не паленка, а обработанная промо!

ИВАН ГРОЗНЫЙ. Что ж ты не постарался, пес? Меня ль не любишь? Как смел ты записать звучало в 5.1? Где DTS?

МАЛЮТА СКУРАТОВ. Да вот дрова накрылись! Новых нет — сам обрубил мне интернет за неуплату!

ИВАН ГРОЗНЫЙ. Дрова? Глумишься, выблядок? Система у тебя заморская, я знаю, работает на электричестве, без дров!

МАЛЮТА СКУРАТОВ. Дровами, государь, мы называем драйвера…

ИВАН ГРОЗНЫЙ. Ах, драйвера! Но о дровах ты вспомнил враз, как надо! Счас ты поймешь, в чем кайф! (Выходя на авансцену, проникновенно.) Дрова какие более тебе по нраву? Березовые иль осина?..

Занавес

*

— Коммивояжерчик пришел к тебе, Левушка, — заголосила как-то по-бабьи Софья Андреевна, — говорит, по делу.

Лев Николаевич Толстой с досадой отвлекся от книги. Взял сточенное перо и, с наслаждением воткнув его в столешницу, сломал. Вот только коммивояжерчиков и не хватало! Опять ведь предложит какую-нибудь гадость!

Толстому вечно все мешали. Так можно и роман не закончить, а помереть на каком-нибудь полустанке. И еще сапоги теперь надевать! Нет уж, обойдется, сволочь! Вот и опять-таки потревожили: знали же, знали, что у него, олицетворения совести могучей русской культуры кризис, массаракш!

Толстой с великим сожалением отложил покетбук Чарльза Буковски, открытом на рассказе «Перестаньте пялиться на мои сиськи, мистер!» в переводе Когана.

— Ну и здравствуйте вам, — сказал Лев Николаевич как можно холодней.

Желторотый юнец в засранных джинсах («Тоже мне, хиппи хренов», — подумал Толстой) разул хлеборезку и вмочил заученный текст. Суть сводилась к тому, что мол, хватит писать перьями (вьюнош закатил глаза и отметил, что это, конечно, свойственно великим, но времена сейчас не те), а вот, видите ли, передовые писатели теперь пишут ручкой фирмы такой-то. И мы, значит, имеем вам предложить, поскольку у нас, знаете ли, рекламная акция, по специальной, значит, цене…

Лев Николаевич озверел. Схватив отрока за загривок, он несколько раз хорошенько приложил его о столешницу, одновременно вдаряя большим пальцем ноги в кругляшку включения ненавистного системника. Железо загудело, затем пикнуло.

— Гаденыш беспонтовый, хиппарь немытый! — великий русский писатель начал с наслаждением откручивать малоудачливому торговому представителю ухо. — Сюда смотреть! — догадываясь, что vis-à-vis близорук, он насильно приблизил его физиономию вплотную к своему старому семнадцатидюймовнику. — Что видишь?

— Пока пусто… Теперь вижу интерфейс, — простонал подросток, — текстового редактора.

— А-а! — Лев Николаевич наслаждался. — Слыхал о такой программулинке — Word 1812?

В воздухе отчетливо пахло порохом и хр-ранцузскими духами…

*

За два (или около того) часа до смерти Есенин решил писать кровью. Чернила кончились, электричества в этом гадюшнике, как всегда по поздним вечерам, не было, а аккумулятор сдох.

Сергей Александрович раскровянил руку, обмакнул перо и стал что-то царапать. Поначалу процесс его увлекал, но через несколько минут возник дискомфорт.

Поэт добрался до вены, но от этого уколы пера стали ужасны, как укусы войнич-оводов в жопу с похмелья. «Может быть, — самонадеянно подумалось ему, — аккумулятор ожил и