Поручик Ржевский или Дуэль с Наполеоном - Ульев Сергей Страница 22

Шотландский виски лился рекой.

Багратион, напоив Барклая всего за какой — нибудь час до положения риз, заставил его не откладывая созвать военный совет. Барклай уже с трудом вязал лыко и был совершенно не в состоянии спорить.

Тут же в доме губернатора собрались все видные военноначальники русской армии. Разгадав интригу Багратиона, они снисходительно наблюдали за распоясавшимся Барклаем, который, не слушая выступавших, во все горло распевал шотландскую застольную, потом, взяв слово, грозился научить всех генералов играть на волынке, разбрасывал по комнате штабные карты и требовал подать на стол барана Тольку.

Под занавес военного совета Барклай, поддерживаемый с двух сторон своими адъютантами, велел всем немедля наступать. Он так решительно настаивал, что еле уговорили его подождать до завтра.

Багратион подсунул ему заранее подготовленный приказ о наступлении, и военный министр, мыча себе под нос, что пустит Наполеона гулять голым в Африку, поставил свою кривую роспись.

Когда шотландца укладывали на кровать, он вырывался и кричал:

— Отдайте мне мой клетчатый юбка! Я не желаю спать в штанах!

Прусские генералы в недоумении переглядывались, но, остерегаясь связываться с Багратионом, держали рот на замке.

Князь Багратион был счастлив.

— Худой мир лучше доброй ссоры, — говорил он своим офицерам по возвращении в штаб. — Слава богу, нэ пришлось рэзать этого дуралея на шашлык — сам понял, что пора с Наполеоном драться по — настоящему.

На следующий день, 25 июля, обе армии двинулись от Смоленска к Рудне, где располагался центр армии Наполеона. Корпуса французской армии были разрозненны, и этим, по мнению Багратиона, следовало не мешкая воспользоваться.

Как назло, уже к полудню Барклай потихоньку стал оправляться от вчерашней попойки и отказывался узнавать собственную подпись на приказе о наступлении. Генералу Ермолову чудом удалось погасить нарождавшийся скандал. Но еще через сутки, окончательно протрезвев, Барклай приказал обеим армиям остановиться, а на следующий день и вовсе велел Багратиону отойти назад к Смоленску.

Багратион скрепя сердце был вынужден подчиниться, всё свое отчаяние и ярость, по обыкновению, направив в эпистолярное русло. Опять во все концы России неслись курьеры с письмами, полными проклятий в адрес Барклая де Толли.

«Я никак не могу вместе с Барклаем, — писал Багратион Аракчееву. — Его шотландский виски — несусветная дрянь! Меня тошнит третьи сутки. Ради бога, пошлите меня куда угодно, хоть полком командовать в Молдавию или на Кавказ».

Избегая встреч с Барклаем, чтобы ненароком не зарезать его под горячую руку, Багратион теперь общался с ним исключительно посредством писем, даже если находился в двух шагах от его штаба. Со своей стороны Барклай был этому только рад, взяв в привычку перечитывать эти убийственные письма на ночь, после чего неизменно засыпал мертвецким сном.

Между тем ежедневные передвижения — то наступления, то фланговый марш, то отступления, — совершавшиеся по плохим дорогам в немыслимую жару, изнуряли офицеров, солдат и лошадей.

По иронии судьбы метания русских войск происходили вокруг одной и той же деревни Шеломея, всегда упоминавшейся в приказах и распоряжениях военного министра.

— Совсем нас ошеломили! — восклицал с досадой Ржевский. — Кружим как пьяные. Барклай, шельма, не дает в волю развернуться.

— Нам нужен один командующий, — задумчиво говорил Давыдов. — Эх, сюда бы Михайло Ларионовича. Враз бы вспомнили суворовскую науку побеждать!

Глава 25. Поцелуй фельдмаршала

Фельдмаршал Кутузов любил целоваться.

Он любил целоваться утром, днем и вечером, со сна и после еды, на прогулке и в бане, в гостях и на военных советах.

Но более всего Кутузов любил, чтобы целовали его, и притом в указанное им место. В армии удостоиться чести поцеловать фельдмаршала почиталось за великое счастье и приравнивалось к ордену св. Георгия 4‑й степени.

Место, в которое военным чинам дозволялось целовать великого полководца, определяла строжайшая субординация.

Генералам было позволено целовать фельдмаршала в губы, штаб — офицерам — в щеку, обер — офицерам — в шею, унтер — офицерам — в плечо.

Простым солдатам Кутузов целовать себя не разрешал, помня о суворовском афоризме: «Плох тот солдат, который не мечтает стать генералом».

Если какому — нибудь егерю приходила в голову шальная мысль чмокнуть фельдмаршала в ухо, тот лениво загораживался рукой, говоря с усмешкой:

— Э-э, нет, погоди, голубчик. Экий ты шустрый, право! Дослужись до эполет, тогда и полюбезничаем.

После встречи двух русских армий в Смоленске, необходимость единого командующего настолько сильно утвердилась в военных кругах и в высшем свете, что царь Александр засыпал с именем Кутузова и просыпался с ним же.

Несчастный самодержец, с младых ногтей мечтавший о славе Александра Македонского, но терпевший в военных баталиях одни поражения, — находился на грани истерики. Он завидовал Кутузову и не любил его. Давно, еще со времен поражения под Аустерлицем, Александру часто снился седой старец с черной повязкой на правом глазу, который грозил ему кулаком, заставляя целовать себя в засос.

Чтобы избавиться от ночных кошмаров, у царя не было иного выбора, как умилостивить действительность. Вскоре после начала войны он назначил Кутузова командующим московского ополчения, потом отрядил под его начало питерских ополченцев, и, наконец, отдал на откуп все северные сухопутные войска и флотилию впридачу.

После этих благодеяний весь июль Александру снились только полевые цветы и луговые травы.

Но сегодняшней ночью царю опять явился Кутузов и попросил поцеловать его в совсем уж непотребное место.

Истошный крик, раздавшийся из царской почивальни, переполошил весь Каменный остров. Лакеи застали Александра I сидевшим на краю постели. Тупо глядя прямо перед собой, он твердил:

— Нет, не хочу! Это невозможно! Чур меня! Чур!

По лицу самодержца струился холодный пот. Он вдруг вспомнил, что назначил на сегодня Кутузову аудиенцию. Отменить? Поздно! Все бумаги о назначении Кутузова главнокомандующим русской армии были подписаны и по штабам уже были разосланы соответствующие предписания.

Александр перекрестился, положившись на Божью волю.

Полдня пролетело незаметно.

Когда Михаил Илларионович Кутузов вошел в большой, залитый вечерним солнцем кабинет, царь вздрогнул и быстро отошел за письменный стол в дальнем углу.

Женственно — мягкое лицо Александра стало красным от душевного волнения. Достав платок, он промокнул вспотевший лоб.

Кутузов знал, зачем он здесь оказался. И это знание придавало ему уверенности и спокойствия.

Тяжело ступая, он подошел к противоположной стороне стола, молча поклонился.

— Как вы себя чувствуете, Михайло Ларионович? — спросил царь, пряча взгляд.

— Спасибо, ваше величество, — добродушно ответил Кутузов. — Чувствую я себя хорошо, не считая глаза.

— Вас не обременяют военные хлопоты? Не желаете ли уйти на покой?

«А не желает ли ваше величество поцеловать меня в жопу?» — подумал Кутузов.

Словно угадав мысли фельдмаршала, Александр тщательно вытер губы платком.

— Я еще повоюю, государь, — сказал фельдмаршал. — Есть еще порох в пороховницах.

— А я сегодня очень скверно спал! — вдруг вырвалось у Александра. — И голова до сих пор болит.

— Это к грозе, ваше величество, не иначе. Грозовое лето выдалось в этом году.

— Да, да, увы…

Царь тяжело вздохнул. И, сморщив лицо, с мучительным усилием объявил:

— Я нашел нужным поставить над всеми действующими армиями и ополчением единого главнокомандующего. Комитет, мною назначенный, избрал на этот пост вас, Михайло Ларионович.

— Ваше императорское величество, — произнес Кутузов, пустив слезу (старик вообще был очень слезлив), — у меня нет слов, чтобы выразить вам свою глубочайшую признательность за столь высокое доверие. Я не пощажу жизни, чтобы доказать свою преданность Отечеству и вашему величеству. — Фельдмаршал протянул к царю руки. — Всемилостивейший государь…