Курт Воннегут - Да благословит вас бог, мистер Розуотер, или Бисер перед свиньями Страница 24

— Гм! — отозвался Элиот. Он сделал вид, что вспоминает, потом пожал плечами — Нет, ничего не помню! Вылетело из головы.

Сенатор Розуотер всплеснул пятнистыми морщинистыми руками.

— Чего-чего, а соображений, как управиться с этим делом, у нас хватает. — Он одарил всех своей устрашающей победной улыбкой и похлопал Мак-Аллистера по колену. — Верно ведь? — Потом потянулся за спиной адвоката и похлопал по плечу незнакомого Элиоту человека. — Верно? — Он явно был без ума от незнакомца. — Ведь мы залучили на свою сторону самого сообразительного человека в мире! — Он расхохотался — видно, все их соображения приводили его в восторг.

Потом сенатор указал рукой на Элиота.

— Нет, вы только взгляните на моего мальчика, посмотрите, как он выглядит, как держится! Вот наш козырь номер один. Как он опрятен, как чист! — Глаза у старика заблестели. — Сколько лишнего веса он сбросил, доктор?

— Девятнадцать килограммов.

— Да он в прежней боевой форме! — заливался сенатор. — Ни грамма лишку! А как играет в теннис! Беспощадно! — Он вскочил и с натугой разыграл жалкую пантомиму теннисной подачи. — Да час назад на этом самом корте состоялась такая игра, какой мне в жизни видеть не доводилось! Ты его раздолбал, Элиот!

— Гм… — Элиот огляделся в поисках зеркала или чего-нибудь, куда можно посмотреться. Он понятия не имел, как выглядит. Воды в бассейне вокруг фонтана не было. Она оставалась только в маленькой ванночке для птиц — горький настой сажи и листьев.

— Вы, кажется, говорили, что тот, кого победил Элиот, был прежде профессиональным теннисистом? — обратился сенатор к доктору Брауну.

— Много лет назад.

— А Элиот изничтожил его! И пусть этот человек душевнобольной, это ведь на его игре не отражается, правда? — Он не стал ждать ответа. — А когда, одержав победу, Элиот выскочил с корта пожать нам руки, я готов был и смеяться и плакать. И этому человеку, сказал я себе, предстоит завтра доказывать, что он не сумасшедший. Ха! Ха! Ха!

Элиот, осмелев от того, что эти четверо, внимательно наблюдающие за ним, не сомневаются в его нормальности, встал, словно решил размяться. На самом деле он хотел подобраться поближе к ванночке для птиц. Пользуясь своей репутацией спортсмена, он прыгнул в сухой бассейн и сделал глубокое приседание, словно давал выход бурлившей в нем могучей энергии. Его тело справилось с этим упражнением без усилий. Он был весь как стальная пружина.

Резко присев, Элиот ощутил, что у него в кармане топорщится какой-то комок. Он полез туда и вытащил смятый экземпляр «Любознательного американца». Элиот расправил газету, почти уверенный, что сейчас увидит фотографию Рэнди Геральд, умоляющей оплодотворить ее семенем гениального человека. Но вместо этого обнаружил на первой странице собственную фотографию. Он был снят в пожарной каске. Фотографию увеличили с группового снимка, сделанного четвертого июля, когда снимали пожарную дружину. Заголовок вопрошал:

И ЭТО САМЫЙ НОРМАЛЬНЫЙ ЧЕЛОВЕК В АМЕРИКЕ?

(См. дальше.)

Пока остальные наперебой обнадеживали друг друга, что завтрашний суд пройдет прекрасно, Элиот послушно заглянул дальше. На развороте он увидел еще одну свою фотографию. На этом, довольно расплывчатом, снимке он играл в теннис на корте в психбольнице.

А с соседней страницы за его игрой следило исполненное благородного негодования семейство Фреда Розуотера. Все трое смахивали на крестьян-издольщиков. Фред, как и Элиот, изрядно похудел. Тут же была фотография Нормана Мушари, их адвоката. Заимев собственных подзащитных, Мушари обзавелся модным жилетом и золотыми часами с массивной цепочкой. Ниже приводилось его заявление:

«Моим клиентам не нужно ничего, кроме того, что от рождения причитается им и их наследникам по праву и закону. Дутые аристократы из Индианы потратили миллионы, созвали на помощь могущественных дружков со всех концов страны, лишь бы воспрепятствовать своим родственникам довести дело до суда. Слушание дела откладывалось семь раз по самым ничтожным поводам, а в это время за стенами психиатрической больницы Элиот Розуотер знай себе играет в теннис, и приспешники его во всеуслышание утверждают, будто он нормален.

Если мои клиенты проиграют дело, они лишатся своего скромного дома, убогой обстановки, старого автомобиля, их сынишка останется без своей маленькой лодки, Фред Розуотер потеряет страховые полисы, все свои сбережения и несколько тысяч, взятых в долг у верного друга. Эти мужественные, чистосердечные, простые американцы поставили на карту все, что имеют, уповая на американское правосудие, я оно не может, не должно, не имеет права их предать».

На том же листе, где была фотография Элиота, помещались два снимка Сильвии. На одном из них — на старом — она отплясывала твист с Питером Лоуфордом в Париже. На самом свежем — поступала в бельгийский монастырь, где главной заповедью было соблюдать молчание.

Элиот, возможно, и задумался бы над столь странными поворотами в жизни Сильвии, но вдруг услышал, как его отец ласково обратился к пожилому незнакомцу: «Мистер Траут!»

— Траут! — вскричал Элиот. Он так удивился, что потерял равновесие и ухватился за птичью ванночку, стараясь не упасть. Ванночка была ненадежно закреплена на подставке и начала крениться. Элиот выронил «Любознательного», схватил ванночку обеими руками, чтобы она не опрокинулась, и увидел в воде свое отражение. На него горячечным взглядом смотрел истощенный пожилой мальчик.

— Боже! — подумал он. — Ну, чистый Ф. Скотт Фицджеральд за день до смерти!

Обернувшись, он поостерегся второй раз выкрикнуть фамилию Траута. Он понял, что этим выдаст, как сильно болен, понял, что он и Траут, очевидно, познакомились, когда вокруг него все было черно. Элиот не узнал Траута по той простой причине, что на всех книжных обложках привык видеть Траута с бородой. У незнакомца бороды не было.

— Господи, Элиот, — сказал сенатор, — когда ты попросил меня привезти сюда Траута, я сказал доктору, что ты все еще ненормален. Ты уверял, будто Траут растолкует нам все, что ты делал в Розуотере, раз ты сам не можешь. Я готов был испробовать все и вызвал его. Оказалось, это был самый умный поступок за всю мою жизнь.

— Что верно, то верно, — согласился Элиот и снова осторожно уселся на краю фонтана. Он потянулся назад, достал у себя из-за спины «Любознательного». Стал сворачивать газету и впервые обратил внимание на дату. Спокойно произвел подсчеты. Он потерял целый год — ни мало ни много.

— Говори то, что велит говорить мистер Траут, — распорядился сенатор, — и если ты будешь выглядеть как сегодня, не представляю, чтобы мы могли завтра проиграть.

— Ладно, буду говорить то, что велит говорить мистер Траут, и не стану менять этот маскарад. Только мне бы хотелось еще раз освежить в памяти, что мистер Траут велит мне говорить.

— Это так просто… — начал Траут. Голос у него был глубокий, низкий.

— Вы уже столько раз повторяли все это вдвоем, — заметил сенатор.

— Все равно, — заявил Элиот, — повторите, пожалуйста, еще разок, самый последний.

— Значит, так. — Траут потер ладонь об ладонь, с интересом глядя на свои руки. — Значит, так. То, что вы делали в графстве Розуотер, никак нельзя счесть безумием. Очень может быть, это был самый важный для нашего времени социальный эксперимент, ибо он в маленьком масштабе поднимал сложную проблему. Ее омерзительные последствия рано или поздно начнут ощущаться во всем мире, по мере появления все более совершенных машин. Проблема эта состоит в следующем: «Как любить людей, от которых нет никакой пользы?» Пройдет время, и почти никто из мужчин и женщин не станет нужен для выпуска товаров и продовольствия, для обслуживания, для создания новых машин. Не будут они нужны и для развития практических идей в области экономики, техники и даже медицины. Поэтому, если мы не найдем причин и возможностей ценить людей просто за то, что они люди, тогда в конце концов, как это уже не раз предлагалось, придется их просто уничтожить.

Американцев многие годы приучали ненавидеть всех, кто не хочет или не может работать, приучала ненавидеть за это даже самих себя. Этой вынужденной жестокостью мы обязаны нашим предкам-пионерам. Близится время, если оно уже не наступило, когда эта жестокость перестанет быть вынужденной, она станет просто жестокостью.

— Бедняк, если у него голова на плечах, еще и сейчас может выбраться из грязи, — заметил сенатор. — Так было и так будет еще тысячу лет.

— Возможно, возможно, — мягко согласился Траут. — Возможно, у него хватит мозгов на то, чтобы поселить своих потомков в такой утопии, как Писконтит, где, я уверен, духовное загнивание, глупость, тупость и бессердечие так же отвратительны, как нищета и болезни в округе Розуотер. Бедность сравнительно легкая болезнь даже для столь хрупкой американской души, а вот сознание собственной ненужности одинаково калечит и сильные и слабые души и убивает их ежечасно. Необходимо найти лечение.