Борис Леонтьев - Триумф великого комбинатора Страница 27

А состав между тем следовал зеленой улицей. По откосам, по шпалам и по гравийному баласту гудел ветер, убаюкивая пощелкивающие рельсы. Поезд мотало из стороны в сторону, подбрасывало на стыках, на уклонах он, раскачиваясь, ускорял ход, и тогда пронзительно визжали тормоза и ревел гудок. Поезд пролетал по мостам и нырял в туннели. В клубах пыли он продвигался по своей колее, по сложной системе разъездов, узлов и станций. Иногда полотно железной дороги спускалось ниже, и тогда за окном проносились утесы, дикие водовороты, длинные песчаные косы, дымящиеся трубы и разительные весенние пейзажи. Когда же поезд останавливался, то с фасадов станционных зданий на пассажиров с огромного плаката смотрел намалеванный темперными красками поэт Фома Несдержанный. Из уст поэта вылетали слова: "Зато от нас в Америке все давно в истерике!". Интересен тот факт, что во времена, когда гнилое буржуазное общество еще не было таким гнилым, каким оно стало после революции, на месте таких вот темперных плакатов вывешивались портреты (в фас и в профиль) поездных воров. Поэтому-то некоторые пассажиры по старорежимной привычке воспринимают пролетарские станционные плакаты как предупреждение: "Будьте бдительны, господа! Эти люди еще не пойманы. Берегите свои вещи!".

На седьмой день пути поезд "Бришкент-Москва", натужно просвистев, крадучись подошел к перрону Рязанского вокзала. Концессионеры вместе с пестрой массой пассажиров высыпали на перрон и зашагали вдоль пышущих азиатским жаром вагонов. Выйдя на площадь, Остап нашел глазами циферблат на фасаде Рязанского вокзала, украшенный знаками Зодиака. Стрелки показывали пять минут восьмого.

– Ах, время – это костер, в котором мы горим! пустился в рассуждения возбужденный московским пейзажем молодой искатель приключений. – Вы не находите, Александр Иванович? Удивительно устроен человек: он огорчается, когда теряет богатство, но равнодушен к тому, что безвозвратно проходит жизнь!

– Это уж точно! – вздохнул Корейко, поглядывая на свой перевязанный веревкой чемодан.

Компаньоны сели в запыленную извозчичью пролетку.

– К "Метрополю", любезный! – приказал Остап с наигранным холодком в голосе. Путешествие его утомило. Пухленький, в ловкой поддевке извозчик пустил понурую лошадь карьером. Пролетка, качаясь на круглых английских рессорах, выехала на Каланчевскую площадь, проколесила изрядное пространство по Домченской, покатила вниз по Мясницкой, срезала площадь имени товарища Железного Феликса, втянулась в Театральную и, наконец, остановилась у парадного подъезда гостиницы "Метрополь".

Расплатившись с извозчиком, Остап поспешил в вестибюль гостиницы, Корейко – за ним. Они подошли к стойке администратора и минут через десять, вонзившись в открытую пасть освещенного лифта, переступили порог тридцать четвертого номера и оказались в огромных, обставленных с королевской роскошью пятикомнатных апартаментах с вазонами, персидскими коврами и мебелью в стиле Людовика XVI.

Баловень судьбы вышел на балкон, жадно вдохнул свежесть весеннего утра, закурил папиросу.

– Выше голову, Александр Иванович! – крикнул он в глубину комнаты. – Дела нас здесь ждут великие. Заседание, вроде бы, продолжается.

Он стоял в самом центре советской столицы на балконе любимой гостиницы (стиль модерн!), по фасаду которой, прямо над его головой, узкой мозаичной лентой растянулось заявление:

ТОЛЬКО ДИКТАТУРА ПРОЛЕТАРИАТА В СОСТОЯНИИ ОСВОБОДИТЬ ЧЕЛОВЕЧЕСТВО ОТ ИГА КАПИТАЛИЗМА. В.И.ЛЕНИН Слева, за зданием бывшей Городской думы, на Красной площади витал коммунистический дух над новым, величественным сооружением, облицованным ценными материалами, в котором находился саркофаг с бесценным телом. Сооружение стерегли золотые двуглавые орлы, зорко следя с высоты башен Кремля и Исторического музея.

Справа катил Аполлон в своей колеснице; манил к себе покупателей "Мюр-Мерилиз"; певец Замоскворечья грелся на солнышке, сидя в кресле на том самом месте, где Остап года три-четыре назад? – он засмеялся, вспомнив об этом – давал интервью, "попав под лошадь".

Прямо, за сквером, сносили лавки некогда шумного, огромного Охотного ряда. Москва расставалась с прошлым. Оперившаяся весна наедалась согревающим душу московским ударным солнцем. Бульвары и скверы были окутаны зеленой дымкой. Чистое, без единого облачка, небо представлялось в виде огромного рабоче-крестьянского транспаранта с лозунгом "Даешь!" Через день в московские окна должен был постучаться Первомай.

Глава 18

ПОДЗЕМНО-КОММЕРЧЕСКАЯ ДЕЯТЕЛЬНОСТЬ

Трудно было представить служащего Внешторга Аркадия Борисовича Оконникова без шикарного пиджака из английской ткани с лацканами в виде ласточкина крыла и без брюк классического покроя. Порой казалось, что Аркадий Борисович и спит в этом костюме, и разве только утром снимает его на несколько минут для того, чтобы побрызгать на английскую ткань, ласково погладить ласточкины крылья и пройтись утюжком по смятым брюкам.

У человечества испокон веков сложилось мнение: одежда необходима, чтобы прикрывать человека, согревать и украшать его. Аркадий Борисович с этим не спорил. Но был убежден и в том, что всякое одеяние имеет свой код, свою символику. Поэтому он носил черный костюм, так как с этим цветом связывал материальное благополучие. Кроме своего костюма, Аркадию Борисовичу нравилась еще и своя победительная "джентльменская" физиономия: гладкий лоб, наглый и умный взгляд светлых голубых глаз, тонкие усики и выбритый подбородок. Двигался он всегда плавно, несколько сдержанным аристократическим манером.

Товарищ Оконников прочно служил во Внешторге на штатной должности заместителя управляющего подотделом сбыта. По долгу своей службы он сбывал за границу продовольствие и фураж, текстиль и сырье, кожевенные товары и топливо. С суммы совершенных сделок спадал "куртаж" – высокое вознаграждение, которое выводило доход товарища Оконникова за рамки оплаты совслужащих наиболее высоких квалификаций. Твердой ставки с поощрительной тантьемой Аркадий Борисович боялся как огня жить на одну зарплату было не в его правилах.

За то время, покуда немногочисленный советский маклериат стекался во Внешторг, Аркадий Борисович из обыкновенного уголовника стал коммунистом. В свое время сей уголовник вместе с "подзащитным" Корейко организовал на Сретенском бульваре промысловую лжеартель химических продуктов "Реванш". В артели Аркадий Борисович работал не покладая рук и с бесконечным терпением: заключал с банком кредитный договор и, получив ссуду для расширения производства, бежал на черную биржу; в трестах выбивал химпродукты, а выбив, продавал их на госзаводы. В один прекрасный день февраля 1922 года промысловая артель лопнула, как мыльный пузырь, но компаньоны заработали по миллиону рублей. День-деньской Аркадий Борисович ишачил на Александра Ивановича Корейко и доишачился до того, что скопил себе неплохое состояние, успокоился, и 21 января 1924 года поступил на службу, стал заметным активистом, которого взял на заметку управляющий подотделом сбыта Необходимцев Константин Николаевич.

Товарищ Необходимцев был тот еще жук, и по части государственных хищений Корейко и Оконников ему и в подметки не годились. Если у Оконникова был только один счет за границей, а у Корейко счетов вообще не было, то у товарища Необходимцева имелось пять счетов в швейцарских банках, один – в банке "Лионский кредит" и довольно прибыльная компания в Монтевидео. – Деньги – это маленькие кусочки бумаги, с помощью которых можно делать большую игру, – часто говорил Константин Николаевич своему помощнику, даже не подозревая, что эти слова принадлежат французскому аферисту Сержу-Александру Ставискому. Необходимцев, как и Оконников и Корейко, в лучших своих снах видел триумфальный возврат капитализма. Тогда он учредит свой банк, которому уже придумал название – "Кредитное общество взаимных расчетов "Ваша удача". Однако удача с каждым днем все более отворачивалась от управляющего, градом сыпались бесчисленные инспекции, ревизии, поэтому все чаще он изрекал: "Нужно делать деньги сейчас, потом будет поздно! Не ровен час – когда и Внешторг закроют!" И смышленный помощник с ним полностью соглашался.

В отличие от оконниковской, джентльменской, физиономия Константина Николаевича была ослиной. Константин Николаевич уже как год вступил в тот возраст, когда человек начинает терять волосы, зубы и иллюзии. Может быть, поэтому его жизненным кредо и было "не поддаваться никаким фикциям". Управляющий подотделом сбыта, пятидесятилетний человек с морщинистым и желчно-неприятным лицом умел выдать серию льстивых улыбок, когда, по долгу службы, приходилось давать взятки тем, кто выше, при этом с языка срывалась отработанная фраза: "Никанор Никанорович, я готов перевести на ваш счет пятьсот рублей", и тут же он вручал деньги.