Серж Лу - Прийдите, любящие Страница 29

- Я понимаю, - ответил Сергеев, но при этом подумал, что у него самого положение куда как хуже. - Вот-вот... - успокоился начальник. - А в следующий раз она, должно быть, самому Леониду Ильичу напишет? - Писала уже. - Да? - оживился начальник. - И что? - Переслали в обком. - А-а... - А оттуда - мне на работу. Как обычно. Я тогда в ЦНТИ работал... - Вот-вот! - снова сказал начальник. - У тебя, кстати, вся трудовая книжка на два раза исписана. И вкладыш тоже. Летун, понимаешь. - Ну и что, что исписана? - Задумайся, вот что! Пока не поздно. На этом разговор был закончен. Сергеев злился на начальника - воспитывал, как мальчика. Хотя, в общем-то, отнесся по-человечески. Могло быть и хуже. И все равно на начальника он был зол даже больше, чем на тещу. "Ишь, гад, трудовую в нос тычет... У самого она не на два - на три раза исписана! Пусть лучше расскажет, как его самого в свое время из горкома выперли. И как он потом овощную базу поднимал. А потом филармонию. Деятель!" От этих мыслей легче не становилось. Тем более, что начальник, в общем-то, поступил по-человечески. Ведь письмо-то тещино - это ж какой козырь! С тещей он решил не разговаривать. Но она, видно, заподозрила, что с ее письмом опять что-то не так. И вечером бросилась в атаку. Начала, правда, вкрадчиво чтоб не спугнуть. Когда он после ужина устроился с газетой на диване, спросила как бы невзначай: - Ну, что про квартиру говорят? - Ничего, - буркнул Сергеев. - Так-таки ничего? Так ты бы сам спросил. Конечно, молчишь - никто и не почешется. Сергеев промолчал. Теща тоже помедлила. И завела: - Другие-то, люди-то, как делают? Вон, сын Варвары Николаевны ходил-ходил в облисполком, пока не дали. Все пороги оббил, а своего добился. А он, - она указала на Сергеева пальцем, - конечно, гордый же! Пришел, поел готовенькое, и за газету. И никаких забот. А чего ему? Пусть теща бьется. Готовит ему. - Я вам деньги плачу, - огрызнулся Сергеев, упорно разглядывая газету. - И за еду, и за квартиру. Мало? Еще червонец прибавлю. - А ты на меня голос не повышай, - угрожающе надвинулась теща. - Ты только со мной воевать и умеешь. А на людях - тише воды, ниже травы... В людях - ангел, дома - черт. Стиснув зубы, Сергеев в десятый раз пытался постичь смысл нижеследующей газетной строки: "Дегуманизация современного западного общества принимает все более угрожающие масштабы, постепенно подходя к тому, что теряется смысл самого человеческого существования на земле". - Молчишь?.. - торжествовала теща уже из кухни. - Молчи, молчи. Видать, правда глаза колет... Сегодня, говорю, у Варвары Николаевны спрашиваю: ну, как ваши? А она: квартиру получили. Хоромы целые, три комнаты, и коридор огромный - хоть на велосипеде катайся. Две лоджии... Освободили мать-старуху. А мне и сказать в ответ нечего... Дожил, говорю, до сорока, а своего угла не нажил. А зачем ему свой угол? Ему и тут хорошо, теща же все сделает: и в магазин сходит, и сготовит, и слесаря вызовет - вон, кран потек в туалете... А этот... Писатель...

Сергеев скрипел зубами, молчал. Потом отшвырнул газету, включил телевизор и сделал погромче звук - шел документальный фильм про разведение осетров в Каспийском море. Теща выбежала из кухни, подскочила, выключила телевизор. - Мой телевизор! На мои деньги куплен! Свой купишь - тогда и будешь кнопками щелкать! - Замолчите! - затрясся Сергеев. - А-а, так ты мне еще и рот затыкаешь? И понеслось. Вплоть до: "Свинья!" - "Сама свинья!" А потом он про запятые и брякнул: - Научитесь сначала запятые расставлять, а потом уже письма пишите!.. Этого, конечно, говорить не следовало. Охая и причитая, теща оделась и побежала к участковому. Потом была беседа с участковым. Участковый был мужчина тихий и участливый. Сказал только: "Вы уж как-нибудь помягче с ней. А то она и на меня нажалуется. Сами понимаете...". Сергеев понимал. Участкового понимал. Начальника своего понимал. Да и тещу, в общем-то, тоже понимал. Но легче ему от этого понимания не становилось. Теща нажужжала жене и снова вышел скандал. Со слезами и последующим молчаливым протестом. Все было плохо. А тут еще эта рецензия. Да и черт бы с ней, с рецензией - бывали и похуже. Даже если бы Бумажкин написал восторженный отзыв, ничего бы не изменилось: никто и нигде этот роман печатать бы не стал. Все эти тягостные совпадения в последнее время случались все чаще. А выхода не виделось никакого. Жена, правда, еще носилась с какими-то вариантами размена квартиры, давала объявления в газете, по вечерам приходили незнакомые деловые люди, оглядывали квартиру, толковали о деньгах и квадратах, - но и в этой имитации деятельности Сергееву виделась полнейшая беспросветность. Машина крутится, но вхолостую, без толку, по инерции. Потом, конечно, с тещей случился припадок. С Сергеевым после этого вообще никто не разговаривал, только девочки - да и то все реже. Атмосфера немного разрядилась, лишь когда ему удалось раздобыть - с помощью начальника, - редкое лекарство. "Эх, жизнь! - думал Сергеев. - Ну, и что же это за жизнь?" Но все шло своим чередом. И по ночам Сергеев опять доставал злополучную рукопись, сидел на кухне или в ванной на маленькой табуреточке (на нее вставали девочки, когда умывались - доставать до крана), читал и перечитывал, пытаясь понять ход мысли Бумажкина, а потом уже - просто для себя, увлекаясь, отключаясь от окружающего, от прошлого, от настоящего, от будущего. "Странно. Дверь была вроде та же - и в то же время совсем не та. Сначала, не поверив глазам, Ковалев вышел из подъезда, огляделся - нет, дом тот же, и двор. Обошел вокруг дома. Нет, ошибиться было невозможно - здесь она жила, здесь. Он снова вернулся в подъезд. Осмотрел покрытую дерматином дверь, позолоченные шляпки обойных гвоздей, кнопку звонка. Позвонил. Долго-долго не отпирали. Потом раздался детский голос: - Кто? И сразу же: - Мамы нет дома! Ковалев постоял, подумал. Опершись о перила лестницы, стал ждать. Выходил из подъезда, курил. Темнело. Люди шли от автобусной остановки, в окнах вспыхивал свет. Какой-то мужчина стал отпирать соседнюю дверь. - Извините, - сказал Ковалев. - Я хотел спросить... В этой квартире кто живет? Он кивнул на обитую кожей дверь. - А вам чего? - хмуро спросил мужчина. - Здесь моя знакомая жила. Женщина одна. - Ну, есть здесь женщина, - неохотно ответил тот. - А фамилия? Алексеева? - Не... Нефедовы тут живут. А вы, случайно, не из райисполкома? - Нет, я просто, прохожий... А Алексеева тут жила, не знаете? - Не... Как Нефедовы заселились, так и живут. Уже пять лет. Юрка токарем работает на ГПЗ... У Ковалева было такое выражение лица, что мужчина спросил: - Чего надо-то? - Алексеева тут жила. Ирка. Ирина Владимировна. Ну, как же - здесь, точно здесь. Квартира двухкомнатная... - Квартира у них трехкомнатная. Двухкомнатные - они по этой стороне. А Алексеевой не знаю. Мы тут все в один год заселились, как дом сдали. Ошиблись вы, выходит. - Не мог я ошибиться. Вот и лестница та же... И стена. Вот видите - тут надпись была, гвоздем. Ее забелили. - Ну, надписи - это мальчишки безобразят... Не знаю, как это вы... Хотя, бывает. Тут много домов одинаковых. Может, вы в подпитии были, или как... - Подождите, - Ковалеву пришла в голову новая мысль. - А собака у них, у Нефедовых, была? Черная такая?.. - Собака-то? Собака была. Черная. Делась куда-то... А может, и сейчас есть, черт ее знает... - Злющая такая, маленькая, да? Стойте! А Юрка этот, Нефедов - он какой? Невысокий такой, чернявый? Ковалев даже за руку мужчину схватил, но тот руку с возмущением выдернул: - Ты не хватай, не хватай!.. "Чернявый"!.. Никакой он не чернявый. Русский он, чего ты?.. - Ну, что русский - понятно. Но брюнет? - Никакой не брунет. Обыкновенный... Чего тебе, вообще, надо-то? - Вы не обижайтесь, - сказал Ковалев. - Понимаете, не может быть такого, чтоб вот так: был человек - и не стало. Я про Алексееву Ирку говорю. Ну, может, она здесь комнату снимала? Мужчина слегка ошалел. - Когда? - Ну, полгода назад, год? - Да какую комнату! Говорю же - у них всего две комнаты, а самих - четверо, Юрка с Танькой и двое ребятишек. - Ну, может, они уезжали куда? - Кто? - Да Нефедовы же! - Откуда я знаю?.. Слушай, я с работы иду, устал, а ты тут с расспросами. Шел бы ты, а? Мужчина с яростью захлопнул дверь и Ковалев остался на площадке в одиночестве. Постоял, ничего не понимая. Потом, вздрогнув, вспомнил. Выскочил из подъезда, забежал в другой. Лампочка тут еле тлела, трудно было рассмотреть что-нибудь на грязных ступеньках. Ковалев наклонился, вглядываясь. Ничего не было видно - если и были следы крови, так их замыли давно, подумал он. И вдруг в глаза бросилась знакомая надпись на стене: "Мне нужен труп - я выбрал вас. До скорой встречи. Фантомас". Какое-то время он, оглушенный, не мог собраться с мыслями. Только тупо глядел на надпись. Вышел на улицу, сел на скамейку. Вот сюда подъезжала "скорая", чтобы забрать его. Забрать, увезти их этого одичавшего мира, отвечающего на любовь равнодушием. Он глядел на снег, вслушивался, и услышал: "Здесь мы! Здесь мы! Нету нас, нету нас! Забыли нас, предали нас!..". Вскочил. Бросился к подъезду, требовательно нажал кнопку звонка. Дверь открыла полная женщина, в кудряшках. Из-за ее спины выглядывал мальчуган тоже в кудряшках. - Здравствуйте, - сказал Ковалев, стараясь говорить спокойно и отчетливо. Здесь живет Алексеева Ирина Владимировна? - Нет. Нету такой, - испуганно ответила женщина и попыталась закрыть дверь. - Минутку... Вы мне только скажите, где она сейчас. Как ее найти? - Не знаю! Не знаю ничего! - Мама! - сказал мальчуган. - Это кто? - Дед Пихто и бабка с пистолетом, - ответила женщина и закрыла дверь. Но напоследок посмотрела на Ковалева так, что он сразу же понял: она знала, все знала... Щелкнул замок. Ковалев вышел из подъезда, в сумерках прошел через двор, по тропинке обогнул один дом и второй, спустился на дорогу. На той стороне была остановка и на ней стояли люди, а за остановкой был обрыв. "Нет, ничего я в этом мире не понимаю, ничего..." - он стоял и смотрел на пробегающие мимо машины, на отражения фонарей в обледеневшем асфальте и думал о том, что все закончилось, теперь уже точно все. Тот, прежний мир исчез, а здесь теперь - другие дома, другие люди, и даже звезды другие. И он сам был другим. И надо было начинать жить сначала. Как начинать? Он не знал. И все-таки начал. Но это уже совсем другая история.