Александр Раскин - Очерки и почерки Страница 3

Это — слезы восхищения.

Хроника времен Анатолия Гладилина, Инны Гофф и других молодых прозаиков

Вышло так, что Виктор не попал в институт. Без этого не было бы повести.

Все попали, а он не попал. Это было обидно. Лешка — студент, а он — нет. Гошка ходит на занятия, а ему некуда пойти. Антошка сдает зачет, а он вроде бы сдал кому-то свои дела. Ладно, черт с ними со всеми, он не будет сдавать зачеты, но он не хочет сдаваться. Он еще покажет им всем!

Но что он покажет, Виктор и сам еще не знал.

С утра он лежал в постели. Долго лежал. Потом сидел на стуле и смотрел на часы. Долго смотрел. Потом нехотя съедал все, что было в доме, и уходил шататься по городу. Ветер кидался навстречу Виктору, думая, что того приняли в институт. Обнаружив свою ошибку, ветер сшибал с головы Виктора кепку, оскорбительно шипел что-то невнятное и со всех ног дул дальше. Виктор подбирал кепку и шел к Нине. Но Нину тоже приняли в институт. Там было полно однокурсников. Совершенно ясно было, что кто-то на ней женится. Разбив стекло, два зеркала и всю посуду, Виктор незаметно уходил домой. Мать ни о чем не спрашивала его. Она молча ставила на стол ужин и уходила плакать к себе. Виктор съедал ужин и заваливался спать.

Утром он просыпался.

Однажды вечером в комнате возник загадочный старик. Он вошел не постучавшись.

— Здравствуйте, молодой человек! — сказал загадочный старик. — Кем бы вы хотели быть?

— А вы кто такой? — спросил Виктор.

— Люди называют меня по-разному, — сказал загадочный старик, — одни зовут меня Люцифером, другие Вельзевулом. Но ваше поколение не верит в дьявола, хотя часто поминает его. Можете называть меня просто Бальзакыч. Итак, кем ты хочешь быть? Я могу сделать тебя шахматистом мирового класса. Ты обыграешь Ботвинника и объедешь весь мир. Хочешь?

— Вы отстали от жизни, Бальзакыч, — сказал Виктор. — Таль уже обыграл Ботвинника и при этом имеет высшее образование.

— Ладно, тогда я сделаю тебя футболистом. Мальчишки будут бегать за тобой, не говоря уже о девчонках. Ты будешь забивать голы без промаха. Тебя будут узнавать на улицах.

— Футболисты тоже учатся, — сказал Виктор, — они поступают в инфизкульт.

— А хочешь быть киноактером? Смотреть на своих друзей со всех афиш?

«Нина…» — подумал про себя Виктор, но мужественно сказал:

— Лучше помоги мне поступить в институт кинематографии, загадочный старик.

— Послушай, Виктор, — сказал Бальзакыч, — если тебя так заело с образовательным цензом, поступай в Литературный институт. Напишешь пару рассказиков, тебя примут, выступишь на семинаре, сочинишь повестушку, возьмешь творческий отпуск, глядишь — и напечатают. Самое милое дело. Будь я помоложе, сам бы пошел. А не понравится — бросишь все и уедешь в тайгу.

— Знаем, читали… — угрюмо буркнул Виктор и резким движением покинул кровать… — Вот что, Бальзакыч, — решительно сказал он, блестя глазами и поигрывая мускулами, — во-первых, ты мне снишься, а во-вторых, пойду-ка я на завод. И довольно тебе тут мистику разводить. Не на того напал!

Бальзакыч развел руками и медленно растаял в воздухе.

Уже второй день Виктор работал на заводе. Еще вчера он чувствовал себя каким-то глупым щенком, то и дело натыкался на станки, запорол несколько мелких деталей и подавился борщом в столовой. А сегодня было совсем не то. А сегодня он точил, шлифовал, резал, чинил и паял, как молодой бог. И комсорг цеха, розовая и голубоглазая Зина, улыбнулась так, что образ Нины сразу потускнел. Но Виктор сдержал себя и не ответил Зине улыбкой. Вечером он должен был обыграть самого директора в шашки. Вернее, в поддавки. В этой игре он не знал себе равных. Недаром он чувствовал себя сейчас героем. Он и был герой. Герой многих и многих повестей.

Зеленая шляпа

Человек, сошедший на станции Завидово вслед за инженером Королевым, на первый взгляд ничем не отличался от обыкновенного советского гражданина. Только очень опытный глаз мог бы рассмотреть в нем хорошо скрытые черты морфиниста, кокаиниста, потомственного алкоголика, незаурядного шулера, развратника и бандита. На нем была зеленая шляпа. Короче говоря, это был шпион международного класса. Почувствовав затылком его пристальный взгляд, инженер Королев как бы нечаянно уронил портфель с чертежами своего изобретения. Шпион кинулся к нему. Не поворачивая головы, Королев резко выбросил правую ногу вбок и метко угодил ею в левый бок шпиона. Королев рассчитывал, что от боли мерзавец потеряет самообладание и начнет ругаться на иностранном языке. Но человек в зеленой шляпе перехитрил его. Человек выбранился по-русски с удивительной чистотой и силой. Королев растерялся. Дело поправил белобрысый пионер Вадик, проходивший рядом.

— Не видите, что ли, ведь это шпион! — сказал Вадик.

И тут все заметили, что человек в зеленой шляпе вздрогнул. Королев метким выстрелом выбил из его рук револьвер, из его ног бомбу, из его зубов ампулу с ядом. Все было кончено в одну минуту. Шульц поставил крест на своей карьере. Королев расписался с сестрой Вадика на следующий день. Зеленая шляпа лежит на перроне до сих пор. До нее противно дотронуться людям.

П. Бажов

В старое-то время камней будто побольше было. Который камень теперь малахит прозывается, тогда, гуторят, его многохитом кликали. Золотишко тоже намывали, изумрудишкой баловались. Все больше простые люди этим делом занимались, кои победнее протчих были. Приказчик их кнутом допекал, стражник ружейным боем донимал, а барину и горя мало. Ему только деньги подавай да работу почуднее, чтобы Парижу нос утереть. Нос, это верно, — утирали. Не только, значит, Парижу, но и протчим всяким городам. А только что толку? Ну зашибет деньгу который, а крепостное-то право — вот оно.

Вот на ефтом самом месте, где сейчас, может, Театр юного зрителя силу свою оказывает, там-то, стары люди сказывают, самое питье было. Пропьются когда догола — и опять фарт искать. Не все, конешно, на одну стать. Были и тогда людишки посознательнее. Ну только барину они как соринка в глазу. Не любил их барин-то. А простой народ всякое им уважение делал. Ну и Хозяйка Медной горы тоже им помощь оказывала. Потому Хозяйка та, по-теперешнему сказать, большую подпольную работу на себя брала. Но тоже не всякому глазу заметно. Играют себе ящерки, всего и делов-то. Врать не буду, самой-то Хозяйки будто люди и не видывали. А слушок шел. Сперва вроде байки сказывали. А там и печатать зачали. Глядишь — книжица по рукам пошла. Ну, тут я и сам тому делу веру дал. Потому — мной писано. С тем и возьмите.

С. Георгиевская

Репка! Из каких глубин памяти возникло это серебряное слово? Солнце, земля, роса, скажите мне, отчего она растет, почему так трудно, так невыносимо тяжко ее выдернуть?

Репка! Это слово звучало в каждой росинке, оно откликалось, переливалось, звенело: репка… дедка… бабка…

Внучка! — говорили деревья.

Жучка! — подхватывал ветер и нес эти слова куда-то далеко, а в мышкиных зубах — крепких и белых — отражался, звенел, искрился солнечный лучик…

Репка! Есть что-то вечное и мудрое в словах, которые каждый ребенок помнит с того незабываемого мгновенья, когда он открыл свои глаза — чистые и мутные, как горный поток весной, и услышал тихое и грустное, колдовское и проникновенное: «Дедка за репку, бабка за дедку, внучка за бабку, Жучка за внучку!»

— Репка! — густым басом прохрипел дворник и облил шлангом грядку, где она росла, желтая, как луна, крутая, как внучкин лобик, сладкая, как воспоминание о бабкином детстве, когда бабка босыми ногами выбегала на утренней заре к морю и взахлеб пила воду, холодную, как ручка троллейбуса в январский мороз, прозрачную, как молодое стекло на стеклодувном заводе, соленую, как селедка, Каспийская по фамилии.

— Сдали ли вы репку в утильсырье?! — спросила тоненькая пионервожатая, открывая калитку, и скрип калитки напомнил дедке его далекую юность, когда он темной ночью выходил в чем бог послал, а деревья стояли вокруг такие деревянные и шелестели листьями, такими зелеными, как я не знаю что.

Вот и теперь деревья делали свое деревянное дело, бабка жучила внучку, а внучка — Жучку. А мышки не было. Не было мышки. Не было — и все тут.

Так о чем бишь я? Ах да, о репке. Я тут ничего не выдумала, а если что и выдумала, то репка моя, а грех пополам.

В. Каверин