Губерман Игорь - Игорь Миронович Губерман Страница 3

я не напрасно хлеб свой ем:

Россия — гордиев санузел

острейших нынешних проблем.

Мне повезло: я знал страну,

одну-единственную в мире,

в своем же собственном плену

в своей живущую квартире.

В года растленья, лжи и страха

узка дозволенная сфера:

запретны шутки ниже паха

и размышленья выше хера.

С историей не близко, но знаком,

я славу нашу вижу очень ясно:

мы стали негасимым маяком,

сияющим по курсу, где опасно.

Возглавляя партии и классы,

лидеры вовек не брали в толк,

что идея, брошенная в массы, —

это девка, брошенная в полк.

Все социальные системы —

от иерархии до братства —

стучатся лбами о проблемы

свободы, равенства и блядства.

Нас книга жизни тьмой раздоров

разъединяет в каждой строчке,

а те, кто знать не знает споров, —

те нас ебут поодиночке.

В нас пульсом бьется у виска

душевной смуты злая крутость;

в загуле русском есть тоска,

легко клонящаяся в лютость.

Имея сон, еду и труд,

судьбе и власти не перечат,

а нас безжалостно ебут,

за что потом бесплатно лечат.

Российский нрав прославлен в мире,

его исследуют везде,

он так диковинно обширен,

что сам тоскует по узде.

Зима не переходит сразу в лето,

на реках ледоход весной неистов,

и рушатся мосты, и помнить это

полезно для российских оптимистов.

Не в силах нас ни смех, ни грех

свернуть с пути отважного,

мы строим счастье сразу всех,

и нам плевать на каждого.

Любую можно кашу моровую

затеять с молодежью горлопанской.

которая Вторую мировую

уже немного путает с Троянской.

Глава 2

СРЕДИ НЕМЫСЛИМЫХ ПОБЕД

ЦИВИЛИЗАЦИИ

МЫ ОДИНОКИ, КАК КАРАСЬ

В КАНАЛИЗАЦИИ

Из нас любой, пока не умер он,

себя слагает по частям

из интеллекта, секса, юмора

и отношения к властям.

Когда-нибудь, впоследствии, потом,

но даже в буквари поместят строчку,

что сделанное скопом и гуртом

расхлебывает каждый в одиночку.

С рожденья тягостно раздвоен я,

мечусь из крайности в конец,

родная мать моя — гармония,

а диссонанс — родной отец.

Между слухов, сказок, мифов,

просто лжи, легенд и мнений

мы враждуем жарче скифов

за несходство заблуждений.

Кишат стареющие дети,

у всех трагедия и драма,

а я гляжу спектакли эти

и одинок, как хер Адама.

В сердцах кому-нибудь грубя,

ужасно вероятно

однажды выйти из себя

и не войти обратно.

То наслаждаясь, то скорбя,

держась пути любого,

будь сам собой, не то тебя

посадят за другого.

Не прыгай с веком наравне,

будь человеком:

не то окажешься в гавне

совместно с веком.

Гляжу, не жалуюсь, как осенью

повеял век на ряди белые,

и вижу с прежним удовольствием

фортуны ягодицы спелые.

Хотя и сладостен азарт

по сразу двум идти дорогам,

нельзя одной колодой карт

играть и с дьяволом, и с Богом.

Непросто — думать о высоком,

паря душой в мирах межзвездных,

когда вокруг под самым боком

сопят, грызут и портят воздух.

Никто из самых близких поневоле

в мои переживания не вхож,

храню свои душевные мозоли

от любящих участливых галош.

Возделывая духа огород,

кряхтит гуманитарная элита,

издерганная болью за народ

и сменами мигрени и колита.

С успехами наук несообразно,

а ноет — и попробуй заглуши —

моя неоперабельная язва

на дне несуществующей души.

Эта мысль — украденный цветок,

просто рифма ей не повредит:

человек совсем не одинок —

кто-нибудь всегда за ним следит.

С душою, раздвоенной, как копыто,

обеим чужероден я отчизнам —

еврей, где гоношат антисемиты,

и русский, где грешат сионанизмом.

Уходят сыновья, задрав хвосты,

и дочери томятся, дома сидя:

мы садим семена, растим цветы,

а после только ягодицы видим.

Живу я одиноко и сутуло,

друзья поумирали или служат,

и там, где мне гармония блеснула,

другие просто жопу обнаружат.

Я вдруг утратил чувство локтя

с толпой кишащего народа,

И худо мне, как ложке дегтя

должно быть худо в бочке меда.

Смешно, когда мужик, цветущий

густо,

с родной державой соли съевший пуд,

внезапно обнаруживает грустно,

что, кажется, его давно ебут.