Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов Страница 31

Когда разговор заходил о том, чтобы делить помещичью землю, Степан первый присоединялся к этому, говоря, что несправедливо одному владеть тысячей десятин, когда у мужика и пяти нету.

Но, когда разговор заходил о том, чтобы в это воскресенье начать делить, Степану становилось жаль помещика, — тоже человек, и он говорил, что лучше подождать.

— Как там решат всем народом, так тому и быть. Немножко и подождать-то. Скоро соберутся.

— Да до каких пор ждать-то! Жрать нечего, — говорил кто-нибудь.

— Ну, я тебе записочку к арендатору напишу, он тебе муки даст.

— Что ж ты одному только напишешь, а остальные облизываться будут?

— Зачем одному, можно и не одному.

И все, окружив Степана, получали записки и бежали к арендатору за мукой.

— Вот человек, вот это душа. Чтобы он когда-нибудь тебе в чем-нибудь отказал, — примеру еще такого не было, — говорили мужики. — Не ошиблись, выбрали.

— На душу гляди, никогда не ошибешься. А минут через десять прибегал арендатор и торопливо говорил:

— Голубчик, дай скорей записочку, а то всего оберут, сукины дети.

И чем Степан был добрее ко всем, тем больше его начинали ненавидеть. И дошло наконец до того, что не могли слышать одного его имени, чтобы при том не помянуть своих и чужих родителей.

Лавочник, сообразно своему призванию, занялся хозяйственной частью, главным образом, кооперативом, куда посадил своего племянника, у которого нос посгоянно был в саже, а правая рука почему-то поднималась вместе с левой.

Но лавочник свое призвание, имевшее определение номерного, направлял односторонне: только для себя, забывая при этом об обществе. Поехал к Пасхе за товаром и привез почему-то одного мыла. Дешево очень было. Все подходили к прилавку, на котором лежали бруски серого мыла, и, потрогав руками, отходили.

— Хочешь умывайся, хочешь разговляйся, — сказал Сенька.

— Бани не построили, зато мыла сколько хочешь.

И так как мыла за глаза было много, то лавочник от себя стал сбывать его. Деньги за проданный крестьянам помещичий скот тоже поступили к нему.

— Квиток-то дашь? — спрашивал иногда какой-нибудь мужичок, только что внесший за корову деньги.

— Какой же тебе квиток, — говорил лавочник, — я вот тут тебя запишу.

Он ставил на клочке бумажки какой-то крючок и совал бумажку себе в карман, где у него были еще такие же бумажки.

— Не спутались бы, — говорил мужичок, — по разным карманам бы разложил.

— На каждого черта особый карман, что ли, буду готовить? — отвечал лавочник, — жирно будет, облопаетесь.

А потом и, правда, оказалось, что бумажки спутались: неизвестно, кто платил, кто не платил, и выходило так, что будто вовсе никто не платил, потому что, когда понадобились деньги на покупку товара, денег никаких не оказалось.

— Да ведь бумажки-то ты с нас брал? — закричали все в один голос.

— Брал, — ответил лавочник.

— Крючки-то свои ставил?

— Ставил.

— Ага, ставил? Так где ж они?

— Кто?

— Да бумажки-то эти с крючками?

— Он, должно, не в тот карман их клал…

— Чего галдите, вот ваши бумажки. Все тут записано. Проверяй.

И вынул из кармана пачку смятых истертых бумажек. Все посмотрели на бумажки и замолчали.

— Вывернулся, черт…

— Этот всегда вывернется. Вот отчетность бы завести, тогда бы они попрыгали. А деньги-то у тебя где?

— Деньги разошлись. Где ж им быть? Что я их съел, что ли? Очень мне нужны ваши деньги! — кричал уже лавочник. — Ежели бы я квитанций вам не показал, могли бы орать, а раз все тут, значит, и не галдите.

— Товар надо осмотреть, — сказал кто-то.

— Правильно. Веди в лавку. Зови дьячка для контролю.

Пришли в лавку, стали проверять. Оказалось, что в кассовой книге, в графе, где стоят рубли и копейки, записано «поступило три свиньи».

— Что-то они не в ту закуту попали, — сказал дьячок, держа желтый табачный палец на графе и повернув к мужикам голову с подпрятанной под воротник полукафтанья косичкой.

Ближние к дьячку нагнули головы к книге.

— Ты бы поаккуратней писал-то, — сказал кузнец малому, — тебе тут рубли нужно писать, а ты свиней сюда нагнал!

— Это я спутался, их вон куда надо… — сказал черноносый малый, полез правой рукой почесать затылок, и левая стала подниматься.

— Ты, должно быть, не той рукой писал… — сказал Сенька.

— Поаккуратней надо, — сказал член комиссии, — а то, за тобой не догляди, ты к весне тут целое стадо разведешь.

— Правильно, что ли? — спрашивали задние.

— Черт ее знает! Уж очень намазано чтой-то… Про свиней прочли, а про деньги чтой-то ничего не разберешь.

— Это я тут ошибся да пальцем растер, — сказал малый недовольно.

— Зачеркивал бы. А то скоро кулаком по всей книге начнешь мазать.

Когда же с лавочником заговорили о земле, то он, сам имевший 20 десятин купленной, говорил:

— С этим надо подождать, как там решат. Сейчас пока только налаживаем. Без закону нельзя. Вот соберутся, тогда… Зато мы с вас никаких налогов не берем.

Если кто-нибудь приходил к нему с запиской от Степана, который просил выдать просителю кирпича на хату, лавочник говорил:

— Нету кирпича. На школу пошел.

— Да ведь школы-то нету?

— Школы нету потому, что курсы решили строить.

— Да ведь курсы-то не построили?

— А, черт, пристал… У Николая спрашивай.

Проситель шел к Николаю.

— Кирпич из разломанной кухни брал? — спрашивал Николай.

— Брал…

— Ну, так какого же черта лезешь!

И выходило так, что все терпели от троих. С одной стороны, от пустой головы Николая, с другой — доброй души Степана, с третьей — от односторонне направленного номерного дара лавочника.

— Этому черту в святые надо было идти, а не обчественными делами заниматься, — говорили про Степана.

— Вот засели, окаянные, на обчественную шею. Когда ж это с фронту придут?!

— Кто же это вам удружил таких? — спрашивал кто-нибудь из мужиков.

— Сами, конечно. Кто ж больше? Ведь это какой народ…

[1918]

Хороший комитет

Эпоха 1917 г.

Всяких мешков и сундуков было столько, что ими заставили все углы и проходы в вагоне.

Маленький веснушчатый солдатик едва втащил свой пятый мешок. От напряжения и возни у него оторвался сзади хлястик, и шинель распустилась балахоном.

— Мобилизуетесь? — спросил его солдат в стеганой ватной куртке с тесемочками.

— Да, с фронту, — отвечал солдатик, вытирая руки о штаны.

— Я уж по вещам вижу.

— Все руки, нечистый их возьми, оттянул.

— Не дай бог,