Неизвестен Автор - Подборка из юмористического журнал Magazin 1996-97 годов Страница 35

------------------------------------------------

Архив Михаила Жванецкого

Михаил Жванецкий

Удивление

А я тут мимоходом. Дожил до 60-ти, а ни книг, ни имени, ни фамилии. Одна, двух или трехместная популярность. Я тут мимоходом в библиотеку зашел. Обычная library в одном американском городке. Все наши, кроме автора этих строк. Автор этих строк не числится в каталогах мировой славы... А претензий. А претензий было... Усталости. А грусти! А с бабами скучал, как настоящий. А был каким среди своих! Столичная печаль. Здоровался вторым. Запоминал свои слова: - Как я сказал... Не знаю. как мне удалось. (Без мягкого. Как удалосъ нэ знаю.) Из всех друзей оставил тех, кто был в восторге. И баб своих довел слезами до восторга. Слезами и обидами: - Ах, вы меня не поняли! (Как в восторг попали, так стали понимать). Ведь сам сказал когда-то: А что там понимать?! А что же там читать?! А там во что вникать?! Хорошо, хоть обувь с каблуками не надел. Бог миловал. А уж над появлением трудился! Неслышность хода с легким стуком в двери. А с попаданием в какой-то стиль. Как юмор возникал на сочетании немногих слов и редких наблюдений. И бабы-бабы! Да, бабы-бабы. Без детей. Свое лишь детство признавал. Другого не дано. Неясное какое-то еврейство. Молитва разномастная. С плевывает, крестится. И свечи ставит. Запутал Господа. Ну и понес очередное наказанье. "Все, как у разных" - вот его девиз. Я преданный, но многим людям. А слов-то выбор жалкий. Живописать-то нечем. Да и не помнит он заката или морской волны. Звук выстрела сравнил надысь с падением доски на стройке. И долго с этим бегал. Сейчас, когда почти нет строек, сравненьем этим не сразишь. Долго помнил и распространял: "Хочу окно, заполненное морем хоть наполовину". Сочли не мастерством, а жалобой. Плевались. Не получилось, нет читателей. И мастерство уходит в ночь. Ах, бабы, бабы! Да, так нет в энциклопедии. Что же делать? Путь один. Облить помоями британский Кэмбридж. Их, кстати, что-то долго не ругали. Или попробовать пролезть с другой строки. На букву "М". И по другой профессии. Мыслитель. Да. Мыслитель. Без наследства. Мыслитель без трудов. Мыслитель. Мыслящий. Как там будет по латыни? Когда от средней школы остался только Друккер... Как по латыни мыслитель мыслящий? Homo odinokiy. На колене одна рука и подбородок на второй... Но это же все не его. Ни подбородок. Ни колено. Ах, бабы, бабы. А, может быть, не раскусили? Да, пожалуй... Не поняли... Пожалуй, да. Не расшифровали... Высок, глубок, разнообразен. Сплетен в клубок, не расплести. Оставим все потомкам. Они внесут в тот том. В тот тот! Но только чтоб не исказили. Пожалуй надо будет еще раз: год рожденья, имя. Крупно вырезать на камне. Не фотографию. Она сотрется. А имя глубоко в гранит. При жизни. Намиоту заказать. Пусть врежет. И за деньги читателями обрамит. Раскрыта книга с неким изреченьем. О низком качестве сапог в период тоталитаризма. С исчезновеньем строя, кстати, исчезло и правописанье. Тота... Тато... Лито... Лита... Некому следить. Филологи ушли в торговлю. А ветер дует. Море светит. Вода как синька. И белье на мне. Казалось бы, пиши и размышляй. И получай от одного другое. Так нет. В энциклопедию ушел. На букву "Ж" перебирает немногих мыслящих... Там та же путаница. Вот это "Ж". Из палки со скобками. Оказывается не применяется. Там "J" (джи) и "Ге", как наше "Д" и "АШ", как наше "Н". То-есть, совсем другие люди. У них же нету, просто нету "Ж". Так в чем вопрос? Так где же Кэмбридж? Ах, бабы, бабы! Что вы меня родили на букву "Ж"? Хотя там было и "М" и "Д" и "Zet". Из вас я вышел. В вас исчезну. И понесет меня от нас в себе какая-то из вас. Я знаю, знаю где. Вот тут я. Вот это знаю я. И как ни в чем уверен. Неси, неси. Отродье Божье. И все-таки руками. Руками вам не надо было трогать меня лично. А вы под видом санитарок, продавщиц, преподавателей английского, физичек. Зачем? Зачем вы трогали меня руками? Истерли всю профессию под корень. И неужель профессия так отличает женщину от женщины? Да нет же. Я там был. И там. И там. И там. Нет, нет. Все одинаково. И даже врач, которая все знает и говорит о нервных окончаньях. Все также замуж. Замуж. Ты не понимаешь. Семья. Семья. Да. Я попрежнему, уже по-старому не понимаю. В энциклопедии себя ищу, теряю время. Мне только жаль и поисков, и этих описаний. Так что же я писал? Так нет меня нигде. Так что там слушали, запоминали? Так что ж я делал эти тридцать лет? Я помню где-то выступал. Какие-то крики "Браво!", "Еще давай!" Чего давать? Что было? Вот кошмар. Ни дома. Ни семьи. Ни творческого, в душу вошь, наследия. Одни рецепты в книжках записных. И правила приема внутрь. ...Внутрь чего?! Я был?! Я спрашиваю вас! Кого вы узнаете? И в полушариях мозгов извилина, или только отблеск? Очнулся в шестьдесят. Вот вам и здрасте. И жил - хотел. И пил - страдал. Любил и целовал. Прошел обратно - нет следов. Исчез бесследно. Не нашел себя. Но сам себя запомнил. Так кто же там вставляет? Бабы, бабы. Так я не жду от них, как и от мужиков, как и от всех людей. Не вставили. Черт с вами. А что такая толстая? Могла бы толще быть на одного. Одна страничка. Чуть увеличить "Ж", уменьшить "М", и отказать "ИКСу" "Х" по-нашему. Зазнался. И репертуара нет. О чем и говорит болтливость до концерта. Потом ищи... А мы все есть. А ну давай энциклопедию полегче. Для легких жанров. Для своих. Для литераторов, мыслителей бессмертных. Для авторов одной - двух шуток. Для куплетистов. Для красивых женщин, исчезнувших всего лишь в тридцать лет. Для мужиков, блистающих в компаниях бесплатно. Для выпивох, обнявшихся. Для добрых, милых не подозревающих врачей - в компании - "Ну, это излечимо". Для узеньких альбомных живописцев. Поэтов разных годовщин. Для ярких нищих, сумасшедших. Для пляжных сторожил. Для дам крикливых. Для всех кто нам запомнился. Свой том. Свой дом. Своя тоска. Для легких жанров коротко живущих. Энциклопедию Одессы для всей Земли. И всей Земли в Одессе. И всех евреев. Пере... недо... некочевавших. Чтоб не забыть случайно про живых. А мертвые себя напомнят сами... -----------------------------------

Архив М.Жванецкого

Михаил Жванецкий

Аркадий и комар

------------------------------------------------

Мой друг Аркадий очень умен. Золотая голова и руки. Взял шесть комаров и штангенциркуль, Измерил штангелем размах крыльев - 5мм. И стал делать сетку. Горизонтальную сетку не натягивал. Только вертикально. Через 5 мм. Комар брассом не летит, только баттерфляем. Комар от рождения вираж не закладывает. Комар не может сложить крылья, Пролезть, а потом расправить. Чего проще... Но комар, как всякий кровососущий, туп, А мой друг Аркадий умен и добр. Поэтому дома они теперь не встречаются. Только на улице.

Рассказ тети Клары, как она три года...

----------------------------------------------------

- Я три года над ними работала. Он несчастный парень. Она еле дышит. Я их познакомила. Он приходит ко мне: - Она сидит у телевизора, даже в мою сторону не глядит. Я поехала к ней. - Почему так? Розочка, ты не можешь пошевелиться? А она мне: - Он же мужчина. Он так сидит и я так сижу. Я поехала к нему: - Что же вы так сидите, Славик, вы же мужчина. Не может же девушка броситься вам на шею. Ну сядьте поближе. Пойдите в кино. - Она кино смотрит. Она на меня не смотрит. - А вы за руку ее брали? - Нет. - Возьмите. - Она вырвет. - Не вырвет. - А если вырвет? - Не вырвет. Я поехала к ней: - Он пойдет с тобой в кино, Розочка, и возьмет за руку. Ты не вырывай. - А, если мне будет неприятно? - Будет приятно. - А если будет неприятно?.. - Будет приятно! - Отчего? - Оттого, что когда мужчина берет за руку это всегда приятно. Он приходил, жаловался. Она приходила жаловалась. Я их вела три года. И вдруг от посторонних людей я узнаю. Что они пошли в ЗАГС. Я не была на свадьбе. Я обиделась... Что я неправильно сделала? ------------------------------------------------

Архив М.Жванецкого

Виктор Бондаренко

Супружеская верность

Некто Голобородов, кстати, Иван, пришел к княгине Голощекиной. Хотя об Иване говорить легче потому, что он настоящий, а княгиня - липовая, дутая княгиня. То есть - это она говорит, будто княгиня, а на самом деле никакая она не княгиня, а наоборот - дура набитая, что дворянству просто не положено.

Ну вот, значит...

Хотя, нет. Потому что так, дорогой читатель, ты вообще ничего не поймешь.

В слове пришел уже ошибка. У Ивана нет ног - не разгонишься походить, согласитесь...

Поэтому Иван передвигался на такой тележке с колесиками, отпихиваясь от асфальта руками, а чтобы руки не пачкались, он в них специально держит такие деревянные брусочки, размером с кусок хозяйственного мыла.

Раньше у Ивана были ноги. Он ими ходил и был как все, почти как все. Почти потому, что иногда Иван напивался пьяным (кстати, Иван - пьяница, а скорее всего алкоголик). И тогда не ходил, а лежал животом к верху, если не было дождя, а когда шел дождь или снег, Иван от него защищался спиной, поэтому лежал животом книзу. Искусство пользоваться ногами в такие минуты было недоступно Ивану и заключалось лишь в том, чтобы помогать телу переворачиваться в зависимости от погоды.

У Ивана было несколько детей, стыдившихся папы, и жена, которая его, впрочем, и Иваном-то не называла, а просто - пьяницей. Жена эта была женщиной неглупой, если закрыть глаза на пустяки и всякие мелочи, но Иван не мог жить с закрытыми глазами, и поэтому жили они плохо. Иван страдал...