Аркадий Бухов - Аркадий Сергеевич Бухов Страница 38

ЧЕРТОВО КОЛЕСО

(1916)

Ребенок

Вы, наверно, сами знаете это чувство, когда всем заранее сказано, что вы находитесь за городом, прислуга предварительно отпущена на целый день со двора, с телефона снята трубка, а сами вы в волнении бегаете по комнате, приводите все на столе в художественный беспорядок, десятый раз переставляете цветы с подоконника на этажерку, с этажерки на выступ печки, оттуда снова на подоконник, пока стенные часы в стол^рой не пробьют восемь ударов.

Сейчас должна прийти Женя. Может быть, даже ее зовут или Наташей, или Лизой, это все равно. Должно прийти существо, пахнущее знакомыми духами, морозом и с волосами, на которых повиснут капельки тающего снега. Существо будет болтать глупости, то сердиться, то говорить такие милые слова, от которых душа улыбается и целых два дня сладко кружится голова.

Хотя к этому моменту готовишься с девяти утра, но когда в прихожей внезапно дребезжит робкий звонок — кто из нас поступает логично и последовательно.

В такое время и позвонил Суханов. Когда я открыл дверь и на меня взглянули две пары жизнерадостных веселых глаз Суханова и его жены, державшей какой-то ватный сверток на руках, я понял, что на меня надвинулось что-то большое и плохо отвратимое.

Зная мое неумение искренне радоваться неожиданному приходу старых приятелей, Суханов оборвал меня корректным обещанием:

— А мы к тебе на минутку…

— Пожалуйста, пожалуйста, — убито улыбнулся я, — очень рад… Раздевайтесь, Марья Павловна…

Она взглянула на мужа, на ватный комок, из которого на меня с недоверием выглянула еще пара маленьких подслеповатых глаз, и охотно стала снимать шляпку.

— Нет, нет, Мурочка, — остановил ее Суханов, — не будем мешать Сашке. Сама знаешь, дело холостое… Оставим и уйдем…

— Что оставим? — с тревогой спросил я. — Может, ко мне пройдем… Что мы в прихожей стоим…

— Да нет, что там… Только уж будь другом, выручи…

— Господи, Суханов, — с тайной надеждой в голосе вырвалось у меня, — да что же вы по телефону-то… С удовольствием, брат… Я как раз сейчас при деньгах…

И с радостной торопливостью я полез в бумажник.

— Брось… Не в том дело. Деньги есть… Нам, брат, с ней на свадьбу сходить надо…

— Сходи, Суханов, — не теряя надежды, предложил я, — я люблю этот обряд. Веселый такой…

— Знакомые одни… И тут неподалеку от тебя… Даже ты бы мог пойти…

— Не хочется что-то, Суханов…

— Да это я так, к слову… Вот мы, значит, пошли с нашей Зинкой…

— Какой Зинкой?

Суханов умиленно кивнул на ватный сверток, булькающий и трясущийся на руках его жены.

— С ней вот… Подъезжаем уж почти к тебе, как она вот и говорит…

— Зинка? — осторожно спросил я, пытаясь издалека узнать о возрасте сухановского потомка.

— Ну. Зинка… Скажет… Она еще у нас маленькая… Смотри, какие глазенки… У-у-у… Смотри, к тебе ручонками тянется… Одним словом, мы и решили. — немного подумав, сказал он, — дай, думаю, заедем сейчас к Сашке, парень он славный…

— Ах, он так вас любит, так любит, — кокетливо подтвердила Суханова, — я даже ревновать начну…

— Ну, чего там, — конфузливо отмахнулся Суханов, — старые друзья… Не раз и сам выручал его — так мы и решили. Заедем, мол, попросим Сашку, чтобы подержал Зинку часа полтора у себя, а мы скоро… Поздравим и заедем обратно… Может, чаишком напоит потом…

Должно быть, выражение моего лица требовало сочувствия, потому что Суханов покровительственно похлопал меня по плечу и со смехом добавил:

— Да ты не бойся… Зинка, брат, девчонка славнецкая, не орет… Приучайся, у самого доги будут…

— Вы просто положите ее на кровать, — успокаивающе добавила Суханова, — и оставьте… Заплачет — молочка ей дайте… У тебя с собой бутылочка?..

— Со мной, со мной… Я. милая моя, не ты, не забуду… На, дружище…

Он вытащил откуда-то из кармана бутылку с желтой соской и сунул ее мне в руку.

— Видишь ли. — с легкой дрожью в голосе сказал я, чувствуя, что отказ от Зинки может стоить мне сухановской дружбы, — я же никогда с детьми…

— Нет. вы не говорите. — вступилась Суханова, — в вас есть что-то… Вы. должно быть, очень добрый по натуре… Я, кажется, никому другому не поручила бы хоть на минутку своего ребенка…

— Кланяйся и благодари. — засмеялся Суханов, — матери, они, брат, действительно, ребенка не каждому и по-держать-то дадут…

— Зиночка, иди к дяде… Дядя добрый…

Зиночка еще раз посмотрела на меня и еще раз заплакала…

— Не плачь, детка… У вас керосинка есть?

— У меня… Есть, кажется. На кухне…

— Так уж, если Зинка заревет, вы холодного молока ей не давайте… Поставьте бутылочку на керосинку…

— Поставлю, — глухо сказал я, — только я разжигать ее не умею. И ребенка могу уронить. Я уже трех детей уронил на своем веку.

— Пустяки, не трусь, брат, не уронишь… Девчонка спокойная… Только молоко минуты две держи…

— У меня там торт есть, может, ей кусок можно…

— Вот они, холостяки, — с восхищением бросил Суханов, — как дети… Восемь месяцев ребенку, а он торт…

— А я одному так дал… Двух месяцев не было, а дал целый кусок. С аппетитом съел. Умер потом.

— Ну, пустяки… А если, знаешь, не будет спать, так ты возьми что-нибудь блестящее… У тебя есть — часы, запонка там, абажур… Помахай перед Зинкой, она и…

— У меня револьвер есть… Может, выстрелить несколько раз в воздух… Или я могу головой побиться о стену…

* * *

Очевидно, мнение обо мне, не раз высказываемое моими врагами, что моя внешность не вызывает полного доверия, разделяла и Зинка. Когда счастливые родители ее ушли и я уже минут пять укладывал ее на постель, она орала с таким отчаянием и бесконечным ужасом, как будто я отрывал у нее одну из ног, судорожно бьющих по одеялу. На кухне уже горела керосинка: может, это даже не было состояние горения, но, во всяком случае, по едкому запаху копоти, медленно, но верно распространявшемуся по всем комнатам, можно было догадаться, что что-то в керосинке мною зажжено.

Вспомнив совет Суханова, я принес бронзовую пепельницу и стал махать ей перед изумленной Зинкой, которая сначала притихла от острого недоумения, но потом, очевидно заподозрив во мне желание ударить ее этой блестящей вещицей, стала кричать еще надрывнее.

Я вспомнил, что в этих случаях опытные няньки успокаивают детей пением. Больше надеясь не на свою музыкальность, а на счастливый