Евгений Дубровин - Урал улыбается Страница 4

А потом к нему вернулся голос…

Н. Каменцев

            1

Петух нашел жемчужное

                      зерно

И выбросил: зачем ему

                      оно?

            2

Тут Соловей являть свое

                      искусство стал:

Он Соловья другого освистал.

            3

— Ты сер, а я, приятель, сед! —

Сказал, в роман вчитавшись,

                      дед.

Римма Мазитова

Однажды утром, когда меня одевали, чтобы отнести в ясли, я громко заорал и стал брыкаться ногами. Говорить я еще не умел, но орал и брыкался изо всех сил. Мама поняла, что я не хочу в ясли. Она позвонила к себе и осталась на весь день со мной дома.

Потом я заорал и не пошел в детсад. Бабушка приехала из деревни, досрочно вышла на пенсию и посвятила себя мне.

Как-то я заорал, затопал ногами и не пошел на елку. Мой костюм Айболита отдали соседскому мальчику.

Потом я, помню, уже не орал, а ставил вопрос. Я сказал: либо мы будем собирать металлолом, либо готовиться к экзаменам на аттестат зрелости. Решили, что экзамены главнее. Но я видел в окно — они собирали металлолом! И при этом бегали и смеялись. А у Люськи Челкиной раскраснелись щеки и глаза сверкали, как фары. Нет, как звезды.

Потом я исхитрился и принес справку, что мне не с кем оставить престарелую бабушку и поэтому я не могу поехать со студенческим строительным отрядом. Все лето я вспоминал, как они погружались в вагоны и как Люська Челкина искала кого-то глазами. Я стоял за газетным киоском, меня не было видно.

Однажды я понял, что без Люськи Челкиной не могу. Струхнул порядком, но потом уговорил одного врача и принес Люське справку, что я сумасшедший в четвертом колене. Люська поглядела на меня огромными глазами и вышла за кого-то замуж.

Я тоже женился на ком-то, когда надоело ходить в столовую. Жена хотела ребенка, но я сказал, что когда-нибудь потом. Как-то я вернулся с работы, жены не было дома. Больше мы не встречались.

Потом, помню, я увидел в окно, что ко мне идут бывшие одноклассники — приближался вечер встречи. Я взял зонтик и выпрыгнул из другого окна.

Долгое время я мечтал о собаке. Мне хотелось терьера, и солнечным воскресеньем я поехал на рынок. Интеллигентный старичок продавал чудного лохматого щенка. Я погладил собачку, дунул ей под челку и конфиденциально сообщил старичку, что не могу купить щенка, так как уезжаю на год в Африку.

Когда меня провожали на пенсию, сослуживцы хотели скинуться на банкет, но я сказал, что у меня печень.

Однажды я сидел перед телевизором и вдруг почувствовал, что невероятно, до помрачения разума хочу увидеть Люську Челкину. Я быстро надел калоши и направился к ее дому. Смотрю, она идет навстречу, кефир в авоське несет. Увидела меня, остановилась, долго вглядывалась, потом спросила: «Это ты? Я уж думала, не придешь». Я хотел заплакать и поцеловать ее худенькую, как птичья лапка, руку, но вместо этого приподнял шляпу и сказал: «Извините, вы меня с кем-то путаете».

Я вернулся домой, снова сел перед телевизором и задумался над своей непонятной жизнью. Почему у меня все так получилось? Я проследил все свои вехи до самого начала, настойчиво разыскивая ошибку. И кажется, нашел. Меня не так поняли. В то утро, когда я орал и брыкался ногами, мама решила, что я не хочу в ясли. Но я не потому, видимо, тогда брыкался, что не хотел в ясли, а потому, что хотел идти своими ногами. Вот она, ошибка! Вот откуда «есть пошло» все остальное. Облегченно вздохнув, я умер.

Виталий Костромин

— Батюшки, Дамбуков опять на работу не вышел! В резерве один Сережка — ученик. Так ведь зелен, не потянет… Надо идти к Дамбукову. Поклониться.

В дамбуковском подъезде меня трясти начало. Не впервой! Знаю, на что иду.

— Кирилл Игнатьич, можно заглянуть?

— Ну, загляни, мастер, коль поясница не болит. Я тут только бутылку почал.

— На работу бы, Кирилл Игнатьич, — говорю, холодея.

А он из-за стола медленно стал расти-подниматься, словно джин из бутылки.

— Ты не беспокойся, — говорю, — с оплатой все будет в ажуре… Полсмены уже прошло… Поставим полную…

Дамбуков до люстры дорос и багрецом налился. Я — к дверям. На всякий случай. Оттуда лепечу:

— Десятку за выход!

Вовремя дверью прикрылся — на мне стакан бы рассыпался. Граненый. Когда по перилам ехал, успел выкрикнуть:

— Пятерку — от себя!

Тут слова мои потонули в грохоте — Дамбуков вдогон детский велосипедик в пролет кинул.

«Горд и неприступен наш Кирилл Игнатьич», — подумал я с уважением. Но все ж таки под балконом сложил ладони рупором и прогудел:

— Итого: 30 рэ!

Балконная дверь лопнула, Дамбуков упал грудью на цветочный ящик и прохрипел:

— Кровопивец! Доконал-таки, проклятый. Уговорил!

Михаил Воловик

Вершину описали трое.

Один писал у ног вершины стоя:

— Недосягаема она

И из-за туч едва видна!

Второй:

          — Недосягаема?

                   Да не заметил что-то.

А был на ней!

И был над ней!

          Писал он… сидя в вертолете.

А третий, что карабкался по кручам,

Шел неустанно от подножья

                           к тучам,

Дни проводил и ночи

                                на привалах,

Нам описал ее и пики, и провалы,

И родники,

И ледники.

Вершина у горы одна,

Да всем она по-разному видна!

Эмма Абайдуллина

Ей сразу не понравился его веселый, бодрый вид.

«Видно, не очень тосковал в разлуке, — подумала она. — Да что там, его буквально распирает от радости!» Где же следы мук, печали, которые терзали его, пока они не виделись? Ничего подобного. Ясный взгляд не замутнен скорбью, горькие морщины раздумий не избороздили лоб, под глазами что-то не видно темных кругов от бессонницы.

— Интересно, отчего ты так сияешь? — не удержалась она от вопроса.

— Во-первых, здравствуй, дорогая, а во-вторых, ты знаешь — оттого, что вижу тебя наконец. Ужасно соскучился.

«Незаметно», — подумала она и спросила:

— Как ты провел вчерашний вечер?

— Какой вечер? Мы ж с тобой расстались почти в полночь. Пока добрался домой, уже час. Хотел почитать, да откровенно говоря, заснул с книгой.

И это называется влюбленный! Новоявленный Ромео! Нет, такой не простоит ночь под лоджией в надежде увидеть в окне хотя бы тень любимой. Этот спокойно спит. Как сурок. Никаких грез, мечтаний, томления при воспоминании о прощальном поцелуе.

— Ну, а утром ты что делал? — спросила она.

— О, утро было приятное. Не успел открыть глаза, а мама уже несет мой любимый картофельный пирог. На меня вдруг такой аппетит напал, сразу полпирога съел.

«О времена, о нравы! — с тоской подумала она. — Любовь и питание. Где, в какие времена эти понятия были совместимы? Нигде и никогда! Потерять аппетит — это же азбука любви. Да влюбленному просто в голову не придет закусывать: все его мысли, желания принадлежат ей, любимой. Он места себе не находит, мечется, как сумасшедший. Меджнун, например, в переводе означает безумный. Он был прозван так за свою любовь к Лейли. Уж он, конечно, не тратил времени на завтрак».

— Надеюсь, ты серьезно позанимался, ведь до защиты диплома рукой подать, — холодно заметила она.

— Не беспокойся, дорогая, работал, как зверь. Я…

Но она уже не слышала его. Все ясно. Он занимался прилежно, как любой другой, не влюбленный человек. Но ведь известно: когда ты влюблен, никакая работа на ум не идет, все валится из рук. Есть только один род деятельности, который можно понять и простить — создание стихов, поэм, сонетов в честь любимой. Увы, сомнений нет: надо расстаться и решительно — ведь он ее не любит.

— Ты чем-то недовольна? — услышала она ласковый голос. — Скажи, милая.

— Что говорить, — с досадой бросила она. — Ответь мне лучше: мог бы ты задушить меня, как Отелло?

— За что, дорогая? — улыбнулся он. — Я люблю тебя, и у меня блестящая идея — пойдем в кино.

— Ты еще способен шутить! Какое кино! — возмутилась она и выпалила ему все, что передумала за это время. — Не о такой любви я мечтала, — твердо заключила она.

Он молчал.

— Вот видишь, тебе возразить нечего, значит, я права. И вообще что за вид у тебя?

Он смотрел угрюмо, горькие морщины пересекли лоб, темные круги, словно от бессонницы, легли под глазами.

— Ты почему, собственно, такой мрачный? — почувствовав неясное беспокойство, спросила она. — И после этого ты смеешь уверять, что любишь меня. Да когда человек видит любимую, его буквально распирает от радости. А ты! Нет, это не любовь. Мог бы ты, например, ухаживать за другой, чтобы вызвать мою ревность?