Джером Джером - Трое в лодке (не считая собаки) Страница 41

Я не знаю на Темзе более трудного участка, чем эта миля между Иффли и Оксфордом. Чтобы ориентироваться в этих местах, нужно здесь родиться. Я плавал тут множество раз, но освоиться мне так и не удалось. Человек, способный безошибочно пройти по фарватеру от Оксфорда до Иффли, сумел бы, вероятно, ужиться под одной крышей с женой, тещей, старшей сестрой и старой служанкой, которая нянчила его в младенческие годы.

Сперва течение тащит вас к правому берегу, потом к левому, потом оно выносит вас на середину, заставляет сделать три полных оборота вокруг собственной оси, потом несет обратно и кончает, как правило, попыткой расплющить вас в лепешку о какую-нибудь баржу.

Все это послужило причиной того, что на протяжении последней мили мы то и дело становились поперек дороги другим лодкам, и они нам, а это, в свою очередь, послужило причиной того, что обе стороны проявили повышенную склонность к бранным выражениям.

Не знаю, чем это объяснить, но на реке все необыкновенно раздражительны. Пустяковые неудачи, которые на суше проходят почти незамеченными, приводят вас в бешенство, если они случаются на воде. Когда Гаррис и Джордж разыгрывают из себя ослов на суше, я снисходительно посмеиваюсь, но когда они ведут себя как болваны на реке – я пускаю в ход такие ругательства, что кровь стынет в жилах. Когда другая лодка лезет прямо наперерез моей, я испытываю непреодолимое желание схватить весло и перебить сидящих в ней – всех до единого.

Люди, обладающие на суше мягким и кротким характером, становятся грубыми и кровожадными, как только попадают в лодку. Однажды мне довелось совершить небольшое плавание с молодой леди. В обычной жизни она была на редкость милым и нежным созданием, но слушать, как она выражается на реке, было просто страшно.

«Эй, будь ты проклят! – кричала она, когда на пути попадался какой-нибудь незадачливый гребец. – Куда прешь! Не видишь, что ли?»

А если парус не устанавливался в нужное положение, ока хватала его, грубо дергала и приговаривала: «Ах ты чертова перечница!»

И тем не менее, как я уже говорил, на берегу она была очень любезна и приветлива.

Речной воздух, несомненно, оказывает деморализующее влияние на человеческий характер. Вероятно, этим и объясняется, что даже грузчики с баржей иной раз грубят друг другу и загибают словечки, которых в спокойные минуты сами же, без сомнения, стыдятся.

ГЛАВА XIX

Оксфорд. – Рай в представлении Монморанси. – Лодка, нанятая в верховьях Темзы, ее прелести и преимущества. – «Гордость Темзы». – Погода портится. – Темза при различной погоде. – Вечерок не из веселых. – Тоска по невозможному. – Завязывается веселая беседа. – Джордж играет на банджо. – Траурная мелодия. – Еще один дождливый день. – Бегство. – Скромный ужин и тост.

В Оксфорде мы провели два очень приятных дня, Оксфорд переполнен собаками. Монморанси отметил первый день одиннадцатью драками, второй – четырнадцатью и, по-видимому, решил, что попал прямо в рай.

Среди людей, от природы слишком слабых (или слишком ленивых), чтобы находить удовольствие в гребле против течения, распространен обычай нанимать в Оксфорде лодку и спускаться по течению Темзы. Однако люди энергичные, конечно, предпочитают подниматься. Не дело – плыть всегда по течению. Чувствуешь громадное удовлетворение, когда напрягаешь мышцы, борешься с рекой и наперекор ей прокладываешь себе путь вперед. По крайней мере у меня возникает именно такое чувство, – в особенности, когда я сижу за рулем, а Гаррис и Джордж гребут.

Всем, кто решит избрать Оксфорд отправной точкой своего путешествия, я рекомендую запастись собственной лодкой, если только нет возможности запастись чужой, без риска попасться. Лодки, которые можно получить напрокат в верхнем течении Темзы, повыше Марло, – это превосходные лодки. Они почти не протекают и, если соблюдать осторожность, лишь в редких случаях идут ко дну или распадаются на составные части. В них есть места для сидения и все – или почти все – необходимое, чтобы грести и править.

Но красотой они не блещут. В лодке, которую вы возьмете напрокат на Темзе повыше Марло, вам не удастся пофорсить и пустить кому-нибудь пыль в глаза. Она быстро положит конец подобным затеям своих пассажиров. Это ее главное, можно даже сказать – единственное, достоинство.

Обладатель наемной лодки склонен к скромности и уединению. Он любит держаться в тени деревьев и путешествует большей частью либо рано утром, либо поздно вечером, когда река пустынна и на него некому глазеть.

Завидев издали знакомого, обладатель наемной лодки вылезает на берег и прячется за дерево.

Однажды летом я принимал участие в прогулке, для которой наша компания наняла на несколько дней лодку в верховьях Темзы. Никто из нас до тех пор не видел наемной лодки, а когда мы ее увидели, то никак не могли догадаться, что это такое.

Мы заказали по почте четырехвесельный ялик. Когда мы явились на пристань с чемоданами в руках и назвали себя, лодочник сказал:

«Как же, как же, вы заказали четырехвесельный ялик. Он готов. Джим, притащи-ка сюда «Гордость Темзы»!»

Мальчик ушел и через пять минут вернулся, с трудом волоча за собой деревянную колоду доисторического вида, которую, судя по всему, недавно выкопали из-под земли, и, к тому же, выкопали так небрежно, что без всякой необходимости нанесли ей тяжкие повреждения.

Лично я с первого взгляда на этот предмет решил, что передо мной какая-то реликвия эпохи Древнего Рима, – какая именно, я затруднялся определить, но полагал, что скорее всего гроб.

Такое предположение казалось мне весьма правдоподобным, поскольку верховья Темзы изобилуют римскими древностями. Однако один из наших спутников, серьезный юноша, смысливший кое-что в геологии, поднял на смех мою римскую теорию и объявил, что любой мало-мальски мыслящий человек (категория, к которой он, при всем желании, причислить меня не может) сразу же узнает в найденном мальчишкой предмете окаменелого кита. И он указал нам на ряд признаков, свидетельствовавших о том, что кит принадлежал к доледниковому периоду.

Чтобы покончить с этой дискуссией, мы обратились к мальчишке. Мы заклинали его ничего не бояться и сказать нам, положа руку на сердце, что это такое: окаменелый допотопный кит или древнеримский гроб?

Мальчик сказал, что это – «Гордость Темзы».

Сперва мы нашли его ответ чрезвычайно остроумным и кто-то даже дал ему два пенса за находчивость, но когда он стал настаивать, мы решили, что шутка переходит границы, и разозлились.

«Ну, хватит, хватит, милейший! – оборвал его наш капитан. – Нечего дурака валять! Тащи это корыто обратно к мамаше, у нее сегодня стирка, а нам давай лодку».

Тогда к нам снова вышел хозяин и заверил нас словом делового человека, что эта штука – действительно лодка, и не просто лодка, а тот самый «четырехвесельный ялик», на котором нам предстоит спуститься по течению Темзы.

Мы, конечно, здорово разворчались. Мы считали, что он мог бы по крайней мере побелить ее или осмолить, – словом, хоть что-нибудь сделать, чтобы ее можно было отличить от обломка кораблекрушения. Но он не видел в ней никаких недостатков.

Он даже обиделся на наши замечания. Он сказал, что выбрал для нас лучшую лодку на всей пристани и что это просто черная неблагодарность с нашей стороны.

Он сказал, что «Гордость Темзы», в том виде, в каком она здесь стоит (надо бы сказать не «стоит», а «рассыпается»), служит верой и правдой целых сорок лет только на его памяти, и никто никогда на нее не жаловался, и он никак не поймет, что это на нас нашло.

Мы воздержались от дальнейших пререканий.

Мы связали веревочками части этой, с позволения сказать, лодки, оклеили самые неприглядные места кусками обоев, помолились богу и вступили на борт.

За шестидневное пользование этой посудиной с нас содрали тридцать пять шиллингов; на любой распродаже обломков, выкидываемых волнами на берег, мы могли бы приобрести такую же рухлядь за четыре шиллинга и шесть пенсов.

На третий день пребывания в Оксфорде погода испортилась. (Простите! Я возвращаюсь к рассказу о нашем теперешнем путешествии.) Мы пустились в обратный путь под мерно моросящим дождем.

Река – в дни, когда сверкает солнце, блики на волнах танцуют, бродят по лесным тропинкам, золотят вершины буков, гонят тень из-под деревьев, блещут на колесах мельниц, шлют кувшинкам поцелуи, в воду прыгают с плотины, серебрят мосты и стены, озаряют все селенья, радуют луга и пашни, оплетают ивы сетью, в каждой бухте отдыхают, вдаль уходят с парусами, наполняют мир сияньем, – в дни такие наша Темза кажется рекой волшебной, полной золота рекой.

Но река – в ненастье, в холод, когда волны грязно-буры, дождик в них роняет слезы, шепчет жалобно, по-вдовьи, а вокруг стоят деревья в бледных саванах тумана, в чем-то молча упрекают, словно призраки немые, призраки с печальным взором, призраки друзей забытых, – в дни такие наша Темза неживая, теневая, скорби полная река.