Эмиль-Огюст Шартье - Суждения Страница 5

Хозяйство нужно вести предусмотрительно и с умом — ну еще бы, кто же спорит! Но эти добродетели подобны процентам с капитала: они приращиваются лишь к первоначальному накоплению. Как, по-вашему, сохранять благоразумие, когда ежедневно бьешься с заботами, а они возникают вновь и вновь, словно отрубленные головы гидры? Как вы себе представляете предусмотрительность без уверенности в завтрашнем дне? И как можно постоянно думать о будущем, если там один мрак? Нет, из этого круга не вырвешься: нерачительность порождает нищету, а нищета — нерачительность.

Я знаком с одной воспитательницей детского сада, которая искренне пыталась преподать своим питомцам начатки морали — но всякий раз невольно прикусывала язык. «Как хорошо, дети, когда у тебя дома чисто и светло!» — и тут она встречала взгляд двух или трех ребятишек, у которых дома окно было размером с табакерку, а вместо самого дома — узкая мансарда, где трех кроватей не поставишь. «Раз в неделю нужно менять нательное белье!» Увы, ей приходило в голову, что, если постирать рубашонку вот этого малыша, она развалится от ветхости. Так же и с поучениями об опасностях алкоголизма — только она начинала расписывать, до чего отвратителен пьяница, как спохватывалась, что имеет в виду отца вот этих двойняшек, уже краснеющих от стыда. Есть слова, которые застревают в горле.

Что же делать? Не читать нравоучений. Если можешь — отмывать перепачканных малышей. Если можешь — одевать тех, кто ходит в лохмотьях. Быть самому справедливым и добрым. Не заставлять детей краснеть. Не выставлять бестактно напоказ их беды. Не льстить невольно тем из них, кто, по счастью, опрятно одет и чьи родители не пьют. Нет, право, лучше уж говорить о чем-то другом, о чем-то общем для всех — о солнце, луне и звездах, о временах года, числах, реках и горах. Пусть тот, у кого нет пары носков, все же чувствует себя равноправным гражданином; пусть школьный дом будет храмом справедливости, единственным местом, где нет презрения к бедным.

Прибережем свои проповеди для богатых — и прежде всего для себя самих. Если ты владеешь чем-то сверх необходимого, если у тебя есть немного досуга — вот тогда ты можешь жить по своему разумению, преодолевать воображаемые невзгоды и предпочитать чтение карточной игре или лимонад абсенту. Но тем, кому жизнь не дает ни минуты передышки, а завтрашний день перед глазами уже сегодня, — тем думать остается только о том, чего все равно не поправить, потому и хочется, коли есть возможность, напиться и не думать ни о чем вовсе. Кто посмеет сказать, что на их месте он сам не поступил бы так же?

Историческое мышление

Есть два рода умов. Одни, читая книгу, сразу же осмысливают ее в рамках истории, как написанную позже или раньше других книг. Скажем, роман Бальзака для них— предмет тогдашней эпохи, наподобие шкафа или комода. Другие воспринимают Бальзака как пищу для сегодняшней мысли, для сегодняшней жизни. Я, признаться, не в силах отрешиться от такого внеисторического образа мыслей. Если, например, мне попалась у букиниста «Астрономия» Лаланда[2], то я с наслаждением читаю ее — не для того, чтобы узнать из нее о состоянии астрономии в ту эпоху, а просто чтобы подучиться; и как раз потому, что наука тогда была еще не столь развита, не столь перегружена знаниями, я и нахожу там нужные мне сведения и пояснения, которые вряд ли попались бы мне в нынешних книгах. Другие пишут историю; я же стараюсь воскрешать историю в том, что есть в ней живого и полезного для наших дней. Остальное же все — бесплодные попытки и неудавшиеся произведения — меня просто не интересует. Я похож на хозяйку, получившую в наследство антикварный шкаф: не считаясь с его антикварным достоинством, она складывает в него белье, а если нужно, то и меняет замок (и правильно делает).

Любопытно, что человек, мыслящий исторически, относится и к настоящему так же, как к прошлому; я тоже — на свой лад. Он читает все подряд: журналы, брошюрки, скверные книги — все ему годится. «Разумеется, — говорит он, — я немного найду тут мыслей, которые бы меня чему-то научили, но я вовсе не их и ищу; я исследую свою эпоху и принимаю ее такой, как она есть; на мой взгляд, она одинаково выражена как в плохом, так и в хорошем романе. Может быть, в плохом даже лучше — ведь в посредственных произведениях выражается образ мыслей большого числа людей, а выдающийся художник может быть и одиночкой, отставшим от своего времени лет на сорок». И вот он читает-читает, а в глубине души презирает все это.

Что до меня, то с современностью я обращаюсь так же, как и с прошлыми веками: я читаю только по надежной рекомендации и только после того, как схлынет общее любопытство. Иначе говоря, я пытаюсь заранее угадать, какие книги будут забыты, и не загромождать ими попусту свой ум. Так же и с наукой: мне думается, что многим ее теориям суждено кануть в небытие, и я предпочитаю чуть-чуть отставать от нынешних физиков. Тем самым я живу историчнее, чем кажется историку: ведь история шествует по развалинам, и главное в ней — поступки живых, а не прах мертвых. Историк к этой истории, что идет сама собой, просто добавляет другую — ту, которую он пишет. Я говорю ему, что он родился стариком, а он мне отвечает, что я умру малым ребенком.

Курс лечения

Все сообщили, кто чем лечится — ваннами, душами, диетами, — и тогда незнакомец сказал им: «А я вот уже две недели как лечусь хорошим настроением, и мне очень помогает. Бывает, на душу находит язвительность, неудержимо тянет все бранить, ни в других, ни в себе самом не видишь уже ничего красивого или доброго. Когда мысли принимают такой оборот — значит, пора полечиться хорошим настроением. Лечение состоит в том, чтобы упражняться в хорошем настроении наперекор любым неприятностям, особенно тем пустякам, от которых в обычной жизни хочется разразиться проклятиями. Когда же лечишься хорошим настроением, то подобные мелкие пакости, наоборот, очень полезны, как крутые склоны полезны для развития ног».

И еще незнакомец сказал им: «Есть занудливые люди, которые собираются вместе, чтобы жаловаться и хныкать; в обычное время их обходишь стороной, но когда лечишься хорошим настроением, то их общества, напротив, надо искать. Это как гимнастические занятия с эспандером: сперва растягиваешь тонкие, слабые пружины, постепенно доходишь и до самых толстых. Так и я распределяю своих друзей и знакомых в порядке возрастания дурного нрава и упражняюсь сначала на одних, потом на других. Когда они настроены еще более кисло, чем обыкновенно, еще более изощренно на все брюзжат, я говорю себе: «Ага, отличное испытание! Ну-ка, смелее, попробуем перенести и это нытье».

И еще незнакомец сказал им: «Многие вещи тоже хороши — то есть достаточно плохи, — чтобы с их помощью лечиться хорошим настроением. Подгоревшее мясо, зачерствевший хлеб, жара и пыль, долги, которые пора платить, пустота в кармане — все это дает повод для полезнейших упражнений. Говоришь себе, как в боксе или фехтовании: «Искусный удар! Нужно теперь как следует отразить или принять его». В обычное время ты вскрикиваешь, как маленький, и от этого становится так стыдно, что кричишь еще громче. Но когда лечишься хорошим настроением, все происходит совсем иначе. Принимаешь удар словно освежающий душ, встряхиваешься, делаешь вдох и выдох; потом потягиваешься, разминаешь мышцы, складываешь их одну к другой, как белье, замоченное для стирки. И тут тебя фонтаном окатывает струя жизни, приходит аппетит, все в тебе промывается, жизнь приятно пахнет… Но мне пора, — добавил он. — Ваши лица совсем просветлели, вас больше нельзя использовать для лечения хорошим настроением».

О злых людях

Когда имеешь дело со злыми людьми, всегда приходится в чем-то им уступать. Вспомните, какую власть забирают капризные дети, — свои привилегии они сохраняют всю жизнь, нужно только, чтобы зловредность не знала устали, чтобы человек был готов возмущаться и негодовать до тех пор, пока ему не пойдут навстречу. Никакое добродушие, никакое благоразумие не выдерживают против злобы и ненависти. Либо ты сам подражаешь этому чудовищу, либо как-то задабриваешь его — другого выбора нет. Но изобретать для себя все новые и новые аргументы способна, наверное, только совершенно закоренелая злоба, так что в искусстве тиранить окружающих мастерство вряд ли когда-нибудь превзойдет и одолеет натуру. Все решает желчный темперамент. Рассудительному человеку лучше смотреть на вспышки злости как на природные явления и, убрав паруса, тихонько дрейфовать по ветру; в конечном счете так оно и приятнее. Угодничать — занятие, конечно, низкое, но зато очень выгодное. В отношениях с вещами маневрировать — значит побеждать; в отношениях с людьми это значит подчиняться. Потому-то злые люди всегда и властвуют.