Петер Карваш - Чёрт не дремлет (сборник) Страница 5

Это событие захватило всё учреждение, как весеннее половодье. Тихий юноша оказался объектом всеобщего внимания и пристального наблюдения. Он был живым доказательством того, что за конкретными примерами далеко ходить не приходится.

— Скажем прямо, — шептали вкрадчивые голоса, — с ним творится что-то неладное. Просто жалко смотреть. Он понемногу становится эгоистом, нелюдимом, чудаком.

— Случайно ли это, — гремели баритоны на собраниях, — я спрашиваю, товарищи, случайно ли это, что во времена великих хозяйственных побед и радостных перспектив появляется кто-то и — грустит?

— Нет, это не случайно, — подводили итог авторы кратких речей, в принципе присоединяясь к мнению предыдущего оратора, и конкретно доказывали: — Мы снижаем себестоимость! В сборе бумаги мы опередили Нитранский округ, а он — грустный. Затопек опять всех обогнал, а он грустит! Он ставит мелкие личные настроения выше могучих радостных надежд коллектива.

— Не хочу забегать вперёд и делать преждевременные выводы, но вопрос стоит ясно и конкретно: кто может грустить, когда всё идёт к лучшему, когда у всех честных граждан есть причины только для улыбок?

Но вернёмся к основному вопросу!

И все снова возвращались к основному вопросу, но вокруг юноши из бухгалтерии словно образовалось пространство, в котором воздух казался разреженным. Здесь тяжело дышалось, люди быстро смолкали, чувствовали себя не в своей тарелке и при первой же возможности возвращались в нормальную для них атмосферу, где снова вздыхали полной грудью.

Проверка между тем приносила свои плоды. Выяснилось, что работа бригад хотя и была отличной, но, конечно, могла бы стать ещё лучше; что стенгазета, правда, интересная и живая, но в ней могло бы быть побольше мобилизующего энтузиазма и чистосердечной радости; что хотя мы и победили на краевом смотре самодеятельности, но с такими силами могли бы победить и на общегосударственном; что хотя речь и даёт, об одном: из лучших работников бухгалтерии, но он замкнулся в себе, не передаёт свой опыт сослуживцам; и наконец, что в биографий вышеупомянутого товарища есть тёмные места между 1927 годом и 1931, в котором он уже достиг школьного возраста. А молодой человек между тем жил, как мог, подсчитывал длинные столбцы цифр, вписывал их чётким почерком с нажимом в большие книги, ставил точки над «и» и лишь иногда заглядывал в голубые дали, чтобы потом, обречённо вздохнув, продолжать работу. Казалось, он и понятия не имел о том, что возбудил такое любопытство и что во многих компетентных органах обсуждается вопрос о серьёзном вмешательстве в его жизнь.

Но, прежде чем этот вопрос окончательно назрел и повлёк за собой реальные последствия, случилось нечто неожиданное. В один прекрасный день молодой человек явился на работу, поразительно изменившись. Он выскочил из трамвая за три метра до остановки, взбежал по лестнице, прыгая через четыре ступеньки, влетел в переполненный лифт, громко напевая энергичный марш, вошёл в бухгалтерию сияющий и улыбающийся, от самых дверей широким движением бросил шляпу на вешалку, окликнул входившего заведующего: «Честь праце, товарищ заведующий, чудесная сегодня погода, а?», — вытащил из ящика толстую кипу старых корреспонденций с нескрываемым умыслом ликвидировать их, помог коллеге за соседним столом перенести тяжёлую пишущую машинку, потом «настежь распахнул окна и поразил всех букетиком красной гвоздики, которую в какой-то вазочке поставил на стол. На десяти минутке он с принципиальных позиций обсуждал тему «Администрирование и движение за мир», целый день весело шутил и даже рассказал два анекдота о бездушии. Он дышал полной грудью и был жизнерадостен.

Новость облетела всё учреждение. Что вызвало такую поразительную перемену? Может быть, он взял себя в руки и благодаря самокритике занял правильную позицию по отношению к коллективу? Или это тонкий обходный манёвр? Вкрадчивые голоса и ораторы в прениях выдвигали скромные мнения и нескромные предположения, но этим дело не кончилось: некто поставил вопрос, хорошо или плохо работал упомянутый товарищ агитатором в добровольческих бригадах; другой хотел знать, хороша или плоха в конце концов стенгазета; третий поднимал вопрос, — как вообще зарекомендовал себя товарищ из бухгалтерии; словом, возникло огромное желание докопаться до сути дела, и разобраться в этом явлении по существу.

Молодой человек между тем жил, как умел, был со всеми приветлив, очень хорошо работал, писал эпиграммы в стенгазету, вовсю работал в бригаде, и на его письменном столе благоухали маргаритки, кашка, анемоны, а один раз даже махровая тёмно-красная роза.

Работал в том же самом учреждении служащий без особой квалификации и определённой должности, по имени дядя Коленичка. Этот дядя Коленичка ходил за молоком и рогаликами, разносил их по канцеляриям, и ему нравилось, что люди здесь трудятся, копошатся, зарабатывают свой хлеб.

Однажды, когда речь зашла о юноше из бухгалтерии, дядя Коленичка остановился и, подмигнув, рассудительно молвил в усы:

— Вот-вот женится — молодец, ей-богу!

Все замерли и уставились на Коленичку.

— Женится?!

— Конечно, — спокойно ответил старик и запыхтел трубкой. — А хороша, ничего не скажешь, такая беленькая, с косичками, розовощёкая, веснушчатая.

Дядю Коленичку обступили и засыпали вопросами. Дядя Коленичка вынул трубку изо рта, поскрёб подбородок и сказал:

— Да, милые мои, любовь — чертовская штука, клянусь богом. Чем больше любовь, тем больше мученья. Девушка она симпатичная, это так, да сердце у неё каменное. То говорит: ты ещё молод, то — родители не велят, потом — квартиры нет, и всё выдумывает, выдумывает и мучает парня. Но, наконец, не выдержала, склонила ему головку на грудь и весь галстук замочила горькими слезами: «Дурачок, говорит, — неужели ты не видишь, что я тебя испытываю? Ведь я полюбила тебя с первой минуты, с той первомайской вечеринки, на которой ты мне юбку облил лимонадом…» Во как, — расплылся в улыбке дядя Коленичка. — Я им говорю: чего вы ждёте, женитесь!

Дядю Коленичку выслушали в такой тишине, что стало слышно, как вокруг юноши из бухгалтерии ломается лёд.

Любопытные допрашивали:

— Откуда вы всё это знаете, дядя Коленичка?

Дядя Коленичка удивился:

— Как откуда? У него спросил.

— И он вам всё это рассказал? — не поверили они.

— А как же! Почему же не рассказать? — не понимал дядя Коленичка. — А вы не расскажете, если вас спросят ласково и по-хорошему?..

Бухгалтерия расчувствовалась. На юношу глядели отеческим взглядом и, понимающе кивая головами, обсуждали его тихое счастье. «Пора! Желаем ему удачи! Если бы мы только знали..

— Хорошая бухгалтерия, — заявил начальник, — должна быть, как цветник. Во-первых, бухгалтерская работа — тонкая и точная, здесь нужна ясная голова и радость в сердце. Во-вторых, мрачные счетоводы делают ошибки в балансах, а иногда и растраты. В-третьих, к чему столько разговоров; за конкретным примером далеко ходить не надо…

— Товарищи, — громыхал сотрудник отдела кадров на совещаниях, — ошибается тот, кто полагает, что при социализме отмирают личные проблемы! Иногда в грохоте подъёмных кранов и рёве бульдозеров мы не замечаем тихого голоса некоторых наших друзей, делаем вид, что они не имеют права на свою личную жизнь, на свои радости и страсти, и, наконец, осмелимся сказать прямо: на неприятности и индивидуальные трагедии! Нет, товарищи, этот взгляд, основанный на теории бесконфликтности, следует выкорчевать с корнем! Отталкивающим примером вульгаризации и бюрократического отношения к кадрам может служить присутствующий здесь… — Тут оратор сделал паузу и тихонько обратился к соседу: — А вообще-то говоря, этот… присутствующий? Который это?..

— Предлагаю, — заявил на заседании комитета Союза молодёжи товарищ Иванич, — дать товарищу лектору ещё никому не порученную нагрузку пресс-референта. С одной стороны, это органически связано с его нагрузкой редактора стенных газет, а с другой — у нас есть твёрдая уверенность в том, что при его всем: известном энтузиазме и трудолюбии он будет нести эти нагрузки с примерной добросовестностью и старанием. Ставлю на голосование, кто за? Принято единогласно.

Юноша по-прежнему жил, как умел: подсчитывал, писал каллиграфическим почерком, подчёркивал по линейке, улыбался людям и пил пастеризованное цельное молоко, которое приносил ему дядя Коленичка. Его девушка, милая, веснушчатая блондинка, была ему верна и любила его. Следует подчеркнуть, что это было большой удачей, ибо выше всяких человеческих сил представить себе, что могло бы произойти, если бы она обманула его или, скажем, бросила, и молодой человек пришёл бы в бухгалтерию грустный, бледный, невыспавшийся, словом, оторвавшись от коллектива, с отрицательным отношением к его радостным победам, ставя свои мелкие личные чувства выше общественного движения, — короче говоря, как дезертир и реакционер.