Галич Александр - Александр Аркадьевич Галич Страница 5

Ругайся цельный день.

Гулять бы ей с подругами

И нюхать бы сирень!

А надо — с шоферюгами

Ругаться цельный день.

Итак, стояла Леночка,

Милиции сержант,

Останкинская девочка —

Милиции сержант.

Иной снимает пеночки,

Любому свой талант,

А Леночка, а Леночка —

Милиции сержант!

Как вдруг она заметила:

Огни летят, огни,

В Москву из Шереметьева

Огни летят, огни.

Ревут сирены зычные,

Прохожий — ни-ни-ни!

На Лену заграничные

Огни летят, огни!

Даёт отмашку Леночка,

А ручка не дрожит,

Чуть-чуть дрожит коленочка,

А ручка не дрожит.

Машины, чай, не в шашечку,

Колеса — вжик да вжик!

Даёт она отмашечку,

А ручка не дрожит.

Как вдруг машина главная

Свой замедляет ход,

Хоть и была исправная,

Но замедляет ход.

Вокруг охрана стеночкой

Из КГБ, но вот

Машина рядом с Леночкой

Свой замедляет ход.

А в той машине — писаный

Красавец-эфиоп,

Глядит на Лену пристально

Красавец-эфиоп.

И, встав с подушки с кремовой,

Не промахнуться чтоб,

Бросает хризантему ей

Красавец-эфиоп!

А утром мчится нарочный

ЦК КПСС

В мотоциклетке марочной

ЦК КПСС.

Он машет Лене шляпою,

Спешит наперерез:

— Пожалте, Л. Потапова,

В ЦК КПСС!

А там, на Старой площади, —

Тот самый эфиоп.

Он принимает почести,

Тот самый эфиоп.

Он чинно благодарствует

И трёт ладонью лоб.

Поскольку званья царского

Тот самый эфиоп!

Уж свита водки выпила,

А он глядит на дверь.

Сидит с моделью вымпела

И всё глядит на дверь!

Все потчуют союзника,

А он сопит, как зверь…

Но тут раздалась музыка

И отворилась дверь!..

Вся в тюле и в панбархате

В зал Леночка вошла.

Все прямо так и ахнули,

Когда она вошла!

И сам красавец царственный,

Ахмет Али-Паша

Воскликнул:

— Вот так здравствуйте! —

Когда она вошла.

И вскоре нашу Леночку

Узнал весь белый свет,

Останкинскую девочку

Узнал весь белый свет —

Когда, покончив с папою,

Стал шахом принц Ахмет,

Шахиню Л. Потапову

Узнал весь белый свет!

<1962>

Про маляров, истопника

и теорию относительности

…Чуйствуем с напарником: ну и ну!

Ноги прямо ватные, всё в дыму.

Чуйствуем — нуждаемся в отдыхе,

Чтой-то нехорошее в воздухе.

Взяли «Жигулёвского» и «Дубняка»,

Третьим пригласили истопника,

Приняли, добавили ещё раза —

тут нам истопник и открыл глаза

На ужасную историю

Про Москву и про Париж,

Как наши физики проспорили

Ихним физикам пари,

Ихним физикам пари!

Всё теперь на шарике вкось и вскочь,

Шиворот-навыворот, набекрень,

И что мы с вами думаем день — ночь!

А что мы с вами думаем ночь — день!

И рубают финики лопари,

А в Сахаре снегу — невпроворот!

Это гады-физики на пари

Раскрутили шарик наоборот.

И там, где полюс был, — там тропики,

А где Нью-Йорк — Нахичевань,

А что мы люди, а не бобики,

Им на это начихать,

Им на это начихать!

Рассказал нам всё это истопник,

Вижу — мой напарник ну прямо сник!

Раз такое дело — гори огнём! —

Больше мы малярничать не пойдём!

Взяли в поликлинике бюллетень,

Нам башку работою не морочь!

И что ж тут за работа, если ночью — день,

А потом обратно не день, а ночь?!

И при всей квалификации

Тут возможен перекос:

Это всё ж таки радиация,

А не просто купорос,

А не просто купорос!

Пятую неделю я хожу больной,

Пятую неделю я не сплю с женой.

Тоже и напарник мой плачется:

Дескать, он отравленный начисто.

И лечусь «Столичною» лично я,

Чтобы мне с ума не стронуться:

Истопник сказал, что «Столичная»

Очень хороша от стронция!

И то я верю, а то не верится,

Что минует та беда…

А шарик вертится и вертится,

И всё время — не туда,

И всё время — не туда!

<1962>

Облака

«…У меня был двоюродный брат. Он 24 года отбывал, о нем я не забывал никогда и бесконечно страдал за него. Когда я пишу в «Облаках», что «недаром я 20 лет…», я пишу от имени Виктора, который был для меня больше, чем близким человеком» (интервью «Песня, жизнь, борьба», Посев, № 8, 1974).

_____

Облака плывут, облака,

Не спеша плывут, как в кино.

А я цыплёнка ем табака,

Я коньячку принял полкило.

Облака плывут в Абакан,

Не спеша плывут облака…

Им тепло небось, облакам,

А я продрог насквозь, на века!

Я подковой вмёрз в санный след,

В лед, что я кайлом ковырял!

Ведь недаром я двадцать лет

Протрубил