Пантелеймон Романов - Пантелеймон Сергеевич Романов Страница 5

Именно в этой особенности творчества Романова и кроется тайна его актуальности и полвека назад, и вчера, и сегодня, и завтра.

Неудобный писатель. Мудрый писатель.

Ст. Никоненко.

Автобиография

Село Петровское, Одоевского уезда, Тульской губернии — моя родина. Родился в 1884 году. Детство провел на маленьком хуторке в Белевском уезде в версте от деревни Карманье, Володьковской волости. Там теперь пустое распаханное поле.

Друзья детства — деревенские ребята, товарищи по работе — мужики деревни Карманье, с которыми косил сено, возил снопы. У отца был один рабочий при 50 десятинах земли, так что мне часто приходилось и пахать, и скородить, и стеречь скотину. Последнее занятие — отвратительно. Но еще отвратительнее было караулить пчел, которых до сих пор боюсь и не люблю.

Истинное же призвание было — рыбная ловля. В маленькой речке под лесом, с ее прозрачными омутами, водились окуни, язи, щуки.

А из работ самая приятная была молотьба и возка снопов. Не плохо было также водить поить лошадей по вечерам в Коловну (так называлась речка).

Первое учебное заведение, в которое я поступил, было Жуковское училище в Белеве, потом Белевская прогимназия и наконец Тульская гимназия.

Первое литературное произведение, начатое на хуторе в амбаре на чердаке, был роман из английской жизни. Осталось неоконченным вследствие недостаточного знакомства с бытом и нравами Англии.

Участие в гимназических журналах всегда терпело полное фиаско, все рассказы оказывались забракованными вследствие полной бездарности, несмотря на то, что основателем их был мой близкий друг Николай Проферансов, с которым в долгие зимние вечера обдумывали подробно свою предстоящую поездку вокруг света и занимались химией, благодаря чему на нас нельзя было наготовиться штанов: все прожигали.

Впервые получил одобрение на литературном поприще в 5 классе гимназии, когда написал на заданную тему сочинение о деревне с описаниями природы. Сочинение было отмечено как «необыкновенное». Но потом опять впал в ничтожество. Да и это торжество было омрачено: на полях было что-то неразборчиво написано рукой преподавателя. Я стал разбирать. Десяток завистливых глаз тоже потянулись прочесть, что написано, какое еще отличие. Оказалось, что надпись гласила: «Написано необыкновенно хорошо, но и необыкновенно безграмотно». Я поторопился спрятать тетрадь, а потом стер резинкой вторую половину надписи.

Также подолгу гостил у дяди, у которого было маленькое имение в Одоевском уезде, в селе Яхонтове. Там жить было приятнее, потому что не заставляли работать и караулить пчел.

Характер этой семьи совсем не тот, что изображен в «Детстве». Это была обыкновенная мещанская семья, где, например, в праздники, когда собиралась молодежь, танцевали под гармошку. А играл сельский учитель, очень милый и бесконечно добрый человек, но с некоторыми странностями: он, во-первых, очевидно, считал своим призванием и обязанностью ездить на праздники по своим знакомым со своими двумя гармониками, что делал до сорока лет, так как архиерей, увидев его на улице с гармоникой, когда он еще был семинаристом, запретил ему до сорока лет жениться и быть священником. И он действительно ждал до сорока лет, но от гармоники отказаться не мог.

Вторая его странность была та, что он, приезжая на один день, захватывал с собой целый узел, в котором чего только не было, и прежде всего — всевозможная одежда. Все это привозилось завязанным в простыню.

Я ждал его всегда с особенным нетерпением, потому что он всегда захватывал что-нибудь и на мою долю: например, свисток какой-нибудь, — если его опустить в воду и дуть, то похоже на соловья. Причем я свистел, а он радовался не меньше меня, стоя рядом и потирая руки.

В гимназии учился плохо. Моими друзьями были Миша Доломанов и Миша Вавилов, с которыми у нас было что-то вроде коммуны: у меня были белые пышки, которые я привозил из дома, а у Миши Вавилова— деньги. У Миши Доломанова ничего не было, потому что он в первый же день по приезде из дома все свое съедал и проживал, потом «ехал» на нас. Коммуна лопнула после непродолжительной, но энергичной схватки.

Миша Доломанов умер, а Вавилов сейчас очень большой инженер.

Но не в этом дело.

Дело, конечно, в том пути художественного развития. каким я шел.

Ясно помню, что стремление к писательству родилось благодаря сидению на уроках. Бывало, сидишь и вызываешь в воображении все картины домашней жизни, рыбной ловли, охоты, природы.

Тогда я попытался написать то, что так ярко видит воображение. Но сразу почувствовал свое бессилие. Картины выходили мертвые, ненужные.

Я стал читать классиков и увидел, что главным их свойством является необычайная живость, ясность и яркость изображения.

Несколько лет я употребил на то, что изо дня в день выписывал особенно яркие живые места, старался постигнуть законы творческого изображения и попутно с этим учился сам выражать словом все, что останавливало на себе внимание.

Я начал, таким образом, не с рассказов, а с писания художественных «палок», с выражения отдельных черточек. Например: «К сараю по снегу идет дворник, стараясь ступать в следы».

Записывая такие черты и свои «открытия» в области законов творчества, а также те мысли, какие мне приходили в связи с этим, увидел, что во мне рождается что-то совершенно не зависимое от того, что меня заставляют делать в школе.

Я почувствовал, что настоящая подлинная моя жизнь — эта, потому что рождается из меня, из моей природы. А та жизнь, которая шла по приказу и воле людей, это подставная, которую в готовом виде преподносят всем.

Для меня явился вопрос, по какому пути идти — по общему для всех или по этому своему?

Если я добросовестно пойду по общему пути, я должен поставить крест над своей подлинной жизнью, потому что мне некогда будет собирать ее ступени, складывать ее клочок к клочку. Я решил поставить все на карту и идти дорогой своей подлинной жизни, получать материал жизни только от своей природы, а не от посторонней воли людей. Обыкновенно же люди выбрасывают за борт все, что рождает их природа, и берут только то, что дают им другие.

Собирая свои ступени и попутно читая великих мыслителей и художников слова, я скоро увидел, что моя жизнь состоит не из одной дороги, а из многих и многих дорог, которые