Харри Лехисте - Плата за принцип Страница 7

Какое счастье, какое небывалое счастье! Теперь не было никакого сомнения: они сидели за одним столом с иностранцем!

Лилли стукнула Эриха под столом ногой и прошептала взволнованно:

— Эрих, мы должны с ним познакомиться во что бы то ни стало! О боже, я умираю, настоящий иностранец!

— Одну минуту, — ответил Эрих самоуверенным тоном бывалого человека, хотя его колени слегка дрожали. — Теперь это сущие пустяки. Сама ведь убедилась. Я дал официанту три рубля — и вот мы уже сидим с иностранцем за одним столом.

Эрих вынул из кармана коробку американских сигарет, купленную втридорога у спекулянта, в которой теперь лежали таллинские сигареты «Прима», и протянул через стол:

— Плииз!

— Тенкью, — ответил иностранец небрежно и взял сигарету.

Теперь Эрих встал и представился:

— Лилли Санд энд Эрих Санд.

Их фамилия была проста, как прибрежный песок. Разве можно с такой банальной фамилией разговаривать с иностранцем? Конечно, нет. Но, однако, ничего поделать было нельзя. Надо только показать себя с лучшей стороны!

— Джон Вайт, — ответил иностранец, продолжая сидеть. Он даже не подал руки.

— Ю есть Америка? — догадалась Лилли.

Иностранец сказал несколько непонятных слов, на что Лилли и Эрих понимающе кивали головами. Иностранец повторил еще раз, а когда Эрих и теперь только кивал, он не выдержал и заорал:

— Коньяк!

Теперь Эрих понял.

— Сейчас, уан минит! — Он вскочил радостно и побежал искать официанта.

Не прошло и минуты, как на столе появились самые дорогие напитки. Налили бокалы и выпили за знакомство. Оказалось, что после несколько рюмок коньяку они понимали иностранца уже гораздо лучше. Английский язык совсем не был такой трудный, как они думали. Почти как их родной язык, только в некоторых местах надо сделать маленькие поправки. Большинство слов из их лексики полностью совпадало, например, «коньяк», «просит», «мерси», «прима», «давай еще» и т.д.

Этот иностранец был прямо-таки удалец. Дьявольски много вливал он в себя коньяка.

«Сразу видно, что культура, — с уважением подумал Эрих. — А я что, хуже? Нет! Все сделаю, как он. Когда же еще учиться хорошим иностранным манерам, как не сейчас!»

После третьей бутылки Эрих уже начал доказывать свое иностранное происхождение. Он говорил, что его дед был чистокровный прибалтийский немец и даже фон. Хорошо, что этого разговора не слышала его бабушка, жена бывшего батрака Аду Лиива, которая не раз говорила: «Лучше я буду гадюкой, чем женой какого-нибудь фона!»

Однако внук уже успел начисто забыть бабушкины слова. К концу выпивки он даже поднял свою Лилли в дворянское сословие.

Поднявшись на такую светскую высоту, молодые люди взяли такси и поехали к Эриху на дом. Иностранец чувствовал себя превосходно. Как дома! Он страстно обнимал и целовал Лилли на кухне. Эрих чуть было не дал ему по морде, но Лилли сказала:

— Как ты смеешь! Ведь он иностранец!

Этот аргумент обезоружил Эриха. Он обеими руками схватился за дверь и забормотал:

— Извините, что помешал... Извините...

А потом, когда иностранцу стало плохо и он беспомощно сидел в ванной прямо на полу, Эрих сказал Лилли:

— Вот ведь какая свинья! Это его счастье, что он иностранец. Иначе я бы его моментально вышвырнул вон.

Не стоит говорить, что хозяин квартиры явно переоценил свои силы, потому что он вскоре тоже сидел в углу коридора и сладко храпел. Лилли смотрела на своего мужа и глубоко вздыхала:

— Эх, Эри, Эри, почему ты не иностранец?..

В окнах сиял утренний свет, когда Эрих проснулся. Из ванной доносился страшный шум и ругань на чистейшем эстонском языке:

— Эге! Черт вас побери, куда вы меня забросили? Эге! Голова разламывается. Пива!

Тугоухий

Чулочный магазин, если выражаться образно, был полон народа, как банка с таллинскими кильками. Все хотели что-нибудь купить или хотя бы что-то посмотреть. Продавщицы, в свою очередь, хотели поболтать о прошедшем выходном дне. И, конечно, никто не заметил, как в магазин вошел старик с зонтиком в руках. Сначала он стоял на улице. Держась за ручку открытой двери, он вежливо пропускал вперед себя женщин, а также мужчин помоложе и поэнергичнее его. Наконец-то и он попал к прилавку.

— Простите... — начал было он, но как раз в этот момент продавщица обратилась к подруге, чтобы продолжить разговор о выходном дне.

— Извиняюсь... — сделал старик через некоторое время новую попытку. Однако по-прежнему безрезультатно.

— Скажите, пожалуйста... — попробовал он еще раз.

— Дайте мне эти красные носки, что лежат сверху! —закричал юноша за спиной старика.

Продавщица подала юноше красные носки и вернулась опять к подруге.

Так прошло четверть часа. Старик продолжал умолять:

— Простите! Извините! Будьте добры!

Но никакого внимания.

Потом он покраснел, глубоко вздохнул и заорал:

— Черт побери, сколько стоят эти коричневые носки, там, в углу?

Продавщица испуганно подлетела к нему, но сразу же пришла в себя.

— Рубль двадцать пять, — завопила она изо всех сил.

— Бедный, —сочувствовали люди старику. —Сам еще такой крепкий, а слух уже такой слабый. Да, старость не радость.

Трубы

Вчера у нас состоялся митинг.

На митинге мы выбрали делегацию, которая должна была отправиться к начальнику строительства. Все из-за этих труб. Построили дом, люди переехали в новые квартиры. А бетонные трубы по-прежнему валялись перед домом. И не только валялись — разрушались.

— Это, — строго сказал бывший боцман из соседнего зеленого дома, — народное имущество. Мы должны что-то предпринять!

— Очень правильно. Вопрос надо решить немедленно, его слишком долго тянули, — поддержал член профкома из соседнего розового дома — он любил выражаться культурно.

Тогда мы и выбрали делегацию, которая торжественно отправилась к начальнику строительства.

Начальник, конечно, не пожелал нас принимать. Ему, видите ли, надо работать, а не выслушивать разные делегации. Однако в результате наших непрерывных атак позиции противника в его приемной были прорваны, и мы ворвались в кабинет.

— Слушайте, дорогие люди, разве это вас касается? — раздраженно спросил начальник строительства, выслушав нас. — Вы кто вообще?

Члены делегации удивленно переглянулись. Действительно, доверительных грамот и мандатов ни у кого из нас не было. Мы даже не догадались запротоколировать постановление митинга.

— Мы представители широких масс общественности, — нашелся все-таки член профкома. — И эти трубы — общественное достояние.

Начальнику строительства не оставалось ничего другого, как согласиться. И уже после обеда приехали машины и увезли трубы. Все мы торжествовали победу, особенно член профкома. Народное имущество было спасено.

А сегодня утром я случайно увидел, как рабочие на другом участке разбивали эти же самые трубы. Кувалдами! Рраз — и труба, рраз — и труба. И так далее.

Оказалось, что трубы эти были давным-давно списаны, поэтому девать их было совершенно некуда. Так, образно говоря, эти народные трубы вылетели в трубу.

Я теперь боюсь говорить об этом нашим людям.

Боцман и член профкома сказали уже тогда, что такого начальника... мало посадить. Но теперь ему угрожает еще более суровая расправа — они просто убыот его. Из-за такого пустяка, как трубы, лишиться двух хороших, честных людей жалко... Нет, уж лучше я помолчу!

Анне

Я сидел и смотрел телевизионную передачу, когда Анне пришла. Она повозилась в прихожей. Потом зашла в комнату. Я ожидал, что она начнет меня ругать, потому что я еще не принес воды и дров, но сегодня Анне была очень мила.

— Добрый вечер, Андрес — сказала она, смиренно опустив глаза.

— Добрый вечер, Анне! — вежливо ответил я и продолжал смотреть передачу.

— Я телевизор больше не смотрю, —сказала Анне.

— Да? Ну не смотри, если не хочешь. Бережешь глаза, что ли?

Она что-то пробормотала в ответ и ушла в другую комнату. Оттуда послышался непонятный шум. Я пошел посмотреть, что она там делает.

— Ого, черт побери! Ты что, переезжать собираешься? Зачем книги в ящик укладываешь?

— Никуда я не собираюсь переезжать. А книги пойдут в подвал.

Я, конечно, хотел возразить, но, зная характер Анне, предпочел промолчать.

Вечером она никак не могла уснуть. Беспокойно вертелась с боку на бок. И наконец заговорила:

— Дорогой мой, как только я подумаю, какой страшной жизнью ты живешь, прямо слезы навертываются на глаза.

Я притворился спящим и не ответил, боясь, что она начнет теперь выкладывать мои грехи. Ведь за тридцать пять лет совместной жизни их накопилось немало.

В последующие дни в нашей семье произошли еще более странные вещи. Мою Анне начали навещать какие-то старушки. Они подолгу сидели на кухне, перешептываясь между собой. Иногда Анне затягивала песню, которую я никогда раньше от нее но слышал. В кино и в театр она со мною больше не ходила, перестала читать газеты и целыми днями где-то пропадала. Хорошо, что я был уже на пенсии и мог сам себе готовить.