Загадочная Пелагея - Василий Михайлович Сухаревич Страница 7

придирчиво осмотрев столы, ушел домой, к своим гостям, среди которых, как я уже подчеркнул, был и я. И не в первый раз. Тут меня сразу же удивило то, что Лена, обычно встречавшая Новый год в своей молодежной компании, была сегодня здесь, с нами, людьми пожилыми — дядями, тетями, соседями и друзьями родителей. О еде я говорить не буду, произносить тосты за столом как-то не пришлось. Лена включила телевизор да так и не сводила с него глаз. Сначала выступали московские знаменитости, затем начался рапорт передовиков нашей области. И, представьте, среди них оказался и Федор. Отчаянно интригуя, красавица дикторша спросила:

— Правда ли, Федя, что ты получил премию на конкурсе?

Федя не отпирался.

— А правда ли, что тебя пригласили на работу солистом в областную филармонию?

Федя опять что-то промямлил. Зато Иван Афанасьевич сказал громко, с явной радостью:

— Слава тебе, господи! Не будет понапрасну у нас место занимать!

— Помолчи, папа, — прошипела Лена.

А Федя начал петь. Не знаю, может, они сговорились, но певец смотрел с экрана только в тот угол, где сидела Лена, и с дикой, я бы сказал, вулканической страстью пел:

Хочешь, пройду я кручей горной,

Хочешь, взлечу я к туче черной…

И казалось, если Лена только шепнет: «Давай!» — Федор взовьется, прошибет крышу телестудии и вонзится в тучу. Всех нас даже жуть охватила, когда с леденящей кровь угрозой спел он последний куплет:

Шел я сквозь вьюгу, шел сквозь небо,

Но я тебя отыщу все равно. Все равно.

Тут все притихли. И я почувствовал, даже до сидящего рядом со мной Ивана Афанасьевича дошло: от этого рыжего так просто не отделаться. Тут же в коридоре раздался телефонный звонок. Мы сразу догадались: звонил солист, потому что Лена ринулась туда, как на пожар. И пока в коридоре шло долгое воркование, лицо Ивана Афанасьевича изобразило все фазы человеческого страдания. А что он мог сделать! Но вдруг он встал и пошел в коридор. Чтобы погасить семейную распрю, за ним ринулся и я. Но, к крайнему моему удивлению, он решительно вырвал из руки Лены трубку и сказал:

— Это ты, Федор? Что же, всю ночь собираетесь по телефону беседовать? Лучше уж ты сюда иди, чай, телецентр рядом.

Иван Афанасьевич повесил трубку, а Лена посмотрела на него как на волшебника. Но самое удивительное случилось потом, когда пришел Федор. Иван Афанасьевич встретил его в коридоре очень приветливо и тут же свою радость объяснил.

— Очень рад, — сказал он, — давно пора тебе перейти в филармонию. И тебе там будет хорошо и нам спокойно!

Но тут его огорошил Шарагин:

— Напрасно радуетесь, Иван Афанасьевич. Никуда я не пойду. Не так уж я глуп, чтобы не понимать: удивительный я солист только до тех пор, пока я повар, а как только пойду в филармонию, среди мастеров сразу окажусь десятиразрядным. У меня с музыкальностью слабо и голос неустоявшийся. Нет, я навсегда, на всю жизнь останусь поваром! — И тут этот рыжий змей ввернул: — Конечно, не таким, как вы, Иван Афанасьевич, но все же поваром, который любит и знает свое дело. Скажете, нет?

Иван Афанасьевич даже остолбенел от такого неожиданного хода. Минуту он молчал, затем шагнул к дверям столовой и сказал гостям:

— Подвиньтесь немного, товарищи! Честь и место Федору Кузьмичу! А в голосе его слышалась обреченность.

ШОРТЫ

Два приятеля, оба преклонного возраста, гуляли по улицам некоего поселка в Крыму. Остановились у парикмахерской, где уже и без них толпилась стая небритых и нестриженых.

— Может, пострижемся? — сказал один.

— Давно пора, — ответил другой.

Они заняли очередь, и сразу один из них стал семнадцатым, а другой восемнадцатым. В это мгновение рядом с ними остановилось такси.

— Чем здесь ждать целый час, — сказал более обеспеченный восемнадцатый, — поедем лучше в город и там пострижемся.

— Поедем, — сказал менее обеспеченный, но более легкомысленный семнадцатый.

Более осторожный восемнадцатый спросил таксиста:

— А ничего, что мы в шортах?

— Ходят по-всякому, — сказал таксист с циничной улыбкой, но приятели, к несчастью, ее не заметили.

Коварство таксиста обнаружилось в первой же парикмахерской. Объемистая мастерица трубно прокричала:

— Без штанов не обслуживаю! Пидить одягнится, а потим заходьте! — И она ожесточенно плюнула в угол со злым отвращением.

И тут самое разговорчивое в мире существо — очередь разъяснила приятелям, что они в этом городе нигде не постригутся: есть вроде бы постановление: тех, которые в шортах, не стричь! Семнадцатый, по профессии сатирик, произнес обличительную речь: как можно в курортном городе в разгар жаркого лета запрещать шорты, в которых ходит половина человечества? Шортоносители есть и у нас в стране, и не так уж и далеко, скажем, в Сочи или Гаграх, и по всему Кавказскому побережью Черного моря. Хотелось спорить, хотелось сразу отправиться в инстанции, но восемнадцатый как более практичный сказал:

— Ив инстанции не пустят! Но есть выход — пойдем в универмаг, купим какие-нибудь простенькие штаны и пострижемся.

Но как только наши косматые подошли к универмагу, перед ними выросла строгая мать-начальница в фирменном халатике.

— Куда?! В трусах не пускаем!

Тщетно объясняли друзья, что они не в трусах, а в шортах, и притом самых модных, замшевых, что ее мини-халат даже короче… В голосе распорядительницы послышалась грусть. Она пропела нежнейшим сопрано:

— Не доводите меня до крайности. — И показала милицейский свисток.

В мрачном молчании друзья зашагали по улицам.

— Давай возвращаться? — сказал порывистый семнадцатый. — Где-то здесь автобусная остановка.

Она действительно оказалась рядом, и автобус к ней сразу подошел. Сели все, и только перед друзьями распростерла руки кондукторша:

— Голых не возим! И как не стыдно — пожилые все-таки люди. Автобус отбыл. Не было сил даже для того, чтобы поскулить. И вдруг восемнадцатого — трезвого прозаика — бросило в фантастику.

— Идем в порт, — сказал он, — там, я слышал, сдают напрокат лодки-моторки. Возьмем моторку и доплывем.

И они пошли к морю. У его лазурных берегов было много посудин, но ни одного живого человека. Только лодки и катера лениво покачивались на воде, будто дразня наших путешественников. Откуда-то появился строгий восточный человек и тут же рассердился:

— Какие могут быть лодки — ночь на дворе! Море бурное? Какой безумец вас