Сергей Уткин - История болезни

История болезни

ИСТОРИЯ БОЛЕЗНИ

WWW.DON-ALD.RU

Проект Сергея Уткина

2016

"Жизнь – неизлечимое заболевание,

 передающееся исключительно половым путем,

 с неизбежным летальным исходом"

Честно говоря, мне и в голову не приходило, что может получиться такая книга. Много лет назад, в своем блоге в Живом Журнале, я записал первую байку "Беломор". Потом еще. За ними подтянулись другие... Когда количество рассказов перевалило второй десяток, пришла мысль собрать записи в один файл.

Сперва это были "Байки старого слесаря". Однако за бортом оставалось много историй про детство и школу, про другие мои работы и увлечения. Вставил их, а потом стал думать: как же теперь назвать все это?

Думал долго, крутил так и эдак. А потом на память пришли строки Владимира Высоцкого:

Я лег на сгибе бытия,

На полдороге к бездне,

И вся история моя —

История болезни.

Моя тоже.

Часть первая

Час зачатья я помню неточно

Здесь требуется маленькое вступление: в детстве я болел часто, в больницах бывал регулярно. И каждый раз в приемном покое матушка моя отвечала на одни и те же вопросы: какой я по счету, какая была беременность, как вообще уродился... Все эти вопросы задавались в моем присутствии. Видимо, медики считали, что я еще ни фига не понимаю. Так что к семи годам я уже четко знал, что  появился на свет после двух неудачных заходов и с помощью кесарева сечения...

Итак, к моменту моего зачатия матушка уже успела побывать замужем, развестись и дважды забеременеть. Оба раза неудачно, так что где-то на небесах меня ждут мои старшие братик и сестренка. Третий заход случился, когда матушке было уже двадцать семь, по советским меркам возраст для родов критический. То есть, или сейчас, или все. Первое время наблюдали в поликлинике Октябрьской железной дороги, а когда дело запахло керосином – закинули на сохранение в роддом Смольнинского района. Повторялась ровно та же история, что и с моими старшими братом и сестрой: у матушки во время беременности отказывали почки, начинался отек и избыток жидкости убивал плод.

Как уж там над маманей колдовали, как нас обоих удерживали на этом свете – не знаю. Где-то в начале сентября тысяча девятьсот шестьдесят девятого матушку по ее же просьбе отпустили из роддома. Сентябрь выдался теплым, за окном красота, а ты сиди в палате и дыши этой хлоркой? Упросила, отпустили. Но строго-настрого наказали: как только легкое недомогание – звони в "неотложку" и говори, чтобы везли в Смольнинский роддом!

Вызывать неотложку пришлось через неделю. Матушка решила сходить в баньку, аккурат в двух шагах от Смольного. Это сейчас на этом месте стоит здание  Областного исполкома, а до семьдесят восьмого года там была одна из старейших питерских бань. Сходила матушка в парилку, до общаги на Красного Электрика решила пешочком прогуляться, благо недалеко и ветерок на улице такой приятный... Ну и прогулялась. К вечеру температура и подозрение на пневмонию. Соседки по общаге вызвали "неотложку", приехала бригада с какой-то грымзой во главе. Матушка, как велено, кричит "Меня в Смольнинский роддом надо!" А грымза в ответ "Она еще тут командовать будет!" И уволокли в родильный дом Калининского района, который в тот день был дежурным. Где матушку видели первый раз в жизни.

Опять же, не знаю деталей, но матушкина простуда дала новый оборот всем болячкам. Срок на тот момент был семь месяцев, шансов на сохранение не было никаких и было решено делать кесарево сечение. Мол, вытащим, а там посмотрим.

Как там со мной было – извините, не помню. И матушка не в курсе. Прямо из операционной меня утащили в детскую реанимацию, потом зафутболили в "аквариум" – специальная камера для недоношенных.

А матушка запросто могла уйти, и не один раз. Первый раз во время операции. Анестезиологи что-то пролопушили и мать проснулась у них на столе, с разрезанным животом. Хорошо, вовремя заметили...

Второй раз сразу после операции, когда наркоз отошел. Мать рассказывала:

– Лежу в палате одна. Свет в палате выключен и только из коридора лампочка малость освещает. За головой как темный занавес. И чувствую, меня в эту темноту начинает затягивать, будто кто-то койку туда плавно так катит. Вот уже темнота лоб закрыла и к глазам подбирается, потом дальше. И вдруг я понимаю, что если до сердца дойдет – все, конец. И я резко села, стряхнула темноту. Отдышалась, опять легла. А глаза плохо видят после наркоза, состояние как в дремоте. И вроде как дверь приоткрылась, луч света и в этом луче женщина стоит, вся в белом, на голове вроде как круглая такая шапочка. Спрашивает: "Все хорошо?" И я бормочу "Все хорошо, нянечка, я только посплю немного"...

Что за нянечка приходила, приходила ли вообще и нянечка ли это была? Не знаю... Но вот только после этого визита мы оба пошли на поправку.

Тогда же мама пообещала крестить меня, если выживу. Вот только затянули мы с выполнением обещания аж на двадцать пять лет.

Дерево без корней

Моя матушка, Уткина Тамара Николаевна, родилась 20 января 1942-го года, в деревне Каменки Масловского (ныне Некоузского) района Ярославской области. У бабки моей, Татьяны Васильевны Груздевой, это был четвертый ребенок – старшие три пацана были рождены в разное время и от разных отцов. Потаскуха была моя бабушка, царствие ей Небесное, старушке... Отец матушкин, Николай Павлович Уткин, был человеком семейным, получил бронь благодаря высокой должности в колхозе. Что, впрочем, не мешало ему похаживать на сторону. К чести деда: от дочки не отрекался и старался по мере возможности помогать. Вот только все, что дед передавал бабке на содержание дочери, оседало во всевозможных тайниках и шкатулках.

Тут надо сказать, что до большевистского переворота Некоузский район вообще и Каменки в частности были помещичьими угодьями целого букета дворянских родов. Когда-то там жили Сухово-Кобылины, Морозовы, Волконские, Голицыны, Куракины, Мусины-Пушкины, Соковнины... Была в деревне церковь, была школа – не приходская, светская. Да и вообще деревня была не из бедных. Поэтому и революцию там встречали не так восторженно, как это принято считать, и в колхоз людей загоняли из-под палки. Дворянские усадьбы разрушили, растащили на камни и бревна... Только сады и остались.

О том, кем была моя бабуля и ее родители при царе, история умалчивает. Краем уха мать слышала, будто состояли в прислугах у помещика, а уж правда или врали люди – кто знает? Одно было ясно: бабка к крестьянскому труду привычки не имела, в поле от нее толку было меньше, чем с быка молока. С горем пополам бабку пристроили на ферму, где она не столько работала, сколько к мужикам липла...

Рожать четвертого ребенка бабка не планировала абсолютно. Залетела то ли по дурости, то ли из жадности. Когда поняла что беременна – попыталась вызвать выкидыш, убить плод в утробе. Но маманя уже тогда проявила упрямство и помирать не захотела. Родилась в срок, крепенькой и здоровой, несмотря ни на что. И продолжала бороться за жизнь, поскольку бабка вознамерилась уморить ребенка голодом. Даже регистрировать не понесла, свидетельство о рождении выдали только через год, когда стало ясно, что избавиться от девчонки не получится. При оформлении свидетельства бабуля наврала, что прежний документ утерян и дату рождения указала первое апреля. Таким образом у мамани аж два дня рождения...

Так и жила маманя на подножном корму. В доме с голодухи мыши вешались. Бабка тайком от детей что-то жевала, изредка перепадало и двум средним братьям. Старший, Иван, на фронте воевал... За тунеядство бабку поперли из колхоза, лишили огорода. Чем люди жили? Не знаю...

Спас ребят старший брат. Вернувшись с фронта инвалидом (осколочное ранение правой руки), Иван устроился сторожем на почту. Один раз чуть не убили – кто-то ляпнул, что на почте большая сумма денег, трое мужиков решили почту ограбить. Одного Иван подстрелил, а пока винтовку перезаряжал ему топором по голове и врезали. Хорошо, что обухом и удар вскользь пришелся.

Какое-то время вчетвером жили на зарплату и пенсию Ивана. Бабка при этом регулярно обирала отцов детей, но деньги оседали в кубышке. Потом Иван женился, перебрался в собственный дом и забрал сестренку к себе, в качестве няньки... Это дало матушке возможность не только выжить, но и закончить семилетку. После чего поработала в колхозе до шестнадцати лет, получила паспорт и удрала из деревни куда глаза глядят.