Николай Исаев - Почётная шуба (Повесть, рассказы)

Литературное кредо для юмориста — вопрос темный. Если нам удастся договориться об этом в самых общих чертах, то со временем, возможно, удастся опубликовать слово «темный» впереди.

И тогда на академический вопрос: «Почему артиллерия не стреляла?» — у нас появятся интеллектуальные предпосылки для академического же ответа: «Во-первых, не было снарядов, а во-вторых…

Обыкновенно шуточные биографии юмористических писателей пишутся примерно так: если родился, то обязательно в Ленинграде, и уж раз это произошло, то непременно в 1949 году.

И дальше — пошло-поехало. Раз начал печататься, то обязательно сначала в «Вечернем Ленинграде», а затем в «Ленинградской правде».

И если и учился чему-либо, то обязательно в Москве в Литературном институте или там на Высших курсах сценаристов или Высших Театральных…

А служил в армии — так в Советской и под Минском.

После чего обыкновенно прибавляют названия написанных книг, что-то гам типа «Гений на островах» издательства «Молодая гвардия» или «На верхней полке». 1987 г. «Современник».

А когда уже совсем нечего вспомнить и юмористическая интонация почти затихает, вспоминают, что являются членами Союза писателей СССР и это более-менее скрашивает общую ситуацию и придает ей оттенок некоторой веселости.

Комический жанр является по своей природе глубоко традиционным и консервативным, в чем, надеюсь, убедятся читатели этой книги. Поэтому не будем отступать от сложив шегося обыкновения писать шуточные биографии. Поступим именно так, а никак иначе!

«Вне проторенных дорог нет счастья» — Монтень.

Все так, маэстро. Все до сих пор так…

БИБЛИОТЕКА КРОКОДИЛА № 6(1066)

ИЗДАЕТСЯ С 1945 ГОДА.

О ПОВЕСТИ НИКОЛАЯ ИСАЕВА «ПОЧЕТНАЯ ШУБА»

«Писателя должно судить по законам, им самим над собою признанным». В повести «Почетная шуба» Николай Исаев «признал над собой» два закона, своей творческой фантазии и гоголевской традиции. Именно она есть высший закон повести, она «вводит в берега» авторское повествование, сама его. безудержность — в рамках традиции — приобретает культурную строгость и чистоту. Н. Исаев создал, по сути дела, художественный комментарий к Гоголю, показал актуальность гоголевского художественного метода.

Повесть имеет культурологическое значение как один из необходимых узлов в нитях русской литературы. В то же время эта повесть не есть просто функция «от» наследия Гоголя. Стихия свободы и смеха, наполняющая произведение, придает ему неповторимость и прелесть новизны. Тень Гоголя, осеняющая повесть, — легкая, прозрачная, а не сгущенная, и атмосфера повести исполнена духа свободы и противоречия.

В известной повести Шамиссо «История Петера Шлемеля» рассказывается о герое, у которого пропала тень. Своя тень существует и у каждого крупного литературного явления. Гоголевская «Шинель» была в этом смысле «тенью» «Станционного смотрителя», а «Бедные люди» представляют собой, в свою очередь, как бы «тень» «Шинели». При этом своеобразие литературной «тени» заключается в том, что она не просто воспроизводит контуры своего источника, но представляет собой оригинальное преображение его, осуществленное на новом культурном витке и отражающее новый момент исторического развития.

Фантастическая, гротесковая традиция, освященная в русской литературе именем Гоголя, подтвердившая свою плодотворность творчеством. М. Булгакова, безусловно, сказалась в повести Н. Исаева.

Целый ряд такого рода произведений можно назвать, например, в японской литературе (не случайно не так давно состоялся международный конгресс, посвященный рецепции Гоголя в Японии).

Повесть начинается и в значительной своей части строится как внутренний монолог чиновника Темлякова, идущего по Невскому проспекту.

Тема пушкинско-гоголевского Петербурга — это другая сторона повести Н. Исаева, в которой особенно четко просматривается не «историческая», а «современная» задача автора. Петербург Н. Исаева — это обобщенная картина «вечного города», нарисованная нашим современником. Эта картина свободно допускает анахронизмы: с одной стороны, как бы гоголевский Петербург, по крайней мере Пушкин уже живет на Мойке, а с другой — Никита Муравьев еще только собирается приняться за русскую конституцию и венценосное письмо подписано Александром I. В то же время она не допускает фальши против духа и языка времени. Текст явно пропитан речевой и событийной (например, Скороходы в Летнем саду) стихией эпохи, чувствуется глубокое знакомство Н. Исаева с русской печатью 1820—1830-х годов, знакомство не исследовательское, а писательское.

Событийная сторона повести фантастична, гротескова. Она написана в свободной, импровизированной манере. Появление на страницах Белужьей Башки, Блюда Щучины и Осетриной Спины придает повести фольклорно-карнавальный характер.

Повесть может удивить читателя в первый момент. С произведениями, подобными этому, читатель сталкивается не каждый день. Но, преодолев первое удивление и сделав некоторое небольшое усилие, необходимое для полного понимания текста, безусловно, непростого и требующего даже некоторой подготовки, читатель будет вознагражден знакомством с новым звеном непрерывающейся цепи русского комического движения.

Академик, доктор филологических наук Д. С. ЛИХАЧЕВ

Доктор филологических нзук А. М. ПАНЧЕНКО

ПОЧЕТНАЯ ШУБА, или СОН В ЛЕТНЮЮ НОЧЬ НА ГОГОЛЕВСКОМ БУЛЬВАРЕ, С ТЕМ ЧТОБЫ ОН СОВЕРШЕННО НАХОДИЛСЯ МЕЖДУ ФОНТАНКОЮ И МОЙКОЙ

«Если воды кавказских источников (кислые и противные) призваны внезапно излечить (впрочем, не уступающие швейцарским) личность, часто совершенно обнимаемую предсмертной истомой (часто между тем курортники образуют группы для прогулок по галерее, но это не должно обманывать), то воды невские целительно влияют на состояние общей нашей государственности, лелея высокоглавую столицу нашу, ласкаясь, как дитя, к строгим ее гранитным берегам.

И если Санкт-Петербург стоит на болоте, изумляя во время практических упражнений кадетов-топографов, то саму нашу столицу этим совершенно не удивишь!..

Не удивишь ничем подобным и лучших мужей ее!..»

Так говорил себе под нос надворный советник Петр Иванович Темляков, выходя на Невский проспект в час утренней зрелости.

И черт-те как приятно выписывать сцену, в коей все — Кавказ, столица и Петр Иванович…

Вот что значит вдруг раздобыть у Фортуны такого героя, как Петр Иванович! Сколько раз уж приходилось писать о всякой дряни — и дрянь выходила!

А как же иначе? Из чего возьмешь кроить, из того и сошьешь!

А тут вот наконец Петр Иванович, надворный советник. Подполковник в блестящих переводах «Табели о рангах». Признаюсь, нигде я не видывал такого хорошего пера, как в «Табели о рангах Российской империи».

Итак, Петр Иванович вышел на Невский проспект!

Встреча двух столь замечательных явлений повелительно требует вдохновения метафизика, но, увы…

Пробую, пробую возместить его. добросовестностью, усердием и особым тщанием отделки выбранных скрижалей.

Невский проспект, милостивые государи, образован прямой линией — царицей начертательной геометрии.

Представьте же затруднение обстроить прямую линию домами — и вот вам Невский проспект во всем своем великолепии!

Надворный советник Петр Иванович Темляков принадлежал к индивидуумам солнечного типа, то есть имел лицо открытое, благородное, спокойное, где безмятежно отдыхали возможные пропорции. Взгляд его был повелительный, твердый, но не оскорбительный. Голову Петр Иванович держал прямо и не закидывал. Волосы были длинны, мягки, белокуры, с золотым отливом.

Петр Иванович обладал главным характерным признаком — способностью смотреть на солнце.

— Не боюсь я цветущих и блестящих Антониев и Делабелл, — говорил себе Юлий Цезарь.

Думаю, и Петра Ивановича Цезарь не побоялся бы, но приблизил.

— Но я опасаюсь худых, бледных и мрачных лиц Брутов и Кассиев, — продолжил Цезарь.

Именно такое лицо или лучше — полностью гусь высунулся в этот момент из полуподвала мясной лавки купца Драмоделова.

Петр Иванович не любил этого гуся, так как знал за ним обыкновение участвовать в собственных куплях-продажах, дожидаться пирования, положась на сковородку, и под видом жаркого лежать в расписном блюде, слушая пьяные песни и выкрики. А как его съедят, опять вставать из косточек и ходить с прежним видом по хозяйскому двору.

Таким образом, гусь постоянно находился где-то между Лакомством и Воздержанием, но не мог быть причислен и к лагерю умеренных…

Вот ведь в какой раз и я убеждаюсь в скверности этого гуся!!! Перебил мне всю заутреню! В кармане-то у Петра Ивановича письмо…