Карел Чапек - Год садовода Страница 13

Теперь ты уже не будешь ходить по земле, не зная, что у тебя под ногами. Будешь ощупывать рукой и тростью каждую кучку праха, каждый участок поля, как другие рассматривают звезды, людей, фиалки. Будешь таять от восторга над черной перстью, влюбленно сжимать нежное лесное листьё, взвешивать в руке плотную дернину и легкий торф. Будешь восклицать, мой милый: «Ах, вот этого бы мне хоть вагон! И еще, черт возьми, возик такого бы листья тоже неплохо; а сверху присыпать бы таким вот перегноем да прихватить этих коровьих лепешек; и чуточку вот этого речного песку; и несколько тачек гнилья от этого трухлявого пня; и потом немного ила из ручья; да и эта дорожная грязь тоже не повредила бы. И еще какого-нибудь фосфату, и роговых спилков. А как подошла бы мне эта прекрасная пахотная земля, господи!» Бывают почвы жирные, как свиное сало, легкие, как пух, рассыпчатые, как торт, светлые и темные, сухие и сочные; это все — многообразные и благородные разновидности красоты. Напротив, гнусно и противни все липкое, комковатое, мокрое, вязкое, холодное, бесплодное, данное человеку для того, чтобы он проклинал мертвую материю; все это так же противно, как холод, черствость и злоба человеческих душ.

ОКТЯБРЬ САДОВОДА

Говорят — октябрь; говорят — в это время природа укладывается спать. Но садовод лучше знает; садовод скажет вам, что октябрь — очень хороший месяц, не хуже апреля. К вашему сведению, октябрь — первый весенний месяц, месяц подземного зарождения и прорастания, скрытого набухания почек; попробуйте, запустите пятерню в землю: вы найдете проклюнувшиеся ростки толщиной в палец, и хрупкие побеги, и жаждущие корни — да, да, уже весна. Выходи, садовод, начинай посадки (только будь осторожен, не повреди заступом проросшую луковицу нарцисса).

Итак, из всех месяцев именно октябрь — месяц посадок и пересадок. Ранней весной стоит садовод над своей клумбой, где там и сям уже начинают высовываться острия почек, и размышляет: «Тут у меня немного голо и пусто: надо будет чего-нибудь посадить». Примерно через месяц опять стоит он над этой самой клумбой, где успели уже взойти двухметровые хвосты дельфиниума, джунгли поповника, дебри колокольчиков и черт его знает чего еще, и размышляет: «Тут у меня немножко чересчур разрослось. Гущина какая! Придется малость того… сделать прореживание и рассадить».

В октябре он стоит над той же клумбой, из которой там и сям торчит желтый лист или голый стебель, поразмышляет: «Тут у меня немножко голо и пусто. Подсажу-ка я чего-нибудь: ну, скажем, шесть флоксов или какую-нибудь астру покрупней». Сказано — сделано. Жизнь садовода полна перемен и активной деятельности.

Ворча, но втайне довольный, обнаруживает в октябре садовод в своем саду голые места.

«Черт возьми, — говорит он себе, — тут у меня, скорей всего, что-то завяло. Постой, надо это пустое место засадить. Например, золотенем или лучше цимицифугой. Правда, её у меня еще нет. Но лучше всего — астильбу. А на осень хорошо бы сюда Pyrethrum uliginosum. Да и камзичник на весну был бы неплох. Стоп, я посажу сюда монарду — Sunset, либо “Кембридж Скарлет”. Да и hemerocallis тоже подошел бы». После чего он в глубокой задумчивости идет в дом, вспоминая по дороге, что и морина — славная былинка, не говоря о кореопсисе; да и буквицей не следует пренебрегать. Потом он поспешно выписывает в каком-нибудь цветоводстве золотень, цимицифугу, астильбу, pyrethrum uliginosum, камзичник, монарду, hemerocallis, морину, кореопсис, буквицу и сверх того еще анхузу и шалфей. Потом несколько дней неистовствует, что посылка не приходит и не приходит. Потом рассыльный приносит ему огромную корзину, и он мчится с заступом на голое место. Не успел копнуть, как выворотил целый клубок корней с гроздью толстых ростков.

«Господи Иисусе, — ахает садовод, — ведь у меня тут была посажена купальница!»

Да, есть на свете безумцы, которые хотят иметь в своем саду все шестьдесят восемь родов растений двудомных, пятнадцать однодомных, два голосеменных, а из тайнобрачных — по крайней мере все папоротниковые, поскольку с плаунами и мхами пропадешь.

Но есть еще более безумные безумцы, посвятившие всю свою жизнь какому-нибудь одному виду, но желающие во что бы то ни стало иметь его во всех до сих пор выведенных и зарегистрированных разновидностях. Так, например, есть «луковичники», верные культу тюльпанов, гиацинтов, лилий, хионодоксов, нарциссов, тацет и других луковичных диковин. Затем «примуломаны» и «аурикулисты», преданные исключительно первоцветам, а так же «анемониаки», посвятившие себя анемонам. Затем «ирисники» или «коса-точники», которые погибли бы с горя, если б упустили хоть что-нибудь из группы, куда входят Apogon, Pogoniris, Regelia, Onocyclus, Juno и Xiphium, не считая гибридов. Существуют «дельфинисты», разводящие исключительно этот вид лютиковых. Существуют розо-маны или розариане, не признающие ничего, кроме «мадам Друшки», «мадам Эррио», «мадам Каролины Тесту», «господина Вильгельма Кордеса», «господина Перне» и многочисленных других особ, перевоплотившихся в розу. Существуют фанатики — «флоксисты», или «флоксофилы», которые в августе, когда у них цветут флоксы, не скрывают своего презрения к «хризантемоманам», а последние платят им тем же в октябре, когда цветет Chrysanthemum indicum! Существуют меланхолические «астровики», предпочитающие всем жизненным наслаждениям поздние астры. Но самые отчаянные из всех безумцев (не считая, конечно, любителей кактусов) — это «георгианцы», готовые заплатить за какую-нибудь новую американскую далию бешеные деньги: хоть двадцать крон!

Из всех них только «луковичники» имеют за собой некоторую историческую традицию и даже собственного патрона — именно святого Иосифа, который, как известно, держит в руке Lilium Candidum, хотя теперь мог бы уже достать себе Lilium Brownii leucanthum, которая гораздо белей. Наоборот, нет святого, который имел бы при себе цветок флокса или георгин: таким образом, люди, предающиеся культу этих цветов, являются еретиками, иногда же основывают свою собственную церковь.

А почему бы этим культам не иметь своих житий святых? Попробуем набросать, допустим, житие святого Георгинуса Далийского. Георгинус был добродетельный и благочестивый садовник, которому после долгих молитв удалось вывести первые георгины. Узнав об этом, языческий император Флоксиниан воспылал гневом и послал стражу — ввергнуть благочестивого Георгинуса в темницу.

— Слушай, огородник! — обрушился на него император Флоксиниан. — Ты будешь теперь поклоняться отцветшим флоксам.

— Не буду, — мужественно возразил Георгинус, — ибо георгины это георгины, а флоксы — только флоксы.

— Четвертуйте его, — взревел жестокий Флоксиниан.

И разрубили святого Георгинуса Далийского на части, и разорили сад его, посыпав зеленым купоросом и серой. Но части рассеченного тела святого Георгинуса превратились в клубни, давшие жизнь всем будущим георгинам, — а именно, пионовым, анемоновым, обыкновенным, кактусовым, звездчатым, миньонам, помненным или лилипутам, розетковым, коллеретовым и гибридным.

Осень — самое щедрое время года; я сказал бы, что весна по сравнению с ней скуповата. Осень действует в крупном масштабе. Бывало у вас когда-нибудь, чтобы весенняя фиалочка вдруг выросла в три метра высотой, или тюльпан рос бы, рос и в конце концов перерос деревья? Вот видите. А ведь бывает, что вы весной посадите какую-нибудь осеннюю астру, и она к октябрю даст вам двухметровый девственный лес, в который вы боитесь вступить, так как не уверены, что найдете дорогу обратно. Или в апреле вы ввели в землю корешок элениума либо солнцецвета, то есть подсолнечника, а теперь вам иронически кивают сверху золотые цветы, до которых, даже став на цыпочки, не дотянуться рукой.

Такие истории происходят с садоводом на каждом шагу, стоит ему чуть пренебречь чувством меры. Поэтому осенью он устраивает переселение своих питомцев: каждый год переносит свои многолетники, как кошка котят! Каждый год с удовлетворением говорит:

— Так. Теперь все у меня посажено и в порядке.

А через год опять вот так же облегченно вздыхает. Сад никогда не бывает окончательно устроен. В этом отношении он подобен человеческому обществу и всем людским делам.

О красотах осени

Я мог бы написать о буйных красках осени, о тоскливых туманах, о душах умерших и небесных явлениях, о последних астрах и маленькой красной розе, которая еще старается расцвести. Или об огоньках в сумраке, о запахе кладбищенских свечей, о сухой листве и прочих элегических предметах. Но мне хочется воздать честь и хвалу другому украшению нашей чешской осени: просто сахарной свекле.