О.Александр Авдюгин - Господь управит Страница 13

Второй очереди он сделать не успел.

Между бабушкой и искусанным до неузнаваемости солдатом, встал третий немец с макитрой в руках, из которой он только что ел мед с маком. В макитру немец, зачем-то поставил маленькую иконку, висевшую над столом.

Немец кричал, указывая на иконку:

— Пауль! Готт! Готт! Пауль! — а затем, повернувшись к перепуганной женщине с детьми, к моей бабушке с отцом и дядьками, тихо добавил: «Киндер, Пауль, киндер… нихт шизен…»

Не стрельнул больше немец. Живы все остались. Вот и стояла макитра эта, вместе с иконкой на самом видном месте в бабушкином буфете до той поры, пока я не вырос.

Так что Спас для меня это не только мед, яблоки, мак и Праздник. Это еще и макитра, и немец, знающий Бога.

Без таксометра в голове

Когда я не была верующей, я просто старалась делать добро, как этому меня учили родители. Мне было легко на душе. Но когда я пришла в Церковь, все стало намного сложнее. Такое впечатление, будто с Богом труднее, раньше все было как-то проще.

Действительно, труднее и сложнее с Богом. Ведь до прихода в Церковь наши добрые дела были сродни тем, которые совершал превращенный в медведя Иванушка в фильме-сказке «Морозко». За самолюбование собственной красотой и гордыню стал добрый молодец зверем и для того, что бы вернуться в облик человеческий, условие было поставлено: три добрых дела совершить. Помните, рев на весь лес: «Кому доброе дело сделать?»

Вот и мы, без Бога и Церкви, добрые дела планируем, подготавливаем, рассчитываем и… ждем награды. Причем очень часто публичной и громогласной: «Что бы все видели и знали, какой я добрый и хороший».

Не столь давно отмечали у нас церковными наградами тех, кого мы на Великом Входе поминаем, как «строителей, благоукрасителей и попечителей святаго храма сего». Естественно, на всех орденов у архиерея не хватило, поэтому кому грамоту, а кому и «Спаси Господи!». До дня нынешнего обиды и упреки, что «заслуги» плохо отмечены. Требование награды за «добрые дела» — естественное состояние человека вне Церкви, для того же, кого мы называем «воцерковленный», критерий иной: «когда творишь милостыню, пусть левая рука твоя не знает, что делает правая» (Мф. 6:3).

Творить дела добрые Бог призывает без ожидания награды и похвалы… Сложно это. Непривычно и изначально огорчительно. Бескорыстие не приходит само собой, к нему путь тернистый и долгий, да и враг мира сего обязательно старается смутить и на ложный маршрут направить. Недаром многие подвижники наши предупреждают: «Делаешь доброе (хорошее) дело — жди искушений».

После отпуста литургии, когда к кресту прихожане подходят, довольно часто слышу просьбу:

— Батюшка, благослови не дела добрые…

Благословляю. Понимаю, что боится человек Бога огорчить непотребным делом, плохим словом или грехом неожиданным, и эта боязнь уже начало доброделания. Ведь совершить какое то одно, конкретное, угодное Богу дело, не составляет труда, но стремиться постоянно жить в парадигме добрых дел несравненно труднее. Здесь нужно самоотречение и постоянный внутренний контроль.

Достичь умения не делать зла можно лишь одним способом — любить. Тут надеяться только на собственные силы и ублажать себя, что ты уже достиг каких-то совершенств в доброделании никак нельзя. Так уж устроен наш мир, что видя твое стремление сделать кому-то доброе, тебе обязательно «доброжелатели» расскажут негатив о том или той, о ком ты заботишься. Лишь любовь может покрыть мнимые и истинные недостатки. Здесь, как бы это пафосно не звучало, мы уподобляемся Христу, Который любил и любит без условий и обстоятельств.

Человек — создание Божие. Даже без веры и Церкви он может в главных чертах различать добро и зло, поэтому доброе дело для него вполне возможно. Вопрос в ином, почему есть желание сделать что-то хорошее для другого? Что движет? Можно перевести старушку через дорогу, потому что «так поступают культурные люди», а можно поступить так, как само собой разумеющиеся.

К сожалению, ожидание награды и признания стало преобладающей движущей силой современного мира. Отношение «ты мне — я тебе» уже воздвигнуты на пьедестал совершенства и честности. Более того, когда работаешь, делаешь доброе дело, не во благо чего-то, а во Имя Бога, то есть во славу Божию, то реально рискуешь вскоре получить четкую реплику «Оно тебе надо?» и отнюдь не лестную характеристику, типа «Жить не умеешь».

Именно поэтому и тяжелее с Богом быть. Зато есть преимущество, как по мне, то самое главное. Когда я, как Иванушка из «Морозко», «просто так», не задумываясь о награде, на плечи к себе старушку слепую с вязанкой дров посажу и домой ее без включения в голове таксометра отнесу, то в свое время может быть это мое «добро» и станет соломинкой собственного спасения в вечности?

Вот только как бы этот «таксометр» не включать?

Осеннее

Каждое утро приходской дворник убирает летящие с деревьев желтые и красные листья. Через час хоть вновь мети и собирай.

Ветер кружит листопадный поток, стараясь забросить на храмовую паперть и в каждый уголок-закуток яркий террикончик опавшей одежки клена, акации или березы.

Скоро деревья вспомнят свое начало, и все ветки будут похожи на тот голенький росток, который когда-то пробился из земли, что бы затем стать стволом с ветвями и кроной.

Но некоторые листочки задержатся. Кто до первого холодного ветряного дождя, кто до утреннего колючего заморозка, а некоторые и до снега. Даже когда станет по-настоящему холодно и ствол покроется ледяными сосульками, останутся редкие, но крепкие листья. Скукожившись от ветра, они будут упорно держаться за родившую их веточку…

В советской военной «учебке», на Винничине, в Вапнярке, старший роты прапорщик Опоростюк гонял нас, курсантов-срочников, по деревьям — срывать упрямые листья, чтобы везде был «порядок». Сказано: «зима», значит — «зима».

Священники тоже старшины своих рот-приходов. На исповеди они отыскивают в душах своих пасомых те листья греха, которые не желают отрываться.

Но батюшки не прапорщики, потому что обрывать увядшие, но яркие грехи, без разрешения они не имеют права.

Так что только по твоему согласию уборка возможна…

Крымское

Литургия в одном из храмов Крымского полуострова.

Я пристроился слева от алтарных врат, как раз за исповедальным аналойчиком. Больше нигде места не нашел. Молиться практически невозможно от постоянной миграции многочисленной отдыхающей публики, православной и неправославной, но даже ранним утром разморенной жарой.

Где-то до «Верую» продолжалась исповедь, а затем священник подошел ко мне — «пошептаться»… Хоть и был я в белых брюках и такой же курортно-светлой рубашке, все едино не смог скрыть своей поповской сущности.

Батюшка, как только мы определили общих знакомых и вообще единодушие сердец, помыслов и мировоззрений, пригласил в алтарь, как раз на евхаристический канон.

Когда началось причащение мирян, я, помолившись и вкусив антидора с запивкой, вышел из алтаря и перекрестившись в сторону Царских врат, направился к выходу. Однако выйти не позволила дородная пара, по всей видимости, супружеская.

Перегородив телесами выход, дама настойчиво вопросила:

— Сколько стоит вход?

— Какой «вход»? — не понял я.

— Как какой, за эту стенку с иконами?

— Нисколько, — стараясь говорить спокойно, без иронии и смеха, ответил я. — Но вас туда не пустят. Это запрещено.

— Милый, — обратилась дама к мужчине. — Я обязательно должна «туда» попасть. За любые деньги.

«Милый» пошел договариваться о цене, а я, увидев ошарашенное лицо моего нового знакомого батюшки, поспешил ретироваться.

На храмовой аллейке присел передохнуть и через некоторое время вновь заметил пару, которая так стремилась проникнуть за «стенку с иконами». Женщина, в ярости, упорно — пока их слышно было, — с повизгиванием, доказывала своему кавалеру (супругу?), что он, «гад этакий», денег пожалел…

К погребению кота

Однажды меня спросили: «Вам приходилось пастырски утешать людей, потерявших любимых животных? Не знаю, что маме сказать. Кот помер, и она горюет». Пришлось ответить: «Господь когда-то дал человеку всякую тварь животную для его же, человека, совершенства. Почивший кот сделал, наверное, и вас, и маму добрее, мягче, покладистей… Так что, благодарить Бога за кота надобно. Он этим котом нас более очеловечил. И коту спасибо!»

О шахте, шахтёрах и «Клавке»

Трудно передать горе. Какими бы талантливыми и чуткими не были операторы, режиссеры или корреспонденты — все равно получится натянуто, неестественно и «с учетом собственной фотогеничности», если репортаж «под камерой». По мне, в дни донбасских трауров, связанных с гибелью горняков, лучше все новостные сводки в интернете читать или по радио слушать. Те кадры, что нынче показывают по TV, прокомментировать можно лишь молитвой: просто смотреть, молчать и молиться. Тогда заплачется.