Джон Шемякин - Дикий барин в диком поле (сборник) Страница 14

Вы только представьте себе рекламную акцию наших баррикадок! За нас всё уже Делакруа сделал, мы просто освоим бюджет соразработки и забьём реальным уездным тугосисием и задообилием все баннеры.

Что такое баррикада, хорошие мои? Это разломанное, испорченное и поваленное во имя добра, сваленное в неопрятную кучу, но с хорошими людьми на гребне. Что, у нас нет идей, как склепать двадцать псевдополированных комодов из «Икеи», навесить винтажных логотипов на растертые наждачной бумагой старые холодильники?! У нас целое производство, работающее по свальному принципу! У нас целая база для производства хорошо продаваемого и качественно сгруппированного хлама! Я уже не вспоминаю про мобильные системы обжига цистерн с мазуто-следовыми остатками. Мы можем обдавать высокотемпературной смесью груду пластмассы, наваленную поверх металлолома. Пока не остыло, посыпать сверху скандинавской гранитной крошкой, криво воткнуть гипсовый бюст, четыре подрамника, две покрышки, параболическую антенну, манекенов пару без рук – и всё! Всё готово!

Сопротивление должно быть элитным делом для элитных людей в элитных посёлках и вокруг небоскрёбных центров. Кому нужно быкование по микрорайонам? Кто впряжётся в беспонтовку такую? Сегодня ты протестуешь на окраине, у гаражей, а завтра отжимаешь у лохов мобилы возле метро – и пересадки на этом экспрессе деградации не предусмотрены. Вам нужны деклассированные протестанты?! Путину – нет, мне – тоже, вам? Правильно! Никому. Потому центр.

Но в центре до обидного мало хлама. У нас в уезде его в центре завалом, сплошное культурное наследие старой Самары, в котором сидят, не мигая, обречённые жильцы. Но мы сейчас не будем отвлекаться, да. Напомните мне про жильцов позже. В нормальных центрах пригодного баррикадного мусора мало. Что валить в центре нормального губернского города для отражения атаки конной жандармерии? Как бобрам перегрызать дубы-колдуны, свозить на проезжую часть автоматы по продаже газировки, лаяться на предмет перевёрнутого ларька?! Нет, вы мне скажите, что валить и нагромождать? То-то.

А тут мы. С легко монтируемыми секциями, ежами и мотками проволоки. А?!

Кресло

Я вот думаю: а каково приходилось столь же живым и искрящимся людям, как я, например, в странные и пугающие времена отсутствия вращающихся кресел?

Что происходило с подобными мне в угрюмой тяжести неподвижных вольтеровских кресел? Как им было страшно и неуютно на кряжисто растопырившихся кабинетных монстрах, упершихся в ковёр всеми четырьмя незыблемыми львиными лапами, что тебе когтистая Британская империя?

Страшно. Страшно.

Впрочем, наверняка были и такие ловкие до новшеств и свобод мыслители, которые через систему штурвальных подач и коленчатых валов, а может, и посредством пневматической почты, доводили свои желания для специально собравшихся в помещении внизу командных людей.

«Влево крути!» – пишет летящим почерком, брызгая чернильным пером по ноздристой амстердамской бумаге, мыслитель, сворачивает послание в трубочку. Трубочку мощно, единым духом, вдувает в медную, прихотливо изогнутую трубу верный Вавила (см. пневмопочта).

Внизу распоряжение ловят, сноровисто читают, столпясь под качающимся фонарём, старший отдаёт команду, помощник сурово отдаёт честь и корректно кивает «простым», что, навалясь, по румбам сверяясь, начинают вертеть тяжёлый рулевой ворот, снятый по случаю с корвета «Фалерна». Скрипит штурвальное колесо, помнящее бег корвета меж островов Ионических, в каперских поисках французских круглобоких торгашей.

И вот через этажи и перекрытия идёт, да что там идёт – происходит, творится воплощение дерзновенного желания мыслителя, сидящего у окна. Даже, может, и не желания вовсе, а лёгкого каприза пытливого и чуть горячечного сознания, разогретого философией и возможностями духа.

Кресло поворачивается влево строго на указанный угол, и замирает стрелка, для такого случая приделанная в креслу, на градусе поворота, выложенном медью на вощёном паркете с инкрустацией. Вавила указательным пальцем чуть теребит свой левый бакенбард. Доволен. Справно вышло.

– Отменно, Вавила! – не поворачивая головы, бросает философ, захлопывая крышку карманных часов и устремляя взор за выгнутое фонарём окно в частом переплёте. – Готовить к повороту «вправо вдруг», держать курс норд-норд-вест, сверяться строго…

Вавила, выпрямившись столбом, не мигая под форменной войлочной шапкой с позументом, отбивает склянки. Пахнет сургучом, тёплым воском, немного книжной пылью и сиренью.

О карьере

Есть у меня наблюдение, которое, как и полагается всем моим метким наблюдениям, является непреложной истиной для всех моих близких.

Признак карьерного успеха – крошечная чашечка кофе и огромный кабинет. Признак неудачной карьеры – огромная кружка кофе и маленький кабинетик.

Если глядеть на одного моего знакомого, сразу видно, что стол его торчит посреди Красной площади, а кофе он потребляет с помощью платиновой пипетки.

Условия

– Как же мы его уволим, он ведь лучший специалист нашей фирмы?!

– Как мы его уволим? Естественно, создав для этого все условия! Мы его ценим, поэтому условия создадим ему такие, что сначала он перестанет быть лучшим специалистом, потом перестанет быть специалистом вообще, потом мы его повысим, и на новом посту вице-президента его будут ждать безвестность, насмешки и возможный арест. Мы будем увольнять его долго, со вкусом, по глоточку.

– Но как же это осуществить на практике?

– Это несложно. Главное – создать условия.

Условия бывают нескольких видов. Мы можем создать ему просто условия. Мы можем создать ему все условия. И мы можем, наконец, создать ему новые условия. Все три пути ведут, как мы понимаем, к гибели. Ха-ха.

Человек в фирме проходит сложный путь. Сначала – «вот он, специалист». Затем «он лучший специалист с условиями». Кабинет, помощник, фикус, новый монитор, массажное кресло, служебный автомобиль. На этом этапе развития у специалиста начинается жор. Он начинает потреблять блага, и это ему нравится. Его плотно окружает зависть коллег, которую он воспринимает как зависть к его таланту, а не к фикусу в приёмной и бесплатной заварке.

Затем мы подкидываем жертве новые условия – предлагаем ему что-то реорганизовать, например. И бывший лучший специалист начинает быть кем? Верно – он начинает быть лучшим специалистом по изменению условий. А такого уволить легко, если его коллеги не успеют отравить, как того, ты помнишь, да. В период линьки, в период перехода на новую ступень пищевой цепочки бывший специалист беззащитен, как облезший рак.

Насоздавав себе на потребу новых условий, человек становится их заложником. И стоит на полградуса отклонить его элитную, вновь полученную настольную лампу, выдать ему простые визитки вместо папирусных, сменить секретаря на тётю Фаю – он наш клиент, Ефремыч. Он теперь будет бороться уже не пойми за что, в тумане будет блуждать, с бесами говорить. Он наш теперь совсем, Ерофей Ефремыч. Прямо до боли наш, до вскрика, до самого выхода, до полёта в лужу.

Давай вставай, чай допивай, пойдём выволакивать из кабинета очередного мудилу. Мы с тобой охранники или кто? Выкинем этого, двери проверим, и спать пора уже.

Для облегчения понимания предыдущего текста.

Воспринимать предыдущий текст следует в ключе живительных аллегорий, например. В тексте живо разбросаны признаки смертных грехов, как-то:

1. Superbia (гордыня)

2. Invidia (зависть)

3. Ira (гнев)

4. Acedia (уныние)

5. Avaritia (сребролюбие)

6. Gula (чревоугодие)

7. Luxuries (похоть, блуд)

Смертные грехи – это не просто какие-то там непростительные грехи, а (по Фоме Аквинату) особенности характера, ведущие к непрерывному, поточному, безостановочному грешению без покаяния.

Разговор вахтёров можно толковать как беседу сил, исхищающих душу христианскую из мира для ввержения в адъ.

Условия – это соблазны.

Дверь – врата.

Лужа – бездна.

И т. д.

Ну а в целом, конечно, всё про работу, про КЗоТ, интриги, корпоративную солидарность и общий консьюмеризм.

Я решил немного растолковать просто. Из озорства, не знаю, из желания подсобить, внести ясность, посветить фонариком по стенам колодца.

Под телевизор

Прелесть вотпуска в том, что можешь уснуть в любой момент, по прихотливому желанию.

Недавно уснул под упоминавшийся недавно феномен – работающий телевизор. Не желая того, уснул под РБК.

Проснулся и внезапно со вкусом произнёс своим приятным баритоном:

– Консолидированные ренты в трассированных векселях.

Помолчал, прижимая к груди скомканный в побелевших кулаках край одеяла. Потом шустро сбегал к холодильнику и попил весьма жадно минеральной воды.

Захлопнув холодильник, внезапно отчётливо сказал, адресуясь отражению в дверце: