Виктор Коклюшкин - Алло, Люся, это я! (сборник) Страница 14

Принялся копать и не обратил внимания, что рыжий, отлучившись, вернулся с лопатой и тоже начал ковырять землю. Толик вельможно наблюдал и вдохновлял историями, из коих следовало, что чуть ли не везде можно найти ценность. Рыжий на все откликался вопросом: «А сколько это стоит?» Толик, подумав, потомив, щедро называл сумму, после чего лопата в руках нового землекопа двигалась быстрей. Я за компанию тоже подначивал, забыв, что насмешка возвращается бумерангом, если потешаешься над слабым или несмышленым. И главное, что избежать соблазна трудно и горе тому, через кого соблазны приходят.

Но скоро сказка сказывается, да не скоро дело делается: яма углублялась, обнажая кирпичные стены, а нам пора было уже отчаливать. «Вероятно, это подвал дома, – успокоил себя и меня Толик, – я в Москве позвоню Векслеру…» Отвел рыжего в сторону, что-то нашептал ему и, нацарапав на бумажке, сунул наш телефонный номер.

Выспавшись в электричке, Толик выглядел вполне вменяемым, и мы расстались со взаимным облегчением.

Прошел месяц или около того. Я занимался своим делом, Толик – своим, иногда мне звонили с радио: когда эфир, переделать концовку. Изредка ко мне заходили друзья-юмористы, оглашая сдержанную атмосферу нашей конторы бодрыми голосами. Поездку в Можайск заслонили другие командировки с делами более насущными, и вдруг разразился скандал.

Оказалось, рыжий обалдуй, помогавший копать яму, украл у своей бабки все иконы. Его арестовали, и он сообщил, что от нас узнал о стоимости икон. А на вопрос: кому хотел сбыть? – дал наш телефон и назвал наши имена.

Только истинно невиновный может понять, как нелепо и пусто звучит фраза «Я не виноват» в учреждении, где ее повторяют все виноватые и с большей убедительностью, чем невиновный. И вот, когда ситуация гадко сгустилась и все с радостью стали думать: какая же ты сволочь, Толик вызвал меня в коридор и там – я прямо оторопел, но не от страха, а от удивления, сказал почти счастливо: «Меня тетка отмажет, а ты пропадешь!»

Он вернулся в отдел, и я вернулся, он сел за стол, и я сел, он молчал и перелистывал какие-то бумаги, и я молчал…

Его тетка была секретарем у большого, известного начальника и отмазать могла, однако в милиции справедливо решили, что если мы имеем дело с подлинными ценностями, зачем нам рыжий неуч и неценные иконы его бабки. А знаменитый Векслер к тому времени выяснил, что в яме той была просто печь для обжига кирпича.

Мы и дальше работали с Толиком в одном отделе, в полуподвальной комнате у слияния Москвы-реки с Яузой, и я, как уж заведено, первым здоровался с ним, как, впрочем, и с другими в моей жизни, кто меня почему-то ненавидел.

Р.S. Имя археолога я в рассказе изменил, на самом деле Толика звали Вадик или… Славик. А вот водка была точно калужского разлива.

Алло, Люся, это я!

Алло, Люся, это я! Догадайся, откуда я звоню? Почему из дурдома? Самое для меня место? Ошибаешься, Люся, я из тюрьмы. Ловили киллера по словесному портрету: нос средний, лоб средний, рост средний – меня и схватили!

Ну почему хуже всех?! Кроме меня еще пять тысяч поймали – и все сознались. А ты попробуй не сознайся, если они сначала бьют – потом спрашивают!

Я, Люсь, сознался во всех нераскрытых убийствах – теперь меня в камере уважают. Вчера с телевидения приезжали интервью брать, спрашивали: какие женщины мне нравятся – блондинки или брюнетки? А я, Люсь, и забыл, какая ты – ты ж всегда красишься, сказал: лысые, то есть – обыкновенные. А когда спросили, скрывал ли я от жены об убийствах, сказал «нет» – я ж от тебя, Люсь, ничего не скрываю.

Что это упало? Ах, это ты? Ну, сейчас встала? Села. Люся, быстрее сядешь – скорее выйдешь! То есть выздоровеешь. Ну ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, это я. Не, не из автомата, у нас у всех сотовый. Камера такая – люкс. Сидят только авторитеты. Начальник тюрьмы сам к нам звонить ходит. У него аппарат старый – еще при Дзержинском ставили. Дурак? Ах, я дурак. Ну ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, это я. Ты что делаешь? Врача вызвала, а дверь открывать боишься? Ну, пусть он тебя через дверь послушает. Почему я веселый? А я их обманул: сказал, что золото под фундаментом нашего дома зарыл, – так что наконец-то нашу пятиэтажку сломают! И мы переедем!

Нет, Люся, меня не расстреляют. Из нашей камеры всех под залог выпускают. Да, я сказал, что здесь сидят авторитеты, но не сказал, что только до вечера. Пока им деньги не привезут.

Кто мне привезет? Люся, когда я во всех убийствах признался – мне сразу тысяча предложений! На части рвут: магаданские, астраханские, тюменские… Я, Люся, поближе к дому выбрал – кремлевские. Посмотри в окно, если БМВ под окном стоит – это мой аванс. Мусоровоз стоит. Странно. Ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, это я. Почему тихо говорю? У нас тут после обеда мертвый час – одного убили. Ничего не сделал – во сне храпел. Вот и он поспорил, что лекарства против этого нет. Ну что «что» – проспорил, сейчас не храпит. А у тебя как дела? Врач приходил? И что сказал? Что все плохо. Дала бы ему на сто рублей больше, он бы сказал, что все хорошо. Люся, сейчас все продается и покупается! Вот мы дали надзирателю сто долларов, и он сейчас убиенному сказки читает. Ну ладно, я тебе потом позвоню.

Алло, Люся, меня освобождают! Люся, они не верят, что я всех убил. Они попросили меня прихлопнуть комара, я полчаса за ним гонялся. Опрокинул на следователя шкаф, два раза бил себя по лицу, а он все равно летает, гад! А потом на нос прокурору сел. И представляешь, Люся, пока я замахивался, он улетел, а прокурор остался.

Сейчас я в санчасти. Такое впечатление, что на меня, Люся, сто комаров село и их всех на мне прихлопнули.

Нет, Люся, врача здесь нету, только священник. Люся, теперь в тюрьме новая традиция: не лечат, а сразу отпевают. Был бы врач, он бы мне хоть какую таблетку дал, а этот протянул крест, я хотел куснуть, а это, оказывается, для поцелуя. И главное, тоже торопится: я еще жив, а он: «Господи, прими душу раба твоего усопшего…»

Я говорю: «Батюшка, жив я еще», он говорит: «Молитва длинная, когда дочитаю – усопнешь!» Ладно, Люся, я глаза закрою, пусть отдохнет.

Алло, Люся, это я! Похоронили, представляешь, сволочи! Я глаза закрыл, заснул, просыпаюсь – в могиле! А ты-то как? Врач приходил? И что сказал? Если еще раз дверь не откроешь, он не придет. Гордый какой! Скажи ему: пусть возьмет бинокль, а ты ему в окно язык покажешь! А я тебе говорю: он обязан, он клятву Гиппократу давал! Это такой авторитет, Люся. Он кого хочешь под землей найдет!

Алло, Люся, это я! Представляешь, только про Гиппократа заикнулся – уже откапывают! Говорят о чем-то… Люсь, они почку хотят мою забрать! Не отдам! Сейчас только гроб откроют, скажу: вы не имеете права!

Алло, Люся, представляешь, я им сказал: «Вы не имеете права», они в обморок упали! Нет, Люсь, если с людьми по-человечески – они понимают. Вот лежат сейчас… молодые, в школе-то, наверное, учились плохо, а без образования сейчас куда – только в могильщики, а с образованием – только в покойники!

Алло, Люся, а ты что молчишь? Плачешь? Ну, не плач, я скоро приду!

Консультация

Вчера в женскую консультацию ходил… С-случайно попал. Дождь сильный начался, а с-спрятаться негде. А когда сообразил, где я, – уже п-поздно. Ну, чтоб не выгнали, сел в углу, с-смотрю в пол, жду.

И – дождался.

– Г-гражданка, – говорят мне, – ваша очередь.

Встал я, а ч-что делать – не соображу. А дождь поливает за окном к-как из ведра.

С-слышу, женщины в очереди обсуждать меня стали.

– М-молодая, – говорят друг другу, – волнуется.

О-оглядел я себя: костюм на м-мне, правда, такой… бесполый-джинсовый. Прическа тоже – интернационально-молодежная…

«Ладно, – думаю, – зайду от г-греха подальше, врачу объясню, чего лишний шум п-поднимать?»

3-захожу – врач пишет что-то.

– Фамилия? – спрашивает, а сама г-голову от стола не поднимает.

– К-Криворучко, – говорю.

– Имя?

– Ж-Женя…

– Садитесь, – говорит врач, – Женечка. Вы, я вижу, у нас в-впервые?

– Ага, – к-кивнул я, – впервые. Я, видите ли, доктор, случайно…

– В браке состоите? – перебивает она. И – пишет.

– С-состою, – говорю я. – Т-третий год…

– Аборты были?

– Нет! – сказал я и испугался. – Н-не было…

– Молодец, Женечка, – похвалила врач и… п-пишет.

– В-видите ли, доктор, – решился я наконец все распутать, – я д-действительно Криворучко Женя… но я не женщина…

– Странно, – говорит врач и п-пишет. – Ну, ничего, раздевайтесь. Сейчас посмотрим!

«Ну, – думаю, – ладно. Ты сейчас п-посмотришь!»

Разделся по пояс, п-подхожу к ней вплотную. П-потрогала она, не глядя, мою грудь и г-говорит:

– Вам, – г-говорит, – Женечка, трудно будет к-кормить ребенка.

– Я ложкой его буду кормить! – заорал я.

– Вот и с нервами у вас не в п-порядке, – сказала она. И пишет. – Я вам, – г-говорит, – выпишу настой валерьянового корня, будете принимать три раза в-в день, а как только ребенок начнет ш-шевелиться, снова ко мне!