Сатира и юмор: Стихи, рассказы, басни, фельетоны, эпиграммы болгарских писателей - Петко Славейков Страница 14

еще болгарского народа. «Нам (болгарам) не нужна ни философия, ни другие глубокие науки, — говорил он. — Я буду учителем начальной школы. Научите меня только тому, что мне для этого нужно». Профессора, люди добрые, поняли пожелание Чучулиги буквально и старались дать ему только поверхностное образование, ибо находили доводы его вполне логичными. Но время шло, лясковчане со слезами на глазах тратили свои деньги, Иван лебезил перед своими профессорами и кланялся сильным мира сего, а учение шло своим ходом. Наконец, четыре года миновали, и Иван пожелал получить аттестат. Один из умных и справедливых профессоров, который слишком хорошо представлял себе, сколько знаний осело в голове будущего болгарского учителя, посоветовал своим друзьям дать «булгарину» полуаттестат, то есть дать ему такое свидетельство, в котором было бы сказано, что он может быть учителем начальной школы и сдал экзамены лишь по некоторым, самым необходимым для этого предметам. Однако Иван не принадлежал к числу тех людей, которые по одежке протягивают ножки, и объявил своим патронам, что лясковчане, увидев неполный аттестат, заставят его отца возместить им расходы за обучение, а ему самому скажут: «Скатертью дорожка!» Убеждая слушателей в справедливости своих слов, Иван плакал, рвал на себе волосы, говорил, что никогда не вернется в Лясковец, и добился того, что профессора решили в конце концов удовлетворить его просьбу, хотя многие из них уже успели убедиться, что их ученик не заслуживает никакого снисхождения. Как только Иван получил желанный аттестат, он тут же написал в Лясковецкую общину трогательное письмо, которое и по сю пору хранится в архиве школы. «Вы знаете, — писал он, — что белградское училище и сербские профессора не достигли еще того совершенства, которое требуется от высшей школы и от представителей науки. Посылаю вам копию свидетельства, выданного мне высшей школой. В нем говорится, что я закончил обучение с прилежанием и хорошими успехами. Но, будучи честным человеком, я хочу сказать вам, что я еще не созрел для должности учителя и мне нужно поучиться еще один год в каком-нибудь европейском городе, например в Вене. Расходы в этом городе будут не слишком большими. Один мой друг, живущий в Вене, говорит, что мне хватит шести тысяч грошей. Если хотите иметь хорошего учителя и услышать похвалы людей, вы должны помочь мне закончить курс наук, потому что белградская школа — ничто по сравнению с венской. Сербы нас ненавидят и не разрешают нам слушать все предметы, которые читаются в их училищах. Я был первым учеником, а они дали мне третье место! Я должен поехать в Вену и доказать им, что немцы умеют лучше ценить способных людей».

Это письмо произвело свое действие. Лясковецкие огородники, которые уже побродили по свету и обрели известную долю самосознания, почувствовали потребность удовлетворить свое самолюбие и разрешили Чучулиге поехать в Вену, чтобы продолжить образование. Что делал Чучулига в этом ученом городе, я не знаю, знаю только, что какие-то чехи научили его носить очки, цилиндр и французскую бородку, смотреть на всех свысока, говорить в нос, волочиться за женщинами и походить на важную персону. Разумеется, для подобной жизни требуются большие средства, но Чучулига научился находить их довольно быстро, поскольку и в Вене есть глупые люди, человеколюбивые сердца и старые кокетки, желающие омолодить свою кровь.

Прошло целых два года. Однажды Иван получил от Лясковецкой общины довольно строгое письмо, которое заставило его задуматься и ответить своим благодетелям следующее: «Я не желаю быть ничьим рабом. Если вы меня и учили, то тратили не свои, а общинные и церковные деньги. Я учился не для того, чтобы мне приказывали, а для того, чтобы приказывать самому. Я никогда не вернусь в Лясковец. Ученый человек не может жить среди диких свинопасов. Ищите себе другого учителя. Не пишите мне больше, все равно я верну вам ваше письмо непрочитанным. Не заставляйте меня быть неблагодарным и бранить вас в газетах. Если бы болгары умели ценить своих ученых, они не были бы такими дремучими. И кто дал вам право приказывать мне и укорять меня? Да знаете ли вы, что у немцев вас повесили бы на первом суку за ваше письмо? Ишь какие! Выходит, я столько лет гнул спину ради того, чтобы мне приказывали глупые гусаки! Прощайте навсегда!»

Это письмо вызвало во всем Лясковце страшное негодование: одни проклинали ученых и всячески обзывали их; другие бранили родителей и родных неблагодарного нахлебника, а третьи объявили решительно, что отныне не желают больше обучать своих сыновей.

— Я давно знал, — сказал один из них, — что ученые — развратный и неблагодарный народ, но отец Герман пытался меня уверить, будто и среди них есть порядочные люди. «Пошлите его учиться в Европу», — говорил он. Вот тебе и Европа!

— Наши старики нас учат: смотри, какого человек роду-племени, — говорил священник. — Предлагал я вам тогда выбрать моего Стоянчо, а вы меня не послушали.

— А я вам советовал: не слушайте монаха и занимайтесь своим делом, — добавил третий. — С тех пор как люди стали учиться, и хлеб подорожал, и денег поубавилось. Ученье не доведет нас до добра. Мои сыновья будут огородниками, а огородникам никакого учения не нужно.

III

Вооружившись с головы до ног необходимыми знаниями, Иван принялся искать такое поле деятельности, на котором он смог бы посеять свои глубокие мысли, ибо целью его было засиять во всем своем блеске на болгарском горизонте. Румыния и румынские болгары, которые терпят в своей среде даже и таких ученых, как браильские философы{3} и редакторы, властно манили к себе лясковецкого философа, почуявшего, что содержимое их кормушек доступно даже самой бесполезной скотине. «В царстве слепых и одноглазый — царь», — подумал Иван и отправился в Бухарест. Наши легковерные бухарестские болгары, которые любят оценивать людей по их внешнему виду, встретили нового ученого с распростертыми объятиями, дивились его очкам и глотали жадно, без всякой закуски, его высокопарные фразы (которых, скажем прямо, ничуть не понимали), восхищались его познаниями и избаловали его до такой степени, что он за короткое время уверился, к несчастью, что весь мир — совершеннейшее ничто, а его личность всесильна и всевластна. Слава этого знаменитого философа достигла вскоре своего зенита. В каждый город его приглашали учителем, каждый принимал его в своем доме, каждый давал ему денег взаймы, каждый улыбался и пожимал ему руку, и, наконец, каждый желал стать его другом. Правда, уже и