Борис Кригер - Сквозняк Страница 17

Многие могут заявить: зачем же лишать милых индейцев племени микмак их сладких, романтичных и отчасти даже поэтичных иллюзий? Пусть каждый тихонько верит в свое и не мешает другому. Тем более, что «нет правды на земле, но правды нет и выше…» То есть, фигурально выражаясь, правда отсутствует и на Луне, и в прочих мирах. И как знать, сегодня, например, в моде научное объяснение приливов, а завтра, может быть, конъюнктура всеобщего мышления потребует иных объяснений или даже снова вернется к версии Великого Бобра и Великого Кита. Ведь миропорядку вовсе не мешает основывать современные конфликты на дряхлых легендах. И провинции по-прежнему переходят из рук в руки не по разумному праву рационализма, а в силу вековых устоев и непреложной веры в право сильного. Кто-то сказал, что в провинции мысли неплохо рождаются, но плохо распространяются. Это неправда. Дурные мысли распространяются со скоростью света, вне зависимости от их географического источника. Это доказал еще великий Эйнштейн, слава богу, ограничив скорость распространения глупости только лишь скоростью света! Представляете, какую бы невежественнейшую несуразность мы ни отправили в небеса, где-нибудь на другом конце Млечного Пути о ней узнают только через сто тысяч лет.

По большей части мир не может обходиться без великих глупостей. А посему великие люди нередко являются дурными людьми и тем самым облегчают миру его нелегкую задачу – существовать всем назло. Как бы нам ни была ненавистна сама мысль о том, что кто-то может быть лучше нас, все же человечество, как стадо, нуждается в вожаках. Мелкие же индивидуумы сами не живут и другим житья не дают. Они отбирают у нас всё – мысли, надежды, время… Сенека сетовал на то, что всякий дурак норовит отнять у него час-другой. А час для мыслителя – это целая вечность. Что может быть ценнее этой, на первый взгляд бросовой, единицы измерения усталости?

В мире гнездятся многочисленные противоречия. Вы скажете: и что такого особенного в этих приливах да отливах, в лунных отблесках на воде, а тем паче в бессомненной потере времени на чтение моих опусов? И какая вообще видится связь между этими дурными составляющими кособокого мира? Никакой…

Я просто хотел сказать, что если мы не будем обращать внимания на лунные дорожки застывших в штиле вод, то очень скоро мир перестанет обращать внимание на нас, ибо он ревнив и страдает от недостатка любви и осмысленного созерцания…

Скучно жить не запретишь

Рано или поздно в жизни каждого человека наступает момент, когда ему становится скучно. Можно это отрицать, но, поверьте, попытки бороться со скукой с помощью скучных самоувещеваний, что вам не скучно, – занятие еще более скучное, чем сама первоначальная скука. Жители канадской глубинки особенно подвержены этому недугу. Не миновал его и я.

Попробовав путешествовать, я лишь немного отодвинул скуку на второй план своего издерганного сознания, но окружающий мир оказался все тем же: трава – зеленая, небо – голубое, рожи – неприветливые, мысли – от пояса и ниже… Из дальних странствий воротясь, я снова столкнулся нос к носу со своей доморощенной, а потому наиболее злокачественной скукой. Конечно, некоторые позволяют себе заявлять, что умному человеку никогда самому с собой не скучно, на что я возражу, что и подобное заявление скучно в своей основе, ибо даже Иосиф Бродский отмечал, что, в конце концов, скука – наиболее распространенная черта существования, а если уж и великому поэту было скучно, то куда уж нам, прозаическим личностям! Ведь у великих всё должно быть великим, поэтому им присуща Великая Скука. Моя же скука неприметненькая, вроде мышки-норушки. И это не то, чтобы мне делать нечего. Вовсе нет. Дел, наоборот, полным-полно. Просто скучные они все какие-то, эти дела…

Вообще место и окружение имеют огромное влияние на человека. Например, если выпало человеку проживать в пустыне – то неминуемо рано или поздно скука заставит его заинтересоваться процессом добывания яда у змей. А если вдруг образованный человек очутится в приполярном районе, то ему непременно придет мысль профессионально заняться уборкой снега. Ну, а коль уж выпало тебе поселиться в лесу, то так или иначе, прямо или косвенно, придет тебе фантазия стать дровосеком…

Я и сам не избежал такой судьбы. После семи лет, проведенных в лесах и являясь гордым владельцем шести с половиной акров вполне бесполезных лесных угодий, представляющих по большей части непроходимый бурелом, мне тоже захотелось, так сказать, проредить лес, вырубить все мои, до сих пор еще самопроизвольно не упавшие под напором ветров, горемычные клены и пустить их на дрова, которые я, разумеется, собирался впоследствии реализовать с бессомненной выгодой для себя и близких… Но в моем случае скука отягощалась природной ленью и устойчивой идиосинкразией к любой физической работе, поэтому, слава богу, эти залихватские планы так и остались неосуществленными.

Другое дело – мой сосед. Тот, не в пример мне, будучи человеком утонченным, удалился на склоне лет в наши края, чтобы посвятить себя исключительно интеллектуальному труду, скажем, написанию какой-нибудь заумной книги о пользе различных вещей. Однако магия места взяла свое. Книгу он так и не начал, а вот лес свой стал нещадно вырубать, тщетно пытаясь продать дрова подороже. А поскольку желание нажиться на лесных богатствах нашего края приходит в голову каждому местному обитателю, то можете представить, каков у нас накал конкуренции между дровосеками. Как водится, дровишки у соседа никто не купил, и они принялись гнить, а сам он загрустил и окончательно впал в хандру. У него как раз в то время была дочка на выданье, и бедняга строго заявил, буквально поклялся на таблице Менделеева (ученые не клянутся на Библии), что ни за что не выдаст ее замуж за дровосека. Поэтому о браке с местным молодым человеком не могло быть и речи, и сосед предприимчиво сам отыскал жениха для своего чада. Нашел он человека нездешнего, интеллигентного, с устремлениями и, кажется, с двумя высшими образованиями. Жених свободно изъяснялся на древних языках и подавал большие надежды. Сосед был вне себя от счастья. Но стоило молодым обручиться и пожить некоторое время в лесу, как вместо возвышенной деятельности жениху пришло в голову профессионально заняться рубкой дров и продажей их местному населению, у которого этих дров у самих завались…

Как сетовал мой сосед на превратности судьбы! Как переживал, чтобы его блестящего зятя, не дай бог, каким-нибудь бревном не задавило…

Вот что она, провинциальная скука, с людьми делает! Провинция – это вам не то, что столица… Позволишь себе нечто эксцентричное, плюнешь, к примеру, в рояль, – не поймут-с… Деревня!

Итак, чтобы избавиться от пресловутой деревенской хандры, я положил себе изобрести что-нибудь неординарное, не связанное ни с дровами, ни с искусством дрово-секса, чтобы таким образом себя окончательно развлечь и других позабавить. У вас никогда не было такого чувства, что страсть как хочется чего-нибудь изобрести? Ну, выдумать, что-нибудь такое, но только не знаешь, что? Ведь испокон веков лучшим средством от скуки было изобретательство, а уединенность в провинции, казалось бы, должна способствовать развитию воображения. Недаром подавляющее большинство блестящих выдумщиков вышло из глубинки. Михаил Ломоносов аж ноги стер, пока выбрался из своего Поморья, и, дотелепавшись до света цивилизации, принялся делать открытия одно за другим, просто хоть плачь от зависти!

О Циолковском и говорить нечего. Этот великий калужский глухарь, как оказалось, отличился не только в разработке принципов космонавтики, легших в основу прочих полезных общечеловеческих ценностей, вроде баллистических межконтинентальных ракет… Оказалось, что он был еще и большим философом! Константин Эдуардович, сидя в своей Калуге, додумался до научно обоснованного расизма: «Я не желаю жить жизнью низших рас. Жизнью негра или индейца. Стало быть, выгода… требует погасания низших рас…» Так что основоположник космонавтики оказался еще и идеологом гуманного русского фашизма, который наши философы советской школы называли почему-то научным космизмом. «Хочешь счастья? Убей всех несчастных!» – вот вам и вся философия Циолковского. Не верите? Почитайте его работы…

Кстати, о счастье. Говорят, что скука – болезнь счастливых. А мне кажется, что если скучно, как же можно быть счастливым? Ведь скука – это несчастье! Или быть счастливым – уже само по себе скучно?

Как это ни удивительно, но все мои рассуждения мне показались тоже скучны, и я обратил свои завидущие глазки к предметам веселым, а загребущие ручки – к различным, не менее веселым идеям. А если они веселы – следовательно, и небесполезны. Ведь смех – чрезвычайно эффективное средство от скуки, естественное до тех пор, пока вам не наскучит прикалываться и смеяться. Но тогда и вовсе – туши свет!