Пол Гэллико - Миссис Харрис едет в Нью-Йорк Страница 18

Не все из них, конечно, были так ужасны, как можно бы предположить, но более или менее приятные люди были среди этой публики в явном меньшинстве.

И вот миссис Харрис в элегантном черном платье с белым передником, которые были куплены для нее миссис Шрайбер, на приемах исполняла роль подавальщицы – она убирала посуду, подавала соуса, подливки и сырные печенья, а временный камердинер и старшая подавальщица занимались подносом собственно еды, которой было уготовано исчезнуть в ненасытных утробах знаменитостей.

Если у миссис Харрис и были какие-то слабости кроме ее романтического духа, так это было ее преклонение перед служителями театра, кинематографа и телевидения. И она любила и лелеяла иллюзии, которые эти люди для нее создавали.

Ада Харрис сама была женщиной, что называется, нравственной – у нее был свой собственный, довольно строгий кодекс поведения. И она не терпела некрасивого или безнравственного поведения других людей. Однако к людям из мира шоу-бизнеса мораль была попросту неприменима – миссис Харрис признавала за ними право жить в собственном мире и иметь свои, отличные от обычных, этические нормы. Поэтому пятничные приемы были для миссис Харрис почти райским блаженством – она никогда не рассчитывала оказаться так близко к Парнасу. Только представьте себе – в четверг она, отпросившись на вечер, видит знаменитого Джеральда Гэйлорда на гигантском, с двухэтажный дом размером, киноэкране в мюзик-холле Радио-Сити, а уже в пятницу любуется этой звездой въяви – знаменитость на расстоянии вытянутой руки от нее поглощает одну за другой шесть порция мартини. Это ли не счастье?

Или вот Бобби Томс – юная звезда рок-н-ролла, красавчик с пышными кудрями. Миссис Харрис готова была закрыть глаза на то, что этот, в сущности, еще мальчик напился пьян в самом начале приема и позволил себе весьма непристойно выражаться при дамах – в тот вечер в ругани его смогла превзойти лишь прелестная инженю Марселла Морелл; впрочем, сия дива была так очаровательна, что даже срывавшиеся с ее восхитительных уст непристойности казались как бы изящными любому, кто относился к миру экрана и сцены так же, как миссис Харрис. Был тут и исполнитель так называемых "ковбойских и народных песен" Кентукки Клейборн – этот заявлялся на прием в заскорузлых от грязи джинсах, лоснящейся черной кожаной куртке и с ногтями цвета национального траура; приходил знаменитый комик, который и в жизни был смешным и веселым человеком; танцоры, герои-резонеры, травести, герои-любовники и комические старухи, молоденькие актрисы в пышных туалетах – словом, подлинный рай для таких ценительниц прекрасного, как миссис Харрис и миссис Баттерфильд (последняя получала от подруги подробнейшие отчеты о всех приемах и о том: кто из знаменитостей на них был, как выглядел, сколько выпил и что отколол).

Впрочем, приходится добавить, что при всей своей терпимости и широте взглядов (в особенности когда речь шла о мире искусства), миссис Харрис вскоре обнаружила в бочке меда изрядную ложку дегтя – и то был вышеупомянутый эстрадный "ковбой", который сумел так себя поставить, что, немного пообщавшись с ним, любой начинал испытывать непреодолимое отвращение, и миссис Харрис не была тут исключением.

Миссис Шрайбер, правда, еще до первого явления Кентукки Клейборна на званый вечер предупредила миссис Харрис, что следует готовиться к худшему – она была уверена, что миссис Харрис не приходилось встречать ничего подобного этому чуду природы в Лондоне, и попыталась как-то подготовить миссис Харрис к возможному потрясению. "Видите ли, – объясняла она, – мистер Клейборн считается чем-то вроде гения. Я имею в виду, что он – идол подростков, и склонен к некоторой… э-ээ… экстравагантности. Однако он очень нужен моему мужу, он хочет подписать с мистером Клейборном контракт, и этот контракт стал бы хорошим пером на шапку Джоэля: заполучить Кентукки Клейборна мечтают многие компании!"

Уже тогда это имя вызвало у миссис Харрис скверные ассоциации, хотя она не сразу поняла, какие именно – покуда не вспомнила вечер, с которого, собственно, и началось это ее приключение, свою маленькую квартирку на Бэттерси и мерзких Гассетов за стенкой, которые использовали завывания "ковбойского исполнителя" Кентукки Клейборна, чтобы заглушить крики и плач маленького Генри.

Благодаря неизвестному закону природы, согласно которому прислуга знает всё, что как-то связано с хозяевами, впитывая информацию не только ушами, но как бы всеми порами кожи, миссис Харрис вскоре выяснила и сообщила миссис Баттерфильд, что этот Кентукки Клейборн, вынырнувший из ниоткуда где-то на Юге США, сделал головокружительную карьеру как исполнитель "ковбойских" песен, потому что ему удалось потрафить вкусам подростков, что повлекло за собой настоящую войну дельцов шоу-бизнеса за право подписать со знаменитостью контракт.

Мистер Шрайбер, за короткое время сделавшийся заправским киномагнатом высокого класса, не боялся рисковать, ставил по крупному и вскоре на два корпуса обошел соперников. Его адвокаты и агент Клейборна, некий мистер Хаймен, как раз сейчас отшлифовывали текст контракта, согласно которому певец должен был получить десять миллионов долларов за пять лет выступлений – сумма настолько огромная, что не только миссис Харрис, но и весь мир шоу-бизнеса были потрясены.

А пока что надо было стараться поддерживать мистера Клейборна в хорошем настроении, что было куда как непросто – даже миссис Харрис при всем ее почтении к служителям муз видела, что какой бы звездой не был Кентукки Клейборн, но как человек он отличался тщеславием, мелочностью, эгоизмом, жадностью, был крикливым хамом, грубияном и занудой, да и умом не блистал. Как сказал мистеру Шрайберу мистер Хаймен, агент Клейборна – "А чего вы, собственно, от него хотите? Он, конечно, ничтожество, но ничтожество с талантом, и сопляки от него в восторге".

И это было правдой – поскольку это, в общем, верно для всех отталкивающих личностей, которым удается пробиться к вершинам мира эстрады и кино. Сейчас ему было лет тридцать пять; это был далеко не красавец – редеющие уже волосы, глубоко посаженные глаза, сизые от щетины слегка одутловатые щеки. На своем Юге Кентукки Клейборн зарабатывал пением под собственный аккомпанемент на гитаре "народных" песен в кабачках и дешевых ночных клубах – и сумел стать национальной сенсацией. Его манера поведения на сцене, его голос, его взгляд рождали воспоминание о пионерах-первопроходцах, одиночках среди глуши Америки далекого прошлого.

Хотя его прошлое не афишировалось, ясно было, что происходит Клейборн из бедняков – а если называть вещи своими именами, из "белого отребья" Юга. В пользу такого предположения говорило, в частности, то, что неожиданная слава, богатство и поклонение публики сделали его еще бoльшим приверженцем крепкой выпивки (бурбона по большей части). В дополнение ко всем уже упомянутым прелестям, Клейборн жевал табак, не считал нужным не только стричь, но и чистить ногти, пренебрегал зубной щеткой и не злоупотреблял ни мытьем, ни стиркой.

Шрайберам приходилось со всем этим мириться, поскольку Клейборн был слишком им нужен; гости терпели его потому что большинство из них хорошо относились к Шрайберам, вдобавок многие сами происходили из низов и, в общем, притерпелись.

Миссис Баттерфильд тоже вскоре начала испытывать к Кентукки Клейборну, мягко говоря, не самые лучшие чувства. Дело в том, что сей последний повадился делать о стряпне миссис Баттерфильд нелестные замечания, которые, когда двери на кухню отворялись для подачи очередной перемены блюд, были отчетливо в кухне слышны; а то, что миссис Баттерфильд почему-либо не слышала, миссис Харрис подробно ей пересказывала.

Когда речь шла о себе, любимом, либо о чем-то, что его интересовало или раздражало, мистер Клейборн бывал громогласен и несдержан. Так, однажды миссис Баттерфильд сготовила действительно великолепное сырное суфле – но эстрадный ковбой, понюхав блюдо, пренебрежительно оттолкнул его, заявив со своим протяжным южным выговором, глотая звуки и растягивая слова:

– Тю-уу! Ну и вонища, прям носки вареные! Не, по мне так ничо нету лучше доброй южной кухни – вот сальца поджарить с ботвой от репы под стаканчик кукурузовки, или цыпленочка по-южному в масле зажарить как следует, и чтоб с картошкой и кукурузой – это я понимаю, это мужская еда. А эту иностранную хреновину я есть не могу, в рот не полезет. Так что вы это дело ешьте, а я покуда подожду, может, дадут мясца с картошкой!

Во время другого приема он произнес спич во славу своих предрассудков:

– Я вам вот чо скажу, я кого не терплю, дак это ниггеров, негролюбов и инострашек всяких. Я вот чо скажу – увезите ниггеров туда, откудова они приехали, и инострашек больше не пускайте. И будет у нас как есть божье царство.