Андрей Норкин - Армейские байки. Как я отдавал Священный долг в Советской армии Страница 2

В толпе обступивших его призывников прапорщика из строевой части было практически не видно, но слышно. «Гармонисты есть?» – спросил он. Конечно, гармонисты были, причем несколько. «А конферансье не нужны?» – в свою очередь зачем-то спросил я. «Разберемся», – ответил прапорщик, и как показала моя дальнейшая жизнь, мой порыв был явно инициирован высшими силами. Или это были последствия прививки. Ее недаром делали сразу от всех болезней, потому что некоторые ухитрялись моментально терять сознание.

«Страшные рассказы пока не подтверждаются, так что мама может своих подружек успокоить, потому что у меня ничего не украли, никто меня не бил и по ночам деньги не стреляли. 23.11.1986 г.»

На самом деле все, конечно, выглядело не совсем так. В первый же день была выявлена ужасная проблема – отсутствие хлястика на шинели!

Хлястик прикреплялся к спине двумя кругленькими пуговицами. Несмотря на явную принадлежность к Вооруженным силам (это демонстрировали «звездочки»), пуговицы не отличались хорошей дисциплиной, поэтому хлястики все время терялись. Довольно быстро все мы поняли, что обороноспособность страны напрямую зависит от внешнего вида будущего сержантского состава, потому как дрючили нас на построениях исключительно за соответствие внешнего вида требованиям устава. Это привело к тому, что я постарался как можно скорее и как можно основательнее забыть внушавшиеся мне все эти годы моральные принципы, и, в случае необходимости, выходил на «охотничью тропу». Отцепить хлястик от чужой шинели не представляло труда. Гораздо хуже обстояли дела, когда куда-то пропадала сама шинель. Здесь уже приходилось подбирать себе обмундирование по размеру, да еще и переделывать идентификационные знаки, которые могли бы выдать настоящего хозяина. «Солдат без бирки – как пизда без дырки!» – это было первое, что я запомнил.

Семейная традиция. И мой отец, и братья мамы обязательно фотографировались в армии со снежком в руках

Не могу сказать, что я не был знаком с ненормативной лексикой до того, но оказалось забавным, потому как в армии мат, очевидно, выступал в роли государственного языка! Матом не ругались, а на самом деле – разговаривали. Офицеры и прапорщики, сержанты и рядовые, русские и нерусские. Не стоит, наверное, даже упоминать, что все друг друга отлично понимали! Хотя и преувеличивать влияние этого своеобразного «эсперанто» на армейскую действительность я бы тоже не стал.

Сама же эта действительность очень быстро приобрела вид конвейерного производства. Хотя – довольно разнообразного.

«Три дня жили в поле. Две ночи ночевали в палатках, а днем работали по насыщенной программе. В первый день мы сначала нюхали хлорпикринчик, а потом ходили по азимуту. Было очень весело, потому что мы заблудились, но все равно вышли. Потом – тактическая подготовка. В последнем письме мама обратила внимание на тактику. Да, да. Так и ползаем в шинелях прямо по снегу, а потом, мокрые и грязные, идем на занятия. Или на работу, или еще куда.

Милая мамочка, когда я прочитал об «обсушке», я очень долго и весело смеялся. Разве же у нас есть время?! Это письмо я пишу в перерыве политзанятия. А подшиваюсь – ночью. В четыре утра встану, подошьюсь и опять спать.

PS. Чуть не забыл. На полевом выходе я потерял очки! То-то весело. Ну, все. Новый год на носу! 25.12.1986 г.»

Конечно, в первую очередь скучать не давали занятия и наряды. Со вторыми у меня сразу как-то не задалось, чему я, конечно, был только рад. Из общих обязанностей меня касались только караулы и полевые выходы, которые рассматривались как своеобразные приключения. Вернее, это я сам придумал так к ним относиться. В противном случае, развертывание ППЛС (пункта приема личного состава) зимой, в ночное время, после продолжительного марш-броска на машинах, могло быстро вогнать в тоску. Бросать гранаты в БТР было весело, а лежать под ними – не настолько страшно, как можно было подумать. Гораздо опаснее, кстати, оказался сам «полевой быт». Если вам, не дай Бог, попадался не очень внимательный дневальный, отвечавший за поддержание тепла в палатке, все могло кончиться печально. Пару раз мы просыпались едва ли не в последний момент, потому что бедолага дежурный сам засыпал, не заметив, как чей-то валенок привалился к раскаленной буржуйке и начал активно тлеть, источая сладостный, но удушающий аромат.

На улице греться приходилось по-другому. Сначала выкапывалась яма (при морозах под тридцать процесс, сам по себе, разогревающий), потом в яму заливалась солярка, сверху помещалась автомобильная покрышка, после чего все это поджигалось. С точки зрения экологии и охраны здоровья это вряд ли было полезно, зато никто не замерзал.

Честно говоря, я так и не понял, почему на полевых выходах мы все время разворачивали эти ППЛС. Видимо, на тот момент в нашей оборонной стратегии превалировала концепция необходимости всеобщей мобилизации в военное время. Палатки, скамейки, бирки, ящики с противогазами, столы, кухни, обмундирование и все такое прочее, многократно упакованное и распакованное, на мой взгляд, уже давно превратилось в совершенно непригодный хлам. Но, понятное дело, об этом никто никого не спрашивал.

Приблизительно так же дело обстояло и с караулами. Предотвратить преступление можно было бы лишь в том случае, если злоумышленник оказывался трусом. При ночной температуре минус 39 градусов (я тогда очень гордился тем, что отморозил себе кончик носа, и у меня пару недель с него слезала кожа) в караул мы снаряжались следующим образом: теплое белье, п/ш (полушерстяное обмундирование), шинель, бушлат, тулуп, ватные штаны, валенки. В результате такой караульный приобретал совершенно некондиционный шарообразный вид, и снять автомат с плеча, чтобы открыть предупредительный огонь, он никак не мог. Я предполагал, что если к такому часовому подойти сзади и толкнуть его в сторону, например, собственного дома, он радостно докатится до самых дверей.

«Отправление естественных надобностей» попадало в разряд неосуществимых мечтаний в силу тех же причин, а вовсе не дисциплинарных требований. Как все довольно логично считали, «скорее лопнет твой мочевой пузырь, чем ночью к тебе подкрадется какой-нибудь проверяющий». О «проклятых расхитителях социалистической собственности» мы как-то не думали. Возможно, потому, что на охраняемых нами объектах в нижегородских лесах уже не особенно что и оставалось нерасхищенным. Но я отвлекся.

Бегать «по-маленькому» приходилось в перерывах, когда с тебя снимали всю эту «противозамерзательную» сбрую. А вот с физиологическими проблемами более крупного масштаба было труднее. Особенно для тех, кто жил в современных городских квартирах и был, так сказать, развращен буржуазным бытом. Деревенских, думаю, это не очень пугало! Но все равно караульный туалет, в точности соответствовавший описанию из фильма «Бриллиантовая рука», на меня произвел совершенно неизгладимое впечатление. Ничего подобного я не видел ни до, ни после! Последняя уборка там проходила, видимо, еще в доперестроечные времена, поэтому «очки» (кстати, вот это как раз – совершенно официальный термин) были безнадежно погребены под центнерами отработанных продуктов человеческого организма. Это были даже не сталактиты, это были настоящие горные хребты! Каким-то удивительным образом они продолжали свое стремление к небу, хотя я так и не понял – каким. Впрочем, я старался об этом не думать, как и о том, какие ароматы разносятся над нашим гарнизонным караулом в теплое время года…

«Тут, в армии, все как-то по-другому. Я сейчас стал страшным фанатом всяких ирисок, карамелек, печенья, вафель и прочей ерунды, которой дома не ел. Даже халву тут уписывал за обе щеки. Да, армия меняет человека! 15.12.1986 г.»

Я, очевидным образом, нарушил причинно-следственную связь, и про процессы, предшествующие финальной части работы пищеварительной системы надо было бы рассказывать раньше. Но лучше поздно, чем никогда, тем более что про еду и разговор будет более приятным. Краткий вывод такой – есть хотелось все время!

И что самое удивительное, хотелось того, что дома никакого интереса не вызывало: конфет, печенья и тортов. Потребность удовлетворялась двумя способами – походом в чайную и посылками из дома.

В чайную можно было ходить хоть каждый день, были бы деньги. А вот посылки – это совсем другая история. Присланные из дома гостинцы приобретали совершенно иной вкус, я бы сказал – метафизический. Это была не только материальная пища, но и духовная! К тому же процесс получения посылки, ее вскрытия и употребления содержимого быстро превращался в обязательный элемент социалистического сосуществования. Что, кстати, почти всеми воспринималось как само собой разумеющееся. Когда один из рядовых нашего шестого взвода был замечен за углом казармы, жующим вафли, присланные ему из дома, справедливое наказание оказалось скорым и довольно чувствительным.