Николай Самохин - Три прекрасных витязя Страница 2

Дождик в марте

Собственно, дождик здесь вроде бы ни при чем. Просто так получилось, что для меня лично как бы с него все началось.

Вдруг ни с того ни с сего зарядил дождь. В середине марта. Явление для наших широт довольно редкое. Сыплет и сыплет, такой, знаете, занудный осенний дождик. Положение, надо сказать, дурацкое — из дому носа не высунешь: в плаще холодно, в шубе — мокро.

Словом, я полных три дня просидел, отрезанный от всего окружающего мира и внешних событий. А на четвертый день ударил морозец, и образовался гололед. Радости, конечно, тоже мало, но, по крайней мере, сверху не мочит. Ну, короче говоря, я, наконец-то, выбрался на улицу.

Я прошел какой-нибудь квартал и встретил Жору Виноградова. Жора с чрезвычайно озабоченным лицом шагал куда-то, прижимая к животу свой любимый магнитофон «Мелодию».

— Здравствуй, — сказал он, подставляя для пожатия локоть. — Извини, старик, спешу очень. Прямо опаздываю.

— В комиссионку? — спросил я, кивнув на магнитофон.

— Да ты что! — обиделся Жора. — Двое суток сидел — ремонтировал его, а теперь бы в комиссионку. Иду записывать песни… — тут он назвал фамилии не то Крулевского и Бруха, не то Бруховецкого и Крулича. У меня отвратительная память на фамилии: я, услышав их, либо немедленно забываю, либо путаю.

— Это какой же Крулевецкий? — спросил я. — Тот самый тенор?

— Ты с луны упал, что ли! — удивился Жора. — Неужели не слышал?.. Ну и пень! Барды это, понял? Весь город гудит, а он…

— Так уж и весь? — не поверил я.

— Чернозем! — обругал меня Жора. — Ты посмотри вокруг!

Я посмотрел.

— На забор, на забор гляди! — подсказал Жора. На заборе висел желтый листочек с расползшимися чернильными буквами:

— Билетов нет, — сказал Жора. — Еще позавчера расхватали… Ну, я побежал. А то пробазарю здесь с тобой.

— Смотри, магнитофон не грохни, — предупредил я, — скользко.

— Не дрейфь! — успокоил меня Жора.

Мы попрощались, и я завернул в магазин, купить сигарет. А когда вышел обратно, Жора ползал на коленях по тротуару, складывая в разостланный плащ осколки магнитофона.

— Поздравляю! — сказал я. — Черт тебя вынес в гололед с такой дорогой вещью!

Жора не прореагировал на мои слова. Он как раз гнался за какой-то верткой пружиной…

«Ну, положим, Жорка фанатик, — думал я, расставшись с Виноградовым. — Скажет тоже! — весь город гудит. Это он сам гудит за весь город».

Однако в коридоре редакции меня перевстрел Зейц, отвел в сторону и зашептал:

— Слушайте, вы уже были на бардах?

— Нет еще. А что такое? — на всякий случай тоже шепотом, ответил я.

Зейц оглянулся вокруг, привстал на цыпочки, дотянулся до моего уха и сказал:

— Обязательно сходите. Весь город потрясен.

— Неужели весь? — усомнился я.

— Я вам говорю! — пылко заверил Зейц. — Там у них в одной песне есть такая строчка, ну просто… — Зейц зажмурился и покрутил головой. — Погодите, сейчас вспомню… Значит, сначала идет «У тети Клавы-дворника была собачка Тузик»… а потом — м-гу-гу-гу, м-гу-гу-гу. Так вот эта.

— Которая? — спросил я. — М-гу-гу-гу? А про что она?

— Я точно не помню, но очень острая, — сказал Зейц. — Прямо динамит.

Тут в коридоре появился наш предместкома товарищ Подкидной. Зейц вздрогнул, побледнел, быстро пробормотал: «Вы меня не видели, я вам ничего не говорил», — и ушмыгнул в кабинет.

— Здорово, — сказал Подкидной. — Ну, что, тоже, небось, восхищен этими… билибардами?

— Да пока еще не слушал, — сознался я.

— Как же это ты сплоховал? — желчно усмехнулся Подкидной. — Сходи, сходи. Послушай… Весь город плюется.

— Прямо-таки весь? — поддел я его. — Поголовно?

— Есть, конечно, некоторые, что и радуются, — сказал Подкидной, метнув угрожающий взгляд на двери Зейца.

…Только я разложил на столе накопившиеся за три дня бумаги, как раздался телефонный звонок.

— Кто? — спросили из трубки. — Такой-то? Здравствуйте. Вы не хотели бы сходить на бардов?

— На кого? Ах, на этих, — я замялся. — В общем-то, любопытно, конечно, но, как говорится, жгучего желания нет. Тем более, многие, слышал, плюются. А я сам лично всегда предпочитал класси…

— Рекомендуем вам сходить, — сказали оттуда. — Билеты в сто четырнадцатой комнате, у товарища Камлей. Запишите: четвертый этаж…

— Спасибо, — поблагодарил я. — Музу-то Спиридоновну знаем. Заботницу нашу…

«Смотри-ка ты, помнят, — не без удовольствия подумал я, положив трубку. — Не забывают все-таки. Выходит, и мы нужны тоже. Не совсем, выходит, бесполезны».

Вечером я взял билет у любезной Музы Спиридоновны и отправился слушать бардов.

Кафе «Аэлита» было переполнено. Собравшиеся, все больше молодые люди, сидели на стульях, столах и подоконниках. Один счастливый юноша висел на деревянной перегородке, разделяющей гардероб и зал.

Скоро вышли и барды — два тихих паренька в водолазных свитерах железобетонного цвета. Некоторое время они настраивали гитары, притопывая могучими горнолыжными ботинками, потом запели.

Сначала тот, который пониже, подняв глаза к потолку, объяснил, что данная песня написана по поводу одного действительного и кошмарного случая, произошедшего на недоступном гималайском леднике, а напарник его эту песню исполнил. Затем тот, который повыше, растолковал, что следующая песня является как бы шуточным откликом на споры ученых вокруг происхождения жизни на нашей планете, а спел ее, наоборот, который пониже.

Так дальше и пошло. Надо сказать, охват у них был довольно широкий. За полтора часа они отобразили многие жизненные явления и конкретные факты. Кое-кому, конечно, подсыпали перчику. И пели, в общем-то, более-менее сносно. Не безобразно пели. Во всяком случае, народ с середины не разбегался, как нередко бывает на некоторых даже профессиональных концертах. Между прочим, та самая строчка, про которую говорил Зейц, тоже фигурировала. Она действительно шла следом за «тетей Клавой-дворником» и была очень острой. Жаль только, что я ее не расслышал, потому что как раз в этот момент все громко засмеялись и захлопали.

После концерта меня остановил Кончиц. Мы с ним когда-то учились в институте, но потом он пошел по другой линии. Сейчас Кончиц стоял в сторонке, сцепив на животе руки и не поддаваясь общему возбуждению. Рядом с ним находился какой-то моложавый товарищ в темно-синем костюме, с университетским ромбиком на лацкане. Товарищ тоже не поддавался.

— Вот, знакомьтесь, — сказал Кончиц, представляя меня своему спутнику. — Наша уважаемая интеллигенция. Прислушиваемся к ее мнению.

Товарищ посмотрел на меня твердым взглядом и пожал руку, не назвав почему-то себя.

— Ты через Музу Спиридоновну? — спросил Кончиц.

— Да вот, понимаешь, получил, так сказать, персональное приглашение, — похвастался я. — Спасибо — не забываете.

Кончиц кивнул: дескать, а как же иначе.

— Ну, так что скажешь про этих? — спросил он.

— Что же сказать, — пожал плечами я. — В общем, небезынтересно. И поют, в общем, на уровне… Не хуже любой другой самодеятельности поют. Конечно, если по высокому счету, то поэзии здесь, настоящей разумеется, кот наплакал. Полагаю, о данной области я могу судить более-менее профессионально? — Кончиц согласно кивнул: дескать, ну какой может быть разговор! Его коллега слушал меня с почтительной строгостью. — Да-а, — продолжил я, оживляясь. — Что же касается музыки, тут я, к сожалению, не специалист, но думаю, если спросить грамотного музыканта, то и он вряд ли обнаружит здесь особые вершины… Словом, если бы мне предложили выбирать между Чайковским и нашими юными друзьями, — боюсь, я выбрал бы Чайковского.

Кончиц сдержанно усмехнулся, оценив шутку. Его товарищ достал блокнот и начал что-то помечать в нем.

— А так — что же, — закончил я. — Пусть поют на здоровье, пока поется.

Товарищ Кончица, полуотвернувшись, быстро писал.

— Простите, — кашлянул я. — Что вы там записываете, если не секрет.

— Да вот заношу ваши совершенно справедливые слова насчет того, что классическая музыка выше и что нам нужен Чайковский, а барды нам не нужны.

— Кхм! — сказал я. — Относительно первой части… это, конечно, в принципе… Кто же станет спорить. Но вот дальше там несколько… я бы сказал…

— И дальше все нормально, — отчеканил товарищ Кончица и его твердые глаза вовсе закаменели. — Вы очень правильно сказали — большое вам спасибо.

Тут вокруг нас произошло волнение — уходили барды. Они прошли, испуганно косясь на нашу деловитую группку. За бардами шел очарованный ими мальчик с магнитофоном. Диски на его маге все еще вращались. Мальчик записывал бессмертную поступь своих кумиров.