Анатолий Горло - Храм Диониса Страница 2

— Квадрат В. Справа налево: родильный дом, детская поликлиника, детсад, непосредственно примыкающий…

— Вася, микрофон! — снова оборвал его Апостол.

Теперь окуляры бинокля уставились в один из крестьянских домов, к дверям которого шел какой-то детина, взвалив на каждое плечо по мешку.

— Водитель Бузилэ! — загремели мегафоны. Прошу срочно явиться в правление.

Детина продолжал топать к дверям.

— Повторяю: бывший водитель Бузилэ, приказываю срочно явиться в правление!

Детина исчез в дверях, вышел оттуда без мешков, получил от хозяйки деньги, сунул их в карман и неторопливо направился к грузовику.

— Они думают, что Апостол ничего не видит, — возвращая микрофон, сказал председатель. — А они у меня все вот тут! — он поднял сжатый кулак и взглянул на часы. — Времени в обрез, давай в темпе!

— Значит, детский сад, непосредственно примыкающий к детской комнате милиции.

— А почему непосредственно примыкающий?

— Из расчета на акселерацию.

— Ага, понятно.

— У самой развилки будет музей истории села. Тот домик под камышом мы оставим.

В окулярах возник дом Диониса Калалба. В крыше отчетливо зияла дыра.

— Зачем оставлять? — в голосе Апостола звучало недовольство.

— Для контраста, — с готовностью пояснил архитектор. — Вы видели, как строят в Москве, например? Высотное здание, а рядом сохранилась крохотная старенькая церквушка. Поскольку вы, товарищ Апостол, навряд ли станете реставрировать сельскую церковь…

— Еще чего!…

— Так пусть хоть этот домик останется, кстати, он у вас один под камышом, будет своеобразным памятником прошлого, так сказать, одним из экспонатов музея. Пусть видят потомки, как жили их предки! Ну а сам музей будет справа.

— Добро, — сказал Апостол. — Живут там старик со старухой, так что затруднений не предвидится. Да и старик, говорят, совсем плох, разбился, видно, недолго ему осталось.

Дионис Калалб лежал в полутемной комнате. Плотно сомкнутые веки, неподвижное тело, облаченное в белое исподнее, сложенные на груди руки — от всего облика старика веяло нездешним покоем. В комнату вошла сухонькая тетушка Лизавета. Она взобралась ногами на табурет и сняла висевшую в углу икону. За ней на полке стоял глиняный поросенок почти в натуральную величину и смеялся во все свое поросячье рыло. Тетушка Лизавета извлекла из кармана передника деньги, свернула их трубочкой и потянулась к поросенку.

— Лизавета, — тихо позвал старик.

Старуха застыла с протянутой рукой, затем быстро сунула трубочку в смеющуюся пасть и со скорбным видом приблизилась к кровати.

— Пенсии принесли? — Диокис приоткрыл глаза. — Дай сюда.

Лизавета склонилась над ним, поправила подушку:

— Как же я их дам, Дионис, если они в копилке?

— Дай копилку.

— Зачем тебе деньги, Дионис?

Старик осторожно потер обвязанную платком шею:

— Крыша у нас никудышняя.

— Поправишься и починишь, невелико дело.

— Мы не такие богатые, чтобы чинить камышовые крыши. Дай копилку.

— Оф, недоброе ты что-то затеял, Дионис, — покачала головой Лизавета и полезла на табурет.

Мош Дионис ковырялся проволокой в пасти поросенка, выуживая оттуда свернутые в трубочку банкноты. Когда ему это удавалось, он крякал от удовольствия. В комнату вошел Ионел.

— Вот, навестить вас пришел. Как самочувствие, мош Дионис? Не послушались вот меня, а я предупреждал… Отсталый вы элемент, мош Дионис, зачем пользуетесь таким примитивным способом накопления капитала? Внесли бы деньги на выигрышный вклад, глядь, и удвоили бы сумму. Мы лично так и поступим.

— Кто это вы?

— Красные следопыты, — мальчик потрогал укрепленные на пилотке металлические буквы «КС". — Деньги за металлолом и макулатуру мы положим на выигрышный вклад.

— Деньги-то вам зачем?

— Для приобретения музейных экспонатов.

Мош Дионис извлек из копилки очередную трубочку из трех десяток и стал их разглаживать.

— Все, на шифер должно хватить. Поставь на стол.

Мальчик взял копилку и тут заметил на ней бумажную наклейку: «ВСКРЫТЬ ПОСЛЕ СМЕРТИ».

— Мош Дионис, а после чьей смерти?

— Ну, после бабушкиной и… моей.

— Вы хотите умереть вместе, как Ромео и Джульетта?

— Да уж как получится, — усмехнулся старик. — Значит, про Архипа моего так ничего и не узнали?

— Вашего сына мы обязательно разыщем, — заверил мальчик. — Это в войну писали «без вести пропавший», некогда было искать, а сейчас!…

Он небрежно махнул рукой, мол, сейчас это пара пустяков.

Мош Дионис достал из-под подушки письмо, найденное на чердакe, и протянул Ионелу:

— Почитай вслух, сынок, это последняя весточка от Архипа,

Ионел взглянул на номер полевой почты:

— Отдайте нам письмо, мош Дионис. По-моему, тут указан не тот номер, по которому мы давали запрос.

— Зачем тебе письмо? Перепиши с него номер и все.

— Я, мош Дионис, предпочитаю иметь дело с оригиналом, к нему, знаете, больше доверия, но раз так сделаем фотокопию.

— Читай, сынок, читай.

— «…А яблоню, батя, не рубите, она отойдет, осколок неглубоко прошел», — с выражением читал Ионел.

Старик глядел в окно и видел старую яблоню, а на самой ее верхушке Архипа, когда он был таким же пацаном, как Ионел. Под деревом стоял он, Дионис Калалб, молодой рассерженный папаша, и сжимал в руке ремень из сыромятной кожи.

— «Вернусь, сразу начнем строиться, — слышался ломкий голос Ионела, — такой домище отгрохаем, не дом, а настоящий храм…»

Мош Дионис повернулся к стене. С фотографии на него весело смотрел черноусый парень в солдатской гимнастерке — его старший сын Архип.

— Не вернулся, сынок, — прошептал старик.

— «И заживем в нем все гуртом, как у Христа за пазухой…» Мош Дионис, а что значит «как у Христа за пазухой»?

— Хорошо, значит.

— Это что — неологизм или архаизм?

— Не знаю, сынок, раньше так говорили.

— Значит, архаизм, то есть слово, вышедшее из употребления.

— Читай дальше, сынок.

— А тут все… «Кланяюсь всем, Архип».

— Ты же с середины стал читать.

— Разве? — Ионел повертел треугольник. — Ах, да, тут есть еще несколько строк… «Здравствуйте, мои дорогие тата и мама, и братья мои младшенькие Тудорикэ, Георгицэ и Харитонаш!…»

Мош Дионис сидел в председательском кабинете, хмуро глядя в стол:

— Значит, не дашь шиферу? Апостол воздел руки к небу:

— Мош Дионис, я уже тебе битый час повторяю, что твой дом трогать нельзя, что он станет му-зе-ем! А про крышу не думай, как только найдем камыша, сразу починим.

— И когда же это мой дом музеем станет?

— В будущей пятилетке, А пока, — председатель сделал широкий жест, — живите себе на здоровье.

— Ага, — прищурился старик, — стало быть, чтоб план твой удался, в будущей пятилетке нам с Лизаветой надо будет помереть? Ну, спасибо, председатель.

Он напялил помятую шляпу и пошел к двери.

— Погоди, мош Дионис! Ты куда? — Помирать, куда же еще?

— Мы вам квартиру дадим! — Апостол вскочил из-за стола. — Со всеми удобствами.

— Чтоб я в мои годы по казенным квартирам мотался? Ну, знаешь… — старик двинулся к выходу, но снова остановился. — И потом вранье все это. У тебя вон приезжие специалисты годами жилья ждут, а ты каким-то пенсионерам дашь? Нехорошо, Гриша, обманывать старого человека.

Мош Дионис вышел из кабинета, страшно скрипя задубевшими парадными ботинками. Лоб Апостола покрылся испариной, он высунулся из окна:

— Вася, передай, чтоб приготовили сауну! — затем хлопнул себя по лбу. — Нет, отставить! Едем в четвертую, там опять завал!

Мош Дионис подошел к своему колодцу, вытащил воды и стал пить прямо из ведра. К нему поспешила Лизавета:

— Ну что? Что он сказал?

Старик продолжал жадно пить, вода стекала па бороде на запыленную рубаху, оставляя темные следы.

— Я же только что ее простирала, — заворчала жена. — Так он дает шиферу или нет?

Дионис опустил ведро на колодезный сруб, утерся шляпой и со злостью взглянул на свой дом:

— Зачем на старую клячу портить новую попону?

— Это он так сказал?

— Это я так говорю. Дионис вошел в дом, снял со стены икону и достал поросенка. Посмотрел на наклейку «Вскрыть после смерти», словно увидел ее впервые, поднял копилку и грохнул о пол. На пороге выросла перепуганная

Лизавета.

— Это же позор всему роду Калалбов! — загреб мел старик. — Ну при старом режиме, ладно, а сейчас? Чем мы хуже, других, а, Лизавета?

— Это он так сказал?

— Это я так говорю! План у них есть, все село на городской лад перестроить, а наш дом велено не трогать и, знаешь, почему? Пусть, говорит, как памятник бедности останется, потому как хуже его во всем селе не сыскать!

— Так уж и не сыскать!

— Потому и шиферу не дает, пусть, говорит, увидят правнуки ваши, в каких страшных условиях вы жили!

Лизавета выпрямилась, голос ее затвердел: