Владимир Марченко - М. Ж. Страница 2

…На этот раз он решил окончательно. «Всё. Напишу заявление о переводе на другое место, в отдалённую мастерскую». Вспомнил, какую нелёгкую производственную задачу решил сегодня, и его повело в сторону, а Луна скользнула по тёмному полотну неба и закачалась, как маятник от часов в зале регистрации. «А если не отпустят, – мучительно подумал Пёрышкин, – Ведь три заявления отклонены. Незаменимых нет. Но так жить нельзя. Заведующий должен понять, что он устал, силы кончаются уже во второй половине дня, а работа требует напряжения умственных и физических сил. Клиента нельзя сердить. Он обидится и напишет жалобу, тогда двадцать пять лет непорочной службы будут запятнаны. Клиент должен быть счастливым, потому что он всегда прав. Но как это сделать? Он не может работать, как раньше. Года дают о себе знать. Организм не тот. На моё место нужно молодого, а лучше девушку, и тоже энергичную».

– Порфирий, – в голосе начальника Пёрышкин уловил чугунные нотки, но решил держаться с достоинством. – Сидор Поликарпович, как же это вы, голубчик, а? Неужели, для вас честь коллектива пустой звук? Год кончается, а вы вдруг закапризничали. Ведь столько лет. Мы это ценили, Путёвки вам давали на лечение в лучшие санатории. Вы лечились?

– Лечился в санаториях, – сказал жалобно Пёрышкин, потирая платком мокренькую аккуратную лысинку.

– Мы вас премируем каждый квартал. Вас премировали в прошлом полугодии?

– Премировали, – эхом неглубокого горного оврага пролепетал Сидор Поликарпович.

– Вы премию получали? В ведомостях расписывались?

– Расписывался, – страдальческим голосом подтвердил человек по фамилии Пёрышкин

– Другие не висят на городской Доске почёта. А вы висите?

– Висю, – горестно пискнул Сидор Поликарпович, приготовившись к самому худшему.

– Пожалейте, – взмолился заведующий фотоателье. Из его открытых справедливых глаз выкатились две картечины-слезины и шлёпнули по стеклу, лежащему на крышке стола.

– У меня семья, – прошептал Пёрышкин, – у меня и дети есть. Обо мне соседи нехорошее стали говорить, и это на старости лет, когда до пенсии рукой подать одной.

– Вы меня убиваете. Вы меня режете! – закричал заведующий по фамилии Анфас, сползая с кресла. Минут пятнадцать из-за двери кабинета доносились всхлипы, вздохи и восклицания. – Кого же я поставлю вместо тебя, наш несравненный, наш уважаемейший друг? Енькина? У него язва желудка – производственная травма. Леткина? У него страшная аллергия. Никакими средствами не могут вылечить. В Данию к филиппинским врачам возили его и в Австралии у аборигенов лечился. Ага. Давай Казачка поставлю. У неё дитё грудное. Понимаешь? Меня не так поймут, и любой суд будет не на нашей стороне. Тогда скажи, кого поставить на твоё место? – застонал директор и неприлично всхлипнул.

– Незнаю я! Не моё это кадровое дело! Кого хотите. Я двадцать лет трудился. Двадцать лет крепился. Здоровье моё не железное. Оно кончилось. После пятой пары у меня в обоих глазах началось мелькание, а после десятой я уже не понимаю, кто я. Иногда кажется, что я очередной сочетающийся.

– Милый, а ты не принимай, – Анфас выразительно плюнул и, старательно обтерев галстук, продолжал: – Кто ж тебя заставляет, силком…

– Невозможно отказаться. Они все хорошенькие, все просят: «Не обижайте нас, такое событие не часто в жизни бывает, не выпьете за наше счастье, так не станем сниматься». Грозят написать жалобу в министерство по поводу черствого отношения к клиентам. Рад бы, но не могу не принимать. А в каждом фужере вмещаются 2оо граммов. Вот и посчитайте. В отдельные дни приходится до 6 килограммов принимать. Видано ли такое. У меня рост маленький. У меня энурез случается… Как услышу марш Мендельсона, не к столу помянутого, так дрожание в ногах открывается. Увольте по собственному желанию. А доплата за вредность не нужна.

– Ты что это себе позволяешь? – в голосе заведующего послышались железобетонные нотки. Ты что себе думать вздумал коммунист Пёрышкин? Ты решил запятнать честное лицо коллектива?! Не дадим, – замотал заведующий перед лицом Порфирия Николаевича растопыренными пальцами.

– Меня жена называет пьяницей. Сын не слушается.

– Ерунда! – хлопнул по столу пухлой ладошкой Анфас, и сморщился. – Мы тебе справку. А? Напишем, что такая у тебя работа. Опасная для здоровья. Не забудь, напиши заявление на лечение. Мы должны заботиться о здоровье членов коллектива. Что ещё? Квартиру дадим. Другую. Ближе к работе. Будешь срывать выполнение плана, на месткоме пропесочим. По линии партийной проработаем. Если захочешь уволиться, так никуда тебя не примут в этом городе, в этой области, на этой Земле. Мы можем всё. Иди, снимай честные лица брачующихся. Дари людям радость. Вечную. Останавливай мгновения.

– Я – ничего, я не против радости. В этом году молодожёны много стали наливать, – сказал невесело Пёрышкин. Его левая щека дернулась.

– Благосостояние растёт трудящихся. Экономика заработала.

НЕРЕНТАБЕЛЬНОЕ СЕМЕЙСТВО

Аглая Сидоровна Пёрышкина работала экономистом. Работала два месяца, а раньше это место было занято, и она просто что-то считала в какой-то конторе. Как водится, у неё был муж и двое детей. Муж был не очень интересный, надо честно сказать. Она жила с ним, потому что другого у неё не было. Муж этот придёт с работы и все норовит к телевизору прилепиться с газеткой, будто лучшего места нет на земле. Мог бы с ребятишками в планетарий съездить или на выставку каких-нибудь четвероногих смотаться. На худой конец, мог бы и в пивбар с приятелем закатиться. Какой-то он не как другие. Пива не пьёт. Папиросы не курил и не курит. Ему сейчас и горя мало – не страдает из-за отсутствия папирос и сигарет. Но интересуется, что там, в мире делается, будто бы этот мир ему родней собственных детишек, которые не двоечники и не отличники. Младший – Шурик с друзьями не общается, кружки не посещает, а всё мультики по телевизору ищет, огорчается, если показывают иное что-то. Беллочка – старается куклам модное пошить. Отрежет в шифоньере отчего-нибудь клок материи, быстро раскроит, сошьёт. Мама потом: «Ох, ох, пропала юбка!»

Однажды Аглая Сидоровна задумалась. Она всё время думала. На работе думала, во что ей детей одеть и обуть, что им на ужин сготовить, как самой быть в форме. Дома думала, как квартальный столкнуть, как данные перепутать так, чтоб никто не заметил, как начальству понравиться и премию получить за красивые глазки. Задумается она, и считает, считает. Нынче это модно. У кого были деньги, купили акции, ваучеры и теперь считают, сколько получат денег, что смогут купить.

Аглая Сидоровна считала долго, часто пересчитывала. Пришла домой, не обходя, как обычно, встречные магазины. Муж шуршал газетными страницами. Шурик переключал программы, а Беллочка перед зеркалом показывала новые кукольные пеньюары из тюлевой занавески.

– Товарищи, – не раздеваясь, как на митинге, начала Пёрышкина, – я пришла к открытию и выводу, что наш папа нам экономически не выгоден. Он, дети, нерентабельный. То, что он зарабатывает, уходит полностью на него. Питание… одежда… подписка… стиральный порошок, а недавно потерял носовой платок. Если бы он хоть что-то приносил с работы, а то ведь учился без перспективы на будущее, вот и на его работе практически уже нечего взять.

– Я – очень даже рентабельный. Я свой костюм ношу семь или десять лет. Ты за это время столько колготок перевела, что ими можно по экватору всю землю околготить. А помада для чьих-то губ? За такую фигушку – пятнадцать рублей, а за импортную – пятьдесят.

– У нас мебель на работе… Цены на помаду я не устанавливала, но костюм тебе найти, так лучше инопланетянина в очереди за сахаром встретить. Я после работы начинаю вторую смену: стираю, глажу, варю, а могла бы заниматься самообразованием или музицировать на арфе. Я сама бигуди на себя накручиваю в час ночи, а это вредно. Нам выгодней получать с тебя алименты.

– Хорошо, – схватил счёты Пёрышкин. – Посчитаю и я.

Сидор Поликарпович не был экономистом, но арабские цифры знал, мог складывать, делить и даже умножать. В вузе не учился математическим расчётам, но школьную программу помнил. Память у него хорошая.

– Мне тоже выгодно вам платить алименты, дорогая жена. Тогда и мне что-то будет оставаться. Я смогу съездить в консерваторию, если возникнет желание. Стирать я смогу сам дома. Пачки порошка мне хватит на год. У меня тогда и на мороженое останется детям, если мы в парк пойдём.

– А на газировку? – спросил радостно Шурик.

– О чём речь, сынок, мы и в тире с тобой станем стрелять по призовым целям.

– Папа, тогда маме отдай эти самые алименты, а мне выпиши журнал, где есть выкройки и модели всякой одежды.

– Нет вопросов, дорогая моя. Я и себе выпишу что-нибудь практически нужное, а Саше большую телепрограмму. Мне хочется купить ему видеокассету с мультфильмами про зайца, волка и почтальона Печкина.