Джером Джером - Сюрприз мистера Милбери Страница 2

— Вы его любите? — спросил я.

Он взглянул на меня.

— Люблю ли? — повторил он. — Еще бы! Я его отец. — И он опять засмеялся.

— Вот как, — проговорил я. — Значит, я полагаю, что имею удовольствие разговаривать с мистером Костэром Кингом?

— Костэр Кинг? — удивленно повторил он. — Моя фамилия Милбери.

— Но, — возразил я, — на наклейке с внутренней стороны крышки сказано, что его отец Костэр Кинг, отпрыск Старлайта, а мать — Дженни Динс, отпрыск Дарби Дьявола.

Он подозрительно посмотрел на меня и поставил между нами стул. Очевидно, теперь пришел его черед думать, что я сумасшедший. Убедившись, по-видимому, что я во всяком случае не опасен, он стал придвигаться поближе к корзине, пока наконец ему не удалось заглянуть в нее. Никогда в жизни я не слышал, чтобы мужчина издавал такой нечеловеческий вопль. Он стоял по одну сторону кровати, я — по другую. Щенок, разбуженный шумом, сел и зарычал сначала на одного из нас, потом — на другого. Я разглядел, что это был бульдог примерно месяцев десяти. Превосходный щенок для своего возраста.

— Мое дитя! — закричал молодой человек, и глаза у него буквально на лоб вылезли. — Это не мое дитя! Что случилось? Или я сошел с ума?

— Вы к этому близки, — произнес я, и так оно и было. — Успокойтесь. Что вы рассчитывали увидеть здесь?

— Моего мальчика, — снова закричал он. — Моего единственного ребенка, моего сыночка!

— Вы имеете в виду настоящего ребенка? — продолжал я. — Человеческого ребенка?

У некоторых людей есть глупая привычка говорить о своих собаках, как о детях, так что кто его знает, кого он имел в виду.

— Конечно, настоящего! — отвечал он. — Самого прелестного ребенка, какого вы в своей жизни видели. В воскресенье ему исполнилось ровно тринадцать недель, а вчера у него прорезался первый зубик.

Вид собачьей морды, кажется, сводил молодого человека с ума. Он бросился к корзине, и если бы я не помешал ему, наверное, задушил бы несчастного пса.

— Щенок не виноват, — говорю я. — Осмелюсь сказать, что ему так же тошно, как и вам. Его ведь тоже потеряли. Кто-то сыграл с вами шутку: вытащил вашего младенца и сунул вместо него вот этого… если только тут вообще был ребенок.

— Что это значит? — возмутился он.

— Ну, сэр, — говорю я, — вы меня извините, но джентльмены в здравом уме не возят ребят в бельевых корзинах. Откуда вы приехали?

— Из Бенбери, — говорит он. — Меня хорошо знают в Бенбери.

— Вот этому можно поверить, — ответил я. — Такого молодого человека, как вы, наверное, все знают.

— Я мистер Милбери, — говорит он, — бакалейщик с Хай-стрит.

— В таком случае, что вы делаете здесь с этой собакой? — спрашиваю я.

— Не доводите меня до исступления, — отвечает он. — Говорю вам, я сам не знаю. Моя жена сейчас в Уорвике, ухаживает за своей больной матерью, и в каждом письме вот уже две недели только и пишет: «Ах, как я хочу видеть Эрика! Если бы мне хоть на минутку увидеть Эрика!»

— Естественные материнские чувства, — говорю я, — они делают ей честь.

— И вот сегодня, — продолжает он, — я рано окончил работу и решил привезти сюда ребенка, чтобы жена могла повидать его и убедиться, что с ним все благополучно. Она не может оставить мать больше чем на час, а мне нельзя идти к ней, потому что теща меня недолюбливает и я ее раздражаю. Я хотел подождать здесь, а Милли — это моя жена — пришла бы сюда, когда освободится. Я собирался сделать ей сюрприз.

— По-моему, — говорю я, — большего сюрприза вы ей никогда в жизни не устраивали.

— Не шутите с такими вещами, — говорит он. — Я все еще сам не свой и могу вас искалечить.

Он был прав: нельзя было шутить с этим делом, хотя, конечно, оно имело свою смешную сторону.

— Но зачем же, — спрашиваю, — было совать ребенка в бельевую корзинку?

— Это вовсе не бельевая корзинка, — с яростью отвечает он. — Это плетенка для пикников. В последнюю минуту я подумал, что мне не к лицу нести ребенка на руках: уличные мальчишки кричали бы мне вслед. Мой малыш очень любит спать, и я решил, что если его устроить поудобнее в этой корзинке, он отлично перенесет такое короткое путешествие. Я взял корзинку с собой в вагон и не спускал ее с колен. Ни на одну минуту я не выпускал ее из рук. Это колдовство, вот что. Я теперь буду верить в чертей.

— Не валяйте дурака, — говорю я. — Всему должно быть объяснение, надо только доискаться до него. Вы уверены, что это та самая корзина, в которую вы упаковали младенца?

Милбери был теперь немножко спокойнее. Он наклонился и тщательно осмотрел корзину.

— Кажется, — сказал он, — но не могу поручиться.

— Скажите-ка, — говорю я, — вы не выпускали корзины из рук? Подумайте хорошенько.

— Нет, она все время была у меня на коленях.

— Но это же чепуха, если только вы сами по ошибке не сунули туда щенка вместо ребенка. Подумайте спокойно. Я не ваша жена и хочу только помочь вам. Я ничего не скажу, если вы сознаетесь, что на минутку отвели глаза от корзины.

Он опять задумался, и вдруг в глазах его блеснул свет.

— Ей-богу, — говорит он, — вы правы. Я на минутку поставил ее на платформу в Бенбери, чтобы купить иллюстрированный журнал.

— Ну вот, теперь вы говорите разумно. Подождите-ка, завтра, кажется, открывается собачья выставка в Бирмингаме?

— Как будто, — говорит он.

— Вот мы и добрались до сути, — говорю я. — По совпадению эту собаку везли в Бирмингам в точно такой же корзине, как та, в которую вы упаковали своего младенца. Вы по ошибке взяли корзину со щенком, а его хозяину достался ваш малыш. И я бы затруднился сказать сразу, кто из вас сейчас больше сходит с ума. Он, наверное, думает, что вы сделали это нарочно.

Мистер Милбери прижался головой к спинке кровати и застонал.

— В любую минуту может явиться Милли, и мне придется сказать ей, что нашего крошку по ошибке послали на собачью выставку! У меня язык не повернется сказать ей такое!

— Поезжайте в Бирмингам, — говорю я, — и постарайтесь уладить это дело. Вы можете успеть на поезд в пять сорок пять и вернуться около восьми.

— Поедемте со мной, — говорит он, — вы добрый человек, поедемте со мной. Я не могу ехать один.

Он был прав. В таком состоянии он бы угодил под копыта лошадей, не успев выйти на улицу.

— Ну что ж, — говорю я, — если хозяин отпустит…

— О, он не может не отпустить вас, — ломая руки, воскликнул молодой человек. — Скажите ему, что речь идет о счастье целой жизни, скажите ему…

— Я скажу ему, что речь идет о лишнем полсоверене по счету, — говорю я, — это больше поможет делу.

Так оно и было, и не прошло и двадцати минут, как я, молодой Милбери и щенок в корзине сидели в вагоне третьего класса, направляясь в Бирмингам. Тут я представил себе все трудности нашего предприятия. Предположим, по счастью окажется, что я прав; предположим, щенка действительно везли на выставку в Бирмингам; предположим, нам еще более посчастливится, и на вокзале нам скажут, что там видели джентльмена с такой корзинкой, как наша, приехавшего поездом в пять тринадцать; а дальше что? Может быть, нам придется опрашивать всех извозчиков в городе, и к тому времени, когда мы найдем ребенка, окажется, что уж незачем трудиться распаковывать его. Ну, конечно, я не собирался болтать о том, что было у меня на уме. По-моему, бедняга отец чувствовал себя так плохо, что дальше некуда. Мое дело было вселить в него надежду. Поэтому, когда он в двадцатый раз спросил меня, думаю ли я, что он еще увидит своего ребенка живым, я сердито оборвал его.

— Да не мучайтесь вы так, — говорю я. — Бы еще вволю насмотритесь на своего малыша. Дети не так-то легко пропадают. Только в пьесах люди готовы взять на себя заботу о чужих детях. Я в своей жизни знавал множество прохвостов, но даже худшему из них я не пожелал бы иметь дело с десятком-другим чужих младенцев. Не обольщайтесь, будто кто-то похитил его у вас. Поверьте мне, тот, к кому он попал, не успокоится до тех пор, пока ему не удастся вернуть ребенка законному владельцу.

Такая болтовня подбодрила его, и когда мы приехали в Бирмингам, он был гораздо спокойнее. Мы набросились на начальника станции, а тот на всех носильщиков, которые находились на платформе, когда прибыл поезд пять тринадцать. Все в один голос утверждали, что из этого поезда не выходил джентльмен с бельевой корзиной. Начальник станции оказался человеком семейным, и когда мы все ему объяснили, он посочувствовал нам и телеграфировал в Бенбери. Кассир в Бенбери помнил, что на этот поезд брали билеты три джентльмена. Одним из них был мистер Джессоп — торговец хлебом, другим — неизвестный, взявший билет в Вулфхэмптон, а третьим был сам молодой Милбери. Дело, казалось, становилось безнадежным, как вдруг мальчишка-газетчик, слонявшийся вокруг, вмешался в разговор.

— Я видел одну старуху, — говорит он, — которая болталась около вокзала и нанимала кэб. У нее была корзина, как две капли воды похожая на вашу.