Стивен Ликок - Моя викторианская юность Страница 2

Но боюсь, что я чисто по-женски забываю сказать о самом важном, а именно о том, что в этот вечер к столу меня вел Альфред, мой будущий муж. Ростом выше шести футов, стройный как пальма, с красивыми каштановыми волосами и изящными полубачками (французы называют их c?telette de mouton [4]), которые тогда только что вошли в моду, Альфред был поистине великолепен. Я никогда не видела его раньше и знала только, что его звали Альфред Сирил Ненси Слоповер, что он был старшим сыном десятого маркиза Слоповера и Бата и что род их принадлежал к самым старинным и знатным в Англии, хотя и происходил из западных графств. Мать Альфреда была урожденной Дадд, то есть приходилась двоюродной сестрой лорду Хэвенготтни.

Итак, Альфред вел меня к столу. За обедом мы почти не разговаривали – наверное, потому, что я была застенчива и, кроме того, на нашем конце стола сидел мистер Дерингер, который громко рассказывал маме захватывающие истории об охоте на диких папусов [5] в Колорадо и о том, как индейцы племени Кактус преследуют бизонов вердиктами – как это, должно быть, интересно. Альфред никогда не отличался многословием, но обладал умением выражать свои мысли буквально одним словом, отчего все сказанное им звучало очень решительно и категорично. Например, после обеда, когда мужчины присоединились к дамам в гостиной, чтобы выпить чаю, я сказала Альфреду: «Не пойти ли нам в оранжерею?» Он ответил: «Пойдемте». Я спросила: «Может быть, посидим среди бегоний?», и он сказал: «Пожалуй». Потом после некоторой паузы я сказала: «Не вернуться ли нам в гостиную?», и он сказал: «Что ж!» Когда мы вернулись в гостиную, мистер Дерингер все еще рассказывал маме о своих удивительных приключениях, и все его слушали.

Именно тогда я и поняла, какая обширная страна Америка. В сущности, я всегда верила и продолжаю верить, что когда-нибудь для нее настанет великое будущее. Однако в тот вечер мне было не до мистера Дерингера: я чувствовала, что Альфред влюбился в меня, и сердце мое трепетало от счастья. Он выглядел таким благородным, когда сидел с полуоткрытым ртом, как бы вбирая в себя слова мистера Дерингера. Время от времени он делал чрезвычайно тонкие замечания; например, когда мистер Дерингер рассказывал, как легко и свободно живут у них на Западе, и потом еще о вечерах Линча, на которые приглашают даже негров, Альфред сказал: «Неужели?» В этот вечер он казался таким типичным британцем, таким любознательным. Впрочем, он всегда был таким.

На другой день все откровенно хвалили Альфреда. Проходя крадучись из комнаты в комнату (я не видела в этом ничего неприличного), я подслушала о нем очень много лестных слов. Мистер Дерингер, который всегда уснащал свою речь огромным количеством очаровательных американизмов, заимствованных, по-видимому, из технического словаря, сказал о нем: «Винтиков не хватает», а сэр Джон, человек деловой и энергичный, не мог не отдать должное мечтательной и поэтической натуре Альфреда. «Какой-то блаженный», – сказал он. Но вообразите себе мой восторг, когда через день или два Альфред прислал маме прекрасный букет роз из Слопса, имения своего отца, а потом корзину винограда, выращенного в теплицах, а потом еще большую рыбу, лосося, для папы. Две недели спустя он написал папе письмо, в котором официально просил моей руки. Папа поехал в Лондон, посоветовался с поверенными и принял предложение Альфреда. Все это было так романтично, так восхитительно! А затем Альфред приехал на неделю в Глупс уже как мой жених; это были дни упоительного счастья: мы могли ходить вдвоем по парку, а когда мы оставались в гостиной, мама садилась обычно в самый дальний конец и делала вид, что не замечает нас.

Конечно, в любви не все бывает гладко, и иногда она приносит огорчения: помню, что у меня произошла страшная ссора с моей сестрой Люси, которая заявила, что Альфред невежествен и ничего не знает. Я тогда ответила, что ему и не нужно ничего знать, разве такой человек, как Альфред, должен что-то знать? Какие глупости! Впоследствии, когда Люси так неудачно вышла замуж, я часто вспоминала этот разговор.

Потом возникли некоторые споры о моем приданом и вдовьей доле наследства. Вначале папа предложил пять тысяч фунтов приданого, но Альфред отказался наотрез. Он заявил, что не возьмет меньше десяти. Как это романтично, когда из-за тебя сражаются, словно на рыцарском турнире! Альфред был непреклонен и продолжал настаивать на своем даже тогда, когда папа поднял сумму до пяти тысяч гиней. Так что в конце концов папа был вынужден сдаться. Он не только принял все условия Альфреда, но больше того – проявил великодушие и дал ему даже двенадцать тысяч фунтов в виде акций золотых приисков мистера Дерингера. Папа объяснил, что эти акции называются «привилегированными» и что это делает их особенно ценными. Он сказал, что если мы с Альфредом продержим эти акции достаточно долго, то он затрудняется предсказать, сколько они потом будут стоить. Альфред был в восторге от победы над папой. Победа эта была тем более почетной, что сэр Джон всегда говорил, что в папе пропадает блестящий финансист, а мистер Дерингер утверждал, что папа вполне мог бы попасть в Синг-синг.

Помнится, папа в таком же порыве великодушия роздал множество этих золотых акций – фактически все, что у него было, – разным родственникам и знакомым: отцу Альфреда – лорду Слоповеру, старому лорду Туидлпипу – нашему соседу, и еще кому-то, причем отдал почти даром или, во всяком случае, по цене, совершенно не соответствовавшей их действительной стоимости.

И вот настал счастливый день, когда старый Глоуворм обвенчал нас с Альфредом в нашей маленькой церкви в Глупсе. На свадьбу пришли все наши соседи; а арендаторы и работники стояли длинной шеренгой на улице подле церкви, ожидая, когда мы с Альфредом пройдем мимо них. На лужайке перед домом папа устроил для арендаторов пышное празднество с пивом, чтобы они выпили за наше здоровье; дети получили по апельсину и сдобной булочке, девушки – рабочие шкатулки, пожилые женщины – большие корзинки для рукоделия, а каждый подросток – книгу под названием «Труд». По-моему, простой народ жил тогда гораздо счастливее, чем в наши дни. Теперь же эти люди стали какими-то беспокойными! Мне кажется, все дело в том, что они слишком мало работают.

После свадьбы мы поселились в Лондоне: премьер-министр хотел, чтобы Альфред баллотировался на выборах в палату общин. Англия, сказал он, нуждается в таких людях, как Альфред. Муж принял предложение на том условии, что он не будет выступать, работать или заседать в парламенте, а также не станет иметь никаких дел с избирателями. Премьер-министр сразу же согласился: он вовсе не желал, чтобы Альфред встречался с избирателями.

На первых порах нашей семейной жизни у нас, как и у всех молодоженов, естественно, были материальные затруднения. Вначале, когда мы поселились в Лондоне, мы во многом нуждались, то есть я хочу сказать, что у нас было слишком мало доходов, чтобы держать достаточно прислуги и жить на широкую ногу. С другой стороны, мы не могли не иметь такого большого дома, так как иначе нам трудно было бы использовать всех наших слуг. Доходило до того, что Альфред нередко сам приносил себе воду для бритья, а иногда собственноручно растоплял камин: учитывая положение, он предпочитал сам поднести спичку к дровам, чем позвонить слуге. Но мы оба считали, что все эти маленькие неудобства делают нашу жизнь только более достойной уважения.

Однако в скором времени благодаря связям моего папы Альфред получил назначение на должность главного шталмейстера на псарне ее величества, что значительно упрочило наше положение. Альфреду, конечно, не приходилось выводить собак на прогулку: для этого на псарне имелись младшие шталмейстеры, но ему приходилось подписывать всякие счета на корм для собак, и это нередко отнимало у него массу времени.

В довершение этих маленьких домашних неурядиц над нашей семьей разразилось страшное несчастье: моя сестра Люси неудачно вышла замуж. Насколько мне помнится, Люси никогда не придавала должного значения общественным различиям. Помню, еще девочкой она разговаривала с крестьянами так, словно они были ей ровней. Поэтому я нисколько не удивилась, когда она вышла замуж за человека значительно ниже ее по общественному положению. Папа и мама были страшно шокированы, и мама решилась на исключительно смелый шаг – она перестала разговаривать с Люси. Мало того, что у этого человека не было никакой родни – он к тому же еще работал в какой-то газете. Конечно, теперь на такие вещи смотрят иначе, и журналистов – разумеется, кроме незаконнорожденных – принимают всюду. Но тогда приличия соблюдались строже, а с мужем Люси, мистером Смитом, дело обстояло совсем плохо: он пытался писать книги и даже напечатал что-то о цветах и ботанике. Нас всех очень огорчало, что судьба Люси сложилась столь печальным образом, но потом папа, который, безусловно, пользовался большим влиянием, добился в министерстве колоний, чтобы мистера Смита вместе с Люси и детьми, которых к тому времени было уже трое, отправили на казенный счет в Британское Борнео изучать цветы. У них не было денег на обратную дорогу, а потому все они остались там и впоследствии чудесно устроились. Несколько лет спустя папа получил письмо из Саравака от одного из мальчиков; папа сказал, что тот как будто подает большие надежды и, вполне возможно, станет настоящим дакойтом [6].