Антология Сатиры и Юмора России XX века. Том 46. Александр Иванов - Александр Александрович Иванов Страница 2

— Не обиделся? — спросил Саша, когда я прочитал «пасквиль».

— Знаешь, — ответил я ему, — что сказал Маршак твоему тезке Александру Архангельскому прочитав пародию на себя? Он сказал: «Портретироваться у такого мастера — большая честь». Это мне Валентин Берестов рассказал, прочитав мою пародию на его стихи. Так что круг замкнулся.

Саша, которого иные, задетые его пародиями, считали заносчивым и высокомерным, застенчиво улыбнулся и сказал:

— Спасибо. Напечатаешь, если захочешь. А нет — оставь на память.

Я оставил. Хотя, признаюсь, очень хотелось явить миру это сочинение, утверждающее, уже пером нашего классика, меня среди «избранных».

Вот и вся истории. В ней — ничего особенного. Но она добавляет живой штришок к образу человека, чью книгу вы держите в руках. Хорошую, настоящую книгу. И мне было бы жаль, если бы в ней не оказалось еще одного текста, который написан не Александром Ивановым, но, может быть, является лучшей рецензией на все, что написал он. Восполню же этот пробел и приведу стихи Риммы Казаковой, которые он слышал из ее уст.

Саша Иванов, творец пародий.

Вредное, признаться, существо:

Заявил при всем честном народе,

Что поэты пишут для него.

У меня стихи иного рода,

Я грехом всеобщим не грешу.

Я пишу, однако, для народа,

А для Иванова не пишу.

Знаю, к пародистам жизнь сурова,

И из них отдельных я щажу.

Я пишу, местами, для Пьянова,

А для Иванова не пишу.

Ну а если уж признаться честно,

Все никак вопроса не решу:

Неужели я пишу так пресно.

Что для Иванова не пишу?!

Такое откровение делает честь поэту. Ибо далеко не все пишущие столь откровенны по отношению к себе, любимым. А для пародиста подобные «мадригалы» важнее, нужнее и дороже всяких рецензий и критических признаний.

Александр Второй заслужил эти строки.

Алексей Пьянов

13.9.2005

Пародии

Дорога на эшафот (Чингиз АЙТМАТОВ)

Часть первая

После бойни, учиненной в Моюнкумской долине деклассированными элементами ради выполнения скорректированного плана мясопоставок, в этих уже не девственных местах появился Авгий Конюшниев.

Мыслитель-дилетант, изгнанный из семинарии за вольнодумство, он прибыл с гоп-компанией гонцов за анашой, дабы обратить души этих заблудших в лоно истинной веры, изобретенной им на скамейке вокзала города Кзыл-Орда бессонной зимней ночью.

Задача была сложной. Алкоголики и бандиты, существа с интеллектом инфузорий, обращению не поддавались. Зато их обращение с Авгием поддавалось описанию, но читать это детям до 16 лет, престарелым, слабонервным, беременным женщинам, а также всем без исключения читателям на ночь не рекомендуется.

Лежа связанный, избитый в кузове грузовика на окровавленных тушах антилоп, Авгий смотрел на небо с бегущими облаками, и вдруг показалось ему, что некто в белом плаще…

Часть вторая

В белом плаще с кровавым подбоем, шаркающей кавалерийской походкой, ранним утром четырнадцатого числа весеннего месяца нисана в крытую колоннаду между двумя крыльями дворца Ирода Великого вышел прокуратор Иудеи Понтий Пилат.

Он долго всматривался в стоящего перед ним босого оборванца, молча вздыхал, стуча сандалией о сандалию, думал.

— Ну, — спросил наконец Пилат, переминаясь с ноги на ногу и проклиная иудейскую жару, — упорствуешь, Назаретянин?

— Упорствую, батюшка.

— Так ведь распнут тебя. Не боишься?

— Боязно, — помялся Иисус, — и неохота. Да куда ж деваться? Надо мне. Иначе христианство не возникнет.

— Ну, гляди, — огорчился Пилат, — жаль мне тебя. Я ведь тоже лицо историческое. И мне деваться некуда. Историю не перепишешь… Ты бы подумал еще маленько… Я бы тебя, если одумаешься, из страны выслал — и все дела! А так — умываю руки!

— Думал уже, — хмуро сказал Иисус. — Поздно. Идти надо.

— Ладно! — вздохнул Пилат и махнул рукой, не замечая Авгия Конюшниева, появившегося на Арочной террасе, но невидимого потому, что предстоит ему возникнуть на земле в далеком двадцатом веке…

Часть третья

Дальнейшие события по законам новейшего романа не имеют к предыдущему ни малейшего отношения.

Известной пословице вопреки погибли голодные волки, но при этом и овцы не остались целы…

А единственное светлое пятно в романе — репутация автора, да продлит бог его дни во славу убиваемой, но никак не умирающей русской литературы, что возрождается, кипя и стеная, сама из себя…

Семя жизни (Николай АЛЕШКОВ)

Кто, скажите, в землю бросил семя жизни на бегу?

Задаю себе вопросы,

а ответить не могу.

___

Что в мужчине потрясает?

Он у жизни не в долгу.

И, бывает, что бросает

семя жизни на бегу.

Я и сам успеха ради

то бегу, то семеню…

И, бывает, что, не глядя,

землю-мать осеменю.

Что потом — плевать мужчине:

дескать, милая, рожай!..

Не по этой ли причине

все у нас неурожай?

Но порой чешу я темя,

стихотворец-эрудит;

если каждый бросит семя,

от кого земля родит?

А поскольку член Литфонда,

примириться не могу

с разбазариваньем фонда

семенного на бегу.

Вложение (Елена АНДРЕЕВА)

Я до тебя не понимала.

Какой недюжинный запас

Тепла, душевного накала

Вложил завод когда-то в нас.

___

Я мало в жизни понимала.

Тепло надежд в душе храня.

В меня родной завод немало

Вложил накала и огня.

Но в жизни счастья я искала,

Вдоль по течению гребя…

Еще какого-то накала

Мне не хватало без тебя.

Клянусь, что без объятий милых

Мне не прожить теперь и дня.

Да весь завод вложить не в силах

Того, что ты вложил в меня!

Ядро огреха (Лев АННИНСКИЙ)

Я часто думаю о том, что случилось бы, начни Лев Толстой свой роман с такой фразы: «Все смешалось в доме Аннинских»?

Так вот. Не ищите в моей книге того, чего в ней нет.

Это необходимое замечание. Хотя я и не намерен перечислять, чего НЕТ в моей книге. Это не входит в мою задачу и заняло бы слишком много времени.

Задача вдумчивого читателя — найти то, что в этой книге ЕСТЬ. А это очень