Джером Джером - Трое на прогулке Страница 20

Все дрезденские сплетни до сих пор вертятся вокруг Августа Сильного, или, как его окрестил Карлейль, «человека греха», который, согласно народной молве, увеличил население Европы более чем на тысячу человек. Замки, где томилась в заключении та или иная его отвергнутая возлюбленная, имевшая неосторожность претендовать на более высокий титул (говорят, одна томилась там сорок лет, бедняжка!), тесные комнаты, где не выдержало ее исстрадавшееся сердце и она умерла, — их показывают и по сей день. Замки, которым стыдно за столь низменный поступок, совершенный в их стенах, в изобилии разбросаны по окрестностям Дрездена, подобно костям павших на поле брани; большинство историй, которые вам поведает гид, таковы, что «молодой особе», воспитанной в немецком духе, лучше их не слушать. Портрет Августа в полный рост висит в великолепном музее, бывшем Цвингере,[5] который он специально построил для звериных потех, когда горожанам приелись кустарные представления рыночной площади; этот чернобровый, звероподобный мужчина был, безусловно, культурным человеком с развитым вкусом, что часто побеждало в нем низменные инстинкты.

Современный Дрезден, вне всяких сомнений, многим ему обязан.

Но, пожалуй, больше всего в Дрездене иностранца поражает электрический трамвай. Эти огромные экипажи мчатся по улице со скоростью от десяти до двадцати миль в час, поворачивая с лихостью ирландского извозчика.

Ими пользуются все, кроме офицеров при мундире, — им это запрещено. Дамы в вечерних туалетах, спешащие на бал, разносчики со своими корзинами сидят бок о бок. Трамвай — самый важный объект на улице, и все спешат уступить ему дорогу. Если вы зазевались и при этом умудрились остаться в живых, после выздоровления вас ждет штраф именно за то, что не пропустили его. Так вас учат не ловить ворон.

Однажды после обеда Гаррис решил самостоятельно прокатиться на трамвае. Вечером, когда мы сидели в «Бельведере» и слушали музыку, Гаррис без всякого на то повода сказал:

— У этих немцев начисто отсутствует чувство юмора.

— С чего ты взял? — спросил я.

— Сегодня, — ответил он, — я вскочил в один из этих трамваев. Я хотел посмотреть город и остался стоять снаружи на этой площадочке, как она там называется?

— Stehplatz,[6] — подсказал я.

— Пусть будет так, — сказал Гаррис. — Ну, вы, наверное, знаете, там основательно трясет, и нужно остерегаться острых углов и быть начеку при отправлении и остановках.

Я кивнул.

— Было нас там человек пять, — продолжал он, — а опыта у меня, конечно, никакого. Трамвай внезапно рванул с места, и я отлетел назад. Я упал на солидного господина, что стоял за мной. Он, в свою очередь, не удержался и опрокинулся на мальчика с трубой в зеленом байковом чехле. И никто из них даже не улыбнулся: ни господин, ни мальчик с трубой; они стояли как ни в чем не бывало и хмуро смотрели в сторону. Я уж было собрался извиниться, но тут трамвай почему-то затормозил, я, естественно, полетел вперед и уткнулся прямо в седовласого старичка, по виду профессора. И что же? Ни один мускул не дрогнул на его лице.

— Может, он был занят своими мыслями? — предположил я.

— Ну а другие что? — ответил Гаррис. — Ведь пока я не вышел, на каждого из них упал раза по три. Дело в том, — продолжал Гаррис, — они знают, когда будет поворот и в какую сторону им наклоняться. Я же, как иностранец, оказался в невыгодном положении. Меня мотало, бросало, я цеплялся то за одного, то за другого, и это действительно было смешно. Не скажу, чтобы это был юмор высокого класса, но у большинства я бы вызвал смех. Но немцы не заметили в этом ничего смешного. Был там один коротышка, он стоял у тормоза. Я, по моим подсчетам, падал на него пять раз. Вы уже решили, что на пятый раз он не выдержал и стал смеяться до упаду? Не тут-то было. Он лишь измученно посмотрел на меня. Скучные люди.

В Дрездене Джордж также угодил в историю. У Старого рынка помещался магазинчик, в витрине которого на продажу были выставлены подушечки. В основном магазин торговал стеклом и фарфором, подушечки были выставлены так, на пробу. Это были очень красивые подушечки: атласные, ручной работы. Мы частенько проходили мимо магазина, и всякий раз Джордж с вожделением на них поглядывал. Он сказал, что такой подарок наверняка придется по душе его тетушке.

Во время путешествия Джордж был очень внимателен к своей тетушке. Каждый день он писал ей длинные письма, а из каждого города, в котором мы останавливались, отправлял по почте какой-нибудь подарок. Мне это показалось чрезмерным, и я неоднократно пытался ему это втолковать. Наверняка его тетушка встречается с другими тетушками и болтает с ними о том о сем; наверняка она похваляется своим замечательным племянником. Как племянник я категорически против обычая, заведенного Джорджем. Но ему что говори, что нет.

Итак, однажды в субботу после обеда он бросил нас на произвол судьбы, а сам отправился покупать подушечку для своей тетушки. Он сказал, что уходит ненадолго, и попросил нас подождать его.

Но ждать пришлось долго. Наконец Джордж явился. В руках у него ничего не было, а на лице была написана тревога. Мы спросили, где же подушечка. Он сказал, что подушечка больше не нужна, что он передумал, что он решил, что тетушке подушечка не понравится. Что-то здесь было не так. Мы попытались докопаться до истины, но ничего не вышло. Когда число заданных ему вопросов перевалило за двадцать, он стал отвечать не по существу.

Однако вечером, когда мы остались с ним наедине, он сам рассказал мне, что с ним приключилось. Он сказал:

— Какие-то они странные, эти немцы.

— Ты это про что? — спросил я.

— Да все про подушечку, — ответил он, — которую я собирался купить.

— Для тети, — уточнил я.

— Да, для тети! — взорвался он. Он весь кипел от ярости; никогда я не видел, чтобы упоминание о тете так уводило человека из себя. — Почему бы мне не послать подушечку своей тете?

— Успокойся, — ответил я. — Высылай на здоровье. а тебя за это очень уважаю.

Он взял себя в руки и продолжал:

— В витрине, как ты помнишь, было выставлено четыре подушечки, очень похожие друг на друга; на каждой — ярлычок, на котором черным по белому написана цена — двадцать марок. Не стану утверждать, что бегло говорю по-немецки, но обычно меня понимают, да и я смогу разобрать, что мне говорят, если, конечно, не тараторят как сороки. Я зашел в магазин. Ко мне подошла молоденькая продавщица, хорошенькая, скромная, я бы даже сказал, робкая. Такого я от нее не ожидал. Я просто поражен!

— Чем поражен? — сказал я.

Джорджу всегда кажется, что вам известен конец истории, которую он начал рассказывать; это выводит из себя.

— Тем, что произошло, — ответил Джордж. — Тем, о чем я тебе рассказываю. Она этак застенчиво улыбнулась и спросила, что мне угодно. Я выложил на прилавок двадцать марок и сказал: «Будьте добры, подушечку». Она уставилась на меня так, будто я требовал пуховую перину. Я подумал, что она не расслышала, и повторил громче. Пощекочи я ей шейку, она была бы меньше удивлена и обижена.

Она сказала, что я, должно быть, ошибся.

Мне не хотелось вступать с ней в пререкания, словарный запас мой не богат. Я сказал, что ошибки быть не может. Я показал на двадцать марок и повторил в третий раз, что мне нужна подушечка, «подушечка за двадцать марок».

Вышла другая девушка, постарше; первая продавщица повторила ей то, что я сказал; мои слова, показалось, смутили ее. Вторая продавщица ей не поверила: по ее мнению, я не похож на человека, которому требуется подушечка. Чтобы убедиться в этом, она самолично спросила меня: «Вы сказали, вам нужна подушечка?» — «Я уже и раза говорил, что мне нужно, — ответил я. — Что ж, повторю еще разок». — «В таком случае ничего вы не получите».

На этот раз я рассердился. Будь подушечка мне не столь необходима, я бы попросту ушел из магазина; но подушечки на витрине были выставлены явно на продажу. Мне было непонятно, почему это я ничего не получу «Нет, получу!» Это простое предложение. Я произнес его весьма решительно.

Тут подошла третья девушка — собрался весь обслуживающий персонал. Эта третья была такая быстроглазая, пухленькая. При других обстоятельствах она бы мне понравилась, но тогда ее появление лишь разозлило меня. Мне было непонятно, что им троим здесь надо.

Первые две стали объяснять третьей, в чем дело, и, еще не дослушав до конца, та стала хихикать — этакая хохотушка. Затем они затрещали как сороки, все втроем, и через каждые пять-шесть слов поглядывали на меня; и чем больше они на меня смотрели, тем больше хихикала третья девушка; а потом стали хихикать и первые две идиотки; можно было подумать, я клоун и даю им бесплатное представление.

Наконец третья девушка успокоилась и подошла ко мне, не переставая хихикать. «Если вы получите, что хотите, то уйдете?» Я не сразу ее понял, и она повторила: «Подушечка. Если вы получите подушечку, вы уйдете из магазина — сейчас же?»