Дмитрий Ненадович - Анти-Духлесс Страница 21

Вложили-то вложили, но тут же, ничтоже сумняшись взяли и тиснули свои великие имена в основание статуи. А те имена, которые в основании не поместились, тут же легли на гранитные камешки, вокруг ангела аккуратно уложенные. И лежат себе там, как на знаменитом Арлингтонском кладбище в Северной Америке. Одни прохожие, читая эти свежетиснутые надписи на гранитных в скорби своей камушках сильно удивляются: «Так вот этот-то гад, жив ведь еще, чтоб ему пусто было! Мы же эту сволоту только вчера еще в Белом доме видели! Пугал он нас сносом «ракушек»! А куда мы будем машины ставить? Каков, подлец?! Нахамил и, быстренько под почетно-мертвого закосил!» А другие прохожие тут же вступают с этими злыми гражданами в перебранку: «Перестаньте кощунствовать в этом святом для нас месте! Не могли вы Афанасьича вчера видеть! Не мог он вас ничем пугать. Уж очень добрым он при жизни был. Садовые участки нам на очистных сооружениях выделил. Пусть небольшие, но зато очень ровные. Воняет, правда, там очень сильно и всегда, почему-то, воняет. Но зато какой хрен и огурцы с кабачками там вырастают! И ведь совсем немного взял с нас тогда Афанасьич! По-божескому просто. Это сейчас уже (когда Афанасьича не стало) некоторые типы говорят, что незаконно это все и документы у нас недействительны, кадастр какой-то поминают… Фу, слово какое мерзкое. По-всякому обидеть таперича все всуе норовят. А Афанасьич — нет, он нас никогда не обижал. При нём всё подругому было. Справедлив был. А камень уже два месяца как тут лежит. И написано на нем про Афанасьича. Поэтому — даже и не сумлевайтесь. Там он. Афанасьич-то. Под каменюкой этой тяжеленной. Горемыка-благодетель наш незабвенный». И слушая это все, понимаешь — абсолютно правильно ведь сделали все люберецкие правители. Сделали, чтобы, значитца, помнили их благодарные потомки! И будут теперь они, правители в смысле, жить во всех грядущих веках. А в ближайшей перспективе никогда не умрут они от внезапно нахлынувшей скромности. А что? Это ведь тоже очень даже хорошо. Хоть одной напастью, но всеж-таки по-меньше для них будет. Ведь, упаси Бог, с ними чего на почве этого скоропостижного приступа ложной насквозь скромности может приключится! Кто же позаботится тогда о незадачливых в извечной беззаботности своей безхитростных люберчанах? Вымрут ведь все. Зазря передохнут.

Ну а тем, кому все же не повезло на перекрестках (ну, не доглядел, к примеру, ангел, недоработал как-то — рвстерялся) хитроумные люберецкие правители тут же хлоп и проникаются заботой: «Надо, — справедливо думают они, — срочно организовать по этому безвременно убиенному память! Не только же нам великим она нужна-то, в конце-то концов! Людям ведь тоже хочется. Хоть кусочек, какой от памяти этой». Недолго они думают по этому поводу и — «Нате!» Сразу же другой памятник невдалеке от своего правители эти ставят. Тоже совсем недалеко от злополучного перекрестка. А для этого вначале найдут они на свалке развалившегося вертолетного завода ржавые останки некогда грозной машины, добротно помазюкают их зеленой краской и повесят на списанный столб уличного освещения в изрытом (для дизайну, конечно же) противотанковыми рвами и бомбовыми воронками типовом люберецком дворе. Повесят и напишут у подножия столба какую-нибудь трогательную надпись, посвящая ее тем, кто так и не дошел до своего дома. А на открытии памятника еще и тоскливо споют, подпевая надорванными в скорби голосами приглашенному по такому случаю батюшке: «Вечная па-а-мять!» При этом совершенно непонятно кому посвящена эта память, кто этот потерпевший, откуда и куда он шел и почему, всеж-таки, не дошел он. И это, наверное, правильно. В этом случае, вроде как о всех этих недошедших куда-то бедолагах, память получается. Обезличенно как-то все, не как там — под ангелом, но всеж-таки тоже, какая-никакая, а память. Ангелов на всех не напасешься. В том числе и на тех, кто потерпел неудачу на этих скорбных в разрухе своей направлениях автомобильного движения, когда-то по ошибке названных в Люберцах дорогами. А кто им был виноват, недошедшим этим? Надо было перебегать быстрее или же тише ехать. И при этом не выпивать. Выпивать можно только дома. В меру. А выпив, пусть даже и в меру, из дома ни в коем случае не выходить. Тогда не придется тратиться правителям ни на какие памятники. Можно будет тогда и какие другие вопросы порешать. А пока львиная доля денежных знаков из городской казны продолжает кристаллизоваться в скорбные монументы, но, надо отметить, надписи на граните становятся год от года конкретней и осмысленней. Понятное дело — совершенствуются правители, развиваются. Однако мелкие семантические недоработки все равно имеют место быть. Так, к примеру, не так давно, соорудили правители еще одного скорбящего ангела, а на постаменте указали выгравировать вполне понятную в самом начале своем фразу о скорби по всем павшим на недавно прошедших войнах. Правильное начало. А потом вдруг: «В назидание потомкам». Что, спрашивается, назидают правители потомкам? «Откосить» любыми путями от армии, чтобы нигде не пасть? Или же наоборот, срочно найти такое место, где можно гарантированно пасть и попасть под юрисдикцию надписи, выгравированной на скорбном монументе? Нет, было бы понятно, если бы абсолютно все городские правители одновременно и публично бросили бы пить, курить и нецелевым образом расходовать казенные деньги, а потом соорудили по этому поводу какую-нибудь стелу с соответствующим назиданием. Тогда все ясно, правители как бы сказали потомкам: «Делай как мы!» Но этого-то ведь пока не наблюдается. Поэтому-то и смысл этого назидания потомкам пока не совсем понятен. В общем, есть еще отдельные недоработки у люберецких правителей в лингвистике, но ведь и прогресс их уже заметен!

Справедливости ради, надо отметить, что громоздящиеся повсюду скульптуры и памятники — это все, как говорится, мелочевка. Обыденность и текучка все это. Особенно же много мудрым люберецким правителям удалось сделать в части освещенности и без того блистающего многообразием разноцветных огней мегаполиса. Пусть некоторые жлобы из других регионов необъятной страны обвиняли их при случае в излишней расточительности. Но люберецким — им все по фигу. Люберецкие правители всегда игнорировали эти недальновидные в очевидной глупости своей и такие мерзкие инсинуации. И по ночам мегаполис являл собой море разноцветных огней и замысловато подсвеченных высотных зданий. Жителям мегаполиса это, конечно же, доставляло некоторые небольшие неудобства во время их чуткого сна, но проблема очень просто решалась покупкой плотных штор. Правители и здесь не скупились и шли на новые траты, закупая шторы для населения. А население при этом здорово экономило на электричестве! Ведь наружное освещение было таким ярким, что в вечернее время дополнительного внутреннего освещения квартир не требовалось вовсе. Надо было только не полениться и пошире раздвинуть плотные в халявности своей оконные гардины. Тратить электроэнергию населению приходилось теперь только на бытовые приборы. Но самым главным из того, чего удалось достичь люберецким правителям с помощью такой вот грандиозной иллюминации, было то, что практически полностью была искоренена в мегаполисе уличная преступность. Знаменитые люберецкие уличные бандиты, привыкшие творить свои темные делишки исключительно под покровом ночи, теперь этого покрова лишились и пришли в полнейшую растерянность от такого светового обилия. Они начали чувствовать себя насекомыми, препарируемыми под ярким светом микроскопа и, в конце концов, трусливо расползались по другим, менее освещенным регионам страны.

Можно еще долго петь оды мудрости нынешних люберецких правителей, но главное — итог. А итог состоял в том, что все в порядке было на этом отдельно взятом пятачке земной поверхности, по которому топал сегодня Жека. Решил он сегодня немного развлечься. Решил покинуть он благословенные Люберцы и посетить одно из окраинных его поселений. Мы уже не раз вспоминали эту отстойную люберецкую окраину, называемую Москвой. Что несло его в эту клоаку? Все дело в том, что был у Жеки в этих трущобах один любимый кабачок. В этом любимом Жекином заведении всегда собирались довольно успешные и состоявшиеся уже давно люди. В основном это были маркетологи типа Жеки, даже кое-кто иногда забредал туда на огонек и покруче. Немного по-VIPестей самого Жеки. Но это случалось редко. Таких людей в Люберцах было не так-то и много при громадном изобилии кабаков. Были, правда, случаи, когда в кабак пытались проникнуть какие-нибудь отстойные лузеры. Однако этих случайно-залетных во хмелю лузеров уверенно отсекал бдительный и жесткий фейсконтроль. Несмотря на изысканность местной публики, кабак носил какое-то странное, отстойное просто какое-то название. Может, как раз этим названием он и вводил в заблуждение залетных лузеров. В общем, несколько приземленно, коротко и просто назывался этот кабак — «Яма». И никто не мог вспомнить, кто и когда его так назвал. Много раз пытались это название поменять. Устраивали даже конкурсы среди посетителей на выдумку нового, более продвинутого названия. Но, в конце-концов, все всякий раз заканчивалось, как всегда, ничем. Неудачей все заканчивалось. Очередное победившее в конкурсе название почему-то никогда не находило отклика в душе хотя бы одного из многочисленных кавказских хозяев заведения, и старая вывеска оставалась висеть дальше. Жеке это название временами даже нравилось. Чаще всего летом. В неистовую летнюю жару это название обещало прохладу. Во всех остальных случаях от названия веяло либо могильным холодом, либо смрадом бурно разлагающихся испражнений. Лучше бы, конечно, это был бы какой-нибудь «Погребок». Все же не так печально и отстойно как «Яма». Но предложенный Жекой «Погребок», к великому его сожалению, в свое время не прошел по конкурсу. В одном из конкурсов как-то раз победило название «На дне». Но вывеска не поменялась. Видимо, из соображений экономии. В общем, какой-то злой рок висел над этим кабаком. Вернее, над его названием. А может, это прилипчивое название каким-то образом сублимировало все в этом кабаке происходящее? Вряд ли. Все же такие приличные люди в нем всегда собирались.