Иван Стаднюк - Максим Перепелица Страница 23

И начал я искать выхода. Все во мне кипит. Карманы вывертываю, в подсумок лезу рукой: во что бы завернуть спички? Ведь безвыходного положения для солдата ни­когда не бывает, – об этом нам часто твердит командир взвода.

Вдруг вижу, что возле тропинки, которая вдоль берега юлит, лопухи растут. Самые обыкновенные лопухи, каких в нашем селе Яблонивке, на Винничине, в каждом рву це­лый лес. Кинулся к лопухам. Сорвал один, второй. На­ходка же это! Хозяйки у нас в селе накрывают лопухами кувшины с молоком, потом перевязывают тесемкой и в воду опускают, чтобы молоко было холодным. Это в поле, в жару чаще делают. Кувшин, завязанный лопухом, сутки простоит на дне ведра с водой или в ручье, и капля в него не просочится.

Быстро раздеваюсь (по условиям задачи мы могли в трусах на тот берег переплывать). А душа уже ли­кует. Так радостно мне: ведь додумался! Жаль, что това­рищам подсказать нельзя. Велено самостоятельно дейст­вовать.

Достал из вещмешка индивидуальный пакет, разорвал его. Затем разломал спичечную коробку и обе терки вместе с десятком спичек приладил к правой ноге повыше ступни. А сверху один, второй, третий лопух. Потом туго-натуго – бинтом. Так прибинтовал к ноге лопухи, что к спичкам, которые под ними упрятаны, не только вода, воздух не проберется. Потом за спиной закрепил свой автомат – и к речке. Вижу, Ежиков тоже разделся, Самусь… Значит, кумекают хлопцы.

Тороплюсь. Вдохнул полную грудь воздуха и из-за куста нырнул под воду. А вода чистая, дно песчаное. Гляжу на дно, чуть лицом к нему не прикасаюсь и, сколько есть сил, ногами отталкиваюсь от него вперед, а руками вверх гребу, чтобы вода меня не выносила. Этот способ каждому солдату известен. Если не очень глубоко, свободно можно пройти под водой метров тридцать.

Однако наша речка не такая. Возле берега мелко, пе­сочек на дне. А дальше – коряги. Страшные! Зелеными бородами водорослей пошевеливают. От коряг не оттолк­нешься. Значит, нужно не «идти» по дну, а плыть над ним. Так и делаю. Но речка широка, под водой больше минуты не выдержишь. Плохо твое дело, Максим. Никакой мочи нет терпеть дольше.

Что есть сил работаю руками, ногами и постепенно вы­жимаю из груди воздух. Еще метр-два проплываю впе­ред. Чувствую, как немеет правая нога, к которой спички прибинтованы. Значит, слишком туго перехватил ее. А ко­ряги протягивают ко мне свои зеленые бороды, что-то пря­чут в темных закоулках. Даже неприятно.

Перевертываюсь на спину и, рассчитывая движения, чтобы не вынырнуть всем телом, выставляю над водой только лицо. Жадно подышал, передохнул – и снова к ко­рягам. Хорошо, что приучил я себя в воде смотреть. А зря­чий – не слепой.

Наконец, выбрался за середину речки. Гора с плеч. Здесь глаз «противника» не достанет – заросли мешают. Плыву я на боку и осматриваюсь. Вижу, Василий Ежиков меня настигает. А там из воды, точно утка, Илья Самусь вынырнул. Одним словом, хлопцы в нашем отделении та­кие, что их трудно опередить.

Только один Али Таскиров на две минуты позже дру­гих костер разжег. На то тоже была своя причина.

…Итоги занятий проводились в лагере на задней ли­нейке. Стою я в строю и радуюсь за себя, за товарищей. Не спускаю глаз со старшего лейтенанта Куприянова. А он, стройный, молодой, хмурит брови и ходит перед строем, поскрипывая новыми сапожками. Но очи его сме­ются. И всем нам доподлинно известно, что командир роты доволен.

Когда начали разбирать, кто какую смекалку проявил, чтобы сохранить сухими спички в воде, настроение мое стало резко падать. Ведь подумайте только! Илья Самусь вытащил из учебного патрона пулю, сунул в гильзу несколько спичек, кусок терки и опять заткнул ее пулей. За­тем махнул в воду. Вот тебе и Илья. Просто и здорово! А Володин использовал стеклянный пузырек, в котором таблетки от изжоги носил; Иван Земцов – гильзу из-под ракеты. Таскиров же проще всех. Половинки спичек и ку­сок терки обвернул в бумагу и так зажал в кулаке, что даже под водой не замочил их. Правда, кулаком ему не­сподручно было грести. Поэтому Али позже других на про­тивоположный берег высадился.

А Василий Ежиков – прямо удивительно – спички в подсумке перевез и ни во что их не упаковывал. А чтобы спички не намокли, Ежиков такое придумал, что ахнешь! Был у Василия кусок парафиновой свечки. Он быстро рас­топил его в крышке металлического портсигара, окунул в парафин спички, каждую в отдельности, затем терки. А когда на спичках и на коробке парафин застыл, никакая вода им не была страшна. Бери спичку из воды и зажигай. Парафин стирается с головки, а остальной горит, потрес­кивает.

Узнал я на разборе обо всем этом, и так обидно стало за себя! Думаю: «У всех смекалка по последнему слову техники разработана, а у меня – лопух. Как бы хлопцы в шутку такую кличку мне не приклеили».

А тут командир роты говорит:

– Способ Ежикова должен каждый запомнить. Спички в парафине можно сохранить в любую погоду. А спички солдату ой как нужны!

А дальше обо мне речь:

– Перепелица – молодец (так и говорит – молодец!). Его смекалка простотой своей всех перекрывает. А суть смекалки в том и есть, чтобы найти выход из трудного по­ложения самым простым способом. Удачно придумал и рядовой Самусь…

Прямо своим ушам не верю. Вот тебе и последнее слово техники! Оказывается, для пользы дела всякая тех­ника пригодна. Нужно уметь правильно и вовремя исполь­зовать ее.

Оглядываюсь вокруг и вижу, что лагерь наш еще краше стал. Наверняка потому, что позолотили его косые лучи заходящего солнца. Но, по-моему, лагерь все же хо­рош другим – интересная в нем жизнь солдатская, труд­ная и от этого еще более увлекательная.

БАТЬКОВА НАУКА

Я уже говорил, что младший сержант Степан Левада – мой односельчанин и личный друг. Счастливый же он че­ловек. Однажды приходит газета нашего военного округа. Вижу, на ее первой странице – большущий портрет. Гла­зам своим не верю! Узнаю на портрете Леваду. Серьезный такой, деловой. А под портретом подпись, от которой дух захватывает: «Лучший сержант Н-ской части. Все подчи­ненные его отделения учатся только на «отлично».

Схватил я газету и стрелой в комнату политпросветработы, где Левада к занятиям готовился. Врываюсь в двери и замечаю, что Степана уже не удивишь. Сидит он над га­зетой и смотрит на свою фотографию.

Набросился я на него. Поздравляю, руку жму. А он как-то виновато улыбается, вроде ему неудобно, что в га­зете пропечатали его, а не меня – Максима Перепелицу.

Рад я за Леваду, за отделение наше. Ведь не всем дана такая честь. Говорю Степану:

– Посылай домой эту газету и отдельный экземпляр Василинке Остапенковой. Пусть знают наших!

Степан махнул рукой и отвечает:

– Неудобно, скажут – расхвалился. Уж когда в от­пуск поеду, тогда и покажу при случае.

Просто обидел меня Левада своими словами. Какое тут неудобство? Собственными силами такая слава завоевана. Чего ее стесняться? Тоже мне скромник! Как будто в газете идет речь об одном Леваде. Все же отделение чести удостоено! Да и роте и офицерам нашим хвала. Ведь сол­датская наука – орешек очень крепкий! Его не раскусил бы ни Левада, ни Перепелица, если бы офицеры сидели сложа руки.

Но Степана не убедишь. Знаю я его. Как заупря­мится – скала, не сдвинешь. Думаю себе: раз Леваде не­удобно газету со своим портретом домой отсылать, так мне – Максиму Перепелице – абсолютно удобно.

Решено – сделано. Отправил я в Яблонивку своему батьке, Кондратию Филипповичу, толстую бандероль и к ней инструкцию приложил, кому газеты распределить. От­правил и дожидаюсь ответа. Степану же об этом – ни слова.

Через неделю приходит письмо от отца. Пишет, что га­зеты вручил всем по назначению, рассказывает о сельских новостях. А в конце читаю приписочку. И такая, скажу вам, это была приписочка, что все нутро она мне перевер­нула.

Пишет батька в конце письма:

«Газету от первой и до последней строчки прочитали. Портретом Степана всей семьей любовались. Потом на стенку под стекло повесили. Но дивно мне, что в газете той о тебе упомянуть забыли. Ни слова о Максиме Перепе­лице. Далеко, видать, тебе до Степана…» А в конце вос­клицательный и вопросительный знаки.

Не сладко мне от такой подковырки Батька же знает, что служу я в отделении Левады. А в газете ясно напи­сано: все солдаты отделения – отличники. Но этого отцу мало. Фамилии, видите ли, моей не пропечатали. Догады­ваюсь, другая думка у него в голове. Кисло старику, что на фотографии рядом со Степаном нет Максима. Тогда бы он газету по всему селу носил. Нашел бы дело заглянуть до самого головы райисполкома. Знаю я батьку.

Что мне ответить? Голова пухнет. Хочу такую же ко­лючую приписку сочинить. Наконец, надумал. Пишу до­мой письмо, а в конце поддеваю батьку. Пишу ему:

«Учусь я на первый сорт. И сорт этот не липовый. Им можно хоть перед кем похвалиться, не то что перед… по­пом…» Потом огромнейший вопросительный знак рисую.