Александр и Лев Шаргородские - Бал шутов. Роман Страница 24

— Посадите в тюрьму, — жалобно попросил Борис.

— Рановато, — уклонился Борщ.

— Тогда я сейчас разобью зеркала, — пригрозил Борис, — или ударю официанта.

— Что вы? Он капитан, — объяснил Борщ.

— Тогда я дам пощечину той женщине.

— За что?

— Я хочу в тюрьму, вы понимаете!

— Я понимаю, но еще не время. На сегодня вы еще неприкасаемый.

— Почему, я разве западный дипломат?

— Вы выше. Вы должны совершить еще великое дело.

— Какое? — насторожился Борис.

И тут оркестр в ресторане «Садко» грянул «Калинку».

Майор Борщ улыбнулся и заказал медвежатину.

— Вы тоже возьмете, Борис Николаевич?

— Я не люблю медведя, — сказал Сокол, — я вам уже говорил.

— Ради Бога, я ж вас не неволю, — возьмите коня, лося, оленя. Борщ платит.

— Оставьте в покое жителей леса, — попросил Сокол, — возьмите мне водки и пять порций икры.

Борщ заказал.

— Борис Николаевич, — сказал он, — у диссидента не должно быть плохого настроения. Диссидент — оптимист. Он верит в жизнь! В завтра! А ну, улыбнитесь‑ка!

— Нет, — сказал Борис, — до водки не улыбнусь.

— А она уже вот, — Борщ открывал запотевшую бутылочку, — а ну, подайте‑ка улыбочку. Улыбнитесь!

— Кому, вам?

— Зачем? Жизни.

Сокол криво улыбнулся.

— Такой улыбкой можно спугнуть медведя, — констатировал Борщ, — ну, да ладно… Значит, Борис Николаевич, дело такого рода — надо создавать общество.

— Какое? — не понял Сокол.

— Тайное, — пояснил Борщ.

— Зачем? — Сокол заволновался, — зачем тайное общество?

— Для передачи власти, — спокойно объяснил Сокол.

— Кому?!

— Интеллектуалам.

— П — почему?

— Вы что, не любите интеллектуалов?

— А… о… обожаю.

— Так в чем же дело? Жрите икру, а то на нас смотрят.

— Умоляю, увольте, я на это не способен.

— Жрать икру?!

— На тайное…

— Не волнуйтесь, мы поможем, мы научим. Основной ваш тезис какой?

— Я не знаю.

— Слушайте! Главный ваш тезис таков: общество, где к власти могут придти безграмотные, мы уже создали. Давайте попробуем создать общество, где к власти могут придти эрудиты. Вам нравится ваш тезис?

— Это не мой.

— Мы вам его дарим. Повторите!

Сокол опрокинул бокал «Столичной», крякнул.

— Общество, — начал он, — где к власти могут придти идиоты, мы уже создали.

Борщ обиженно смотрел на него.

— Вы знаете, что этот стол прослушивается? — спросил он.

— Догадываюсь, — ответил Борис.

— Что ж вы порете чушь? Я разве сказал «идиоты»? Я сказал «малограмотные», те, кто неправильно говорят, пишут, делают ошибки в падежах, в ударении. Я, например, не могу правильно написать слово «интеллигенция». Хоть убей! Я в какой‑то степени малограмотный. Но разве я идиот?

Соколу хотелось сказать «да», но он воздержался.

— Бывает, кстати, и наоборот, — продолжил Борщ, — высокообразованные, но идиоты…

— Товарищ Борщ, — сказал Сокол, — говорите яснее, что я должен делать. Призывать к топору?

— Ни в коем случае. Никаких топоров! У штурвала страны должны стать высокообразованные люди, а не нынешние, которые в речи делают больше ошибок, чем в ней слогов. Вы помните, как говорили Хрущев, Брежнев?

— Припоминаю, — сознался Сокол. Он был уже пьян. — Короче, кому вся власть?

Борщ улыбнулся.

— Вам, Борис Николаевич!

Сокол подскочил.

— Мне?! Вы хотите, чтоб я стал президентом?

— Сядьте, успокойтесь, — попросил Борщ, — не вам лично. Я имею в виду людей театра, критиков, историков, философов. Одним словом, всех тех, кто является интеллигентом и умеет писать это слово без ошибок. Вы будете требовать поставить их у руля.

Сокол задумался.

— А почему бы их действительно не поставить? — спросил он.

— А вот этого не надо, — укоризненно сказал Борщ, — наш стол прослушивается. Вы не доедете до Запада…

— Пардон, — сказал Сокол, — перепил. Закажите водки еще…

— Достаточно, — отрезал Борщ, — вы не запомните ни названия, ни девиза.

— Чего?

— Слушайте. Тайное общество будет называться «Набат», девиз — «Вся власть — элите», цель — передача власти.

Сокол задрожал, как осина.

— Не могу, — чуть не заплакал он, — отпустите!

— Сможете, — успокоил Борщ.

— Но вы ж из меня делаете Азефа, провокатора.

— Вот здесь клянусь, — торжественно произнес Борщ, — на медвежатине, ни один из ваших членов не будет тронут пальцем. Ни Шустер, ни Аймла, ни Гурамишвили.

— А это кто? — удивился Сокол.

— Я ж сказал — члены «Набата». Представители трех национальностей. Немецкой, эстонской, грузинской. Как видите, принцип интернационализма соблюдается. О своем членстве в «Набате» они еще не знают. Все организуете вы. Вот их адреса, фото, биографии, вкусы и слабости. Изучайте — и за работу!

— Нет, — властно сказал Борис, — сначала водки!

И тут испугался майор Борщ.

— Еще?! — его красные глаза полезли на розовый лоб…

Сокол вышел на улицу Бродского. Его качало.

Перед глазами плыла на могучих волнах гостиница «Европейская». Затем она уплыла, и девятый вал принес здание филармонии. Он побрел к площади Искусств, к памятнику, и долго стоял перед великим поэтом, не решаясь тревожить его — Соколу казалось, что Алекандр Сергеевич спит.

Но Пушкин не спал.

Соколу показалось, что он подмигнул ему.

Если грусть к тебе нагрянет,Не печалься, не сердись.В день уныния — смирись!

День веселия верь — настанет, — сказал Пушкин.

— Не уверен, — протянул Сокол.

Затем, взобрался на постамент, вновь поцеловал солнце русской поэзии в уста, оглядел с высоты, нет ли поблизости красненького «Запорожца», спрыгнул и рысцой пошел к дому.

Весь вечер Ирина отпаивала Бориса, ставила ему на голову примочки, поила рассолом, поливала ледяной водой.

Ничего не помогало.

Сокол был подстрелен, на лету.

Подстреленный, он лежал в постели и голосил, как плакальщица. Соседи угрожали вызвать милицию, но он не прекращал. Никогда до этого он еще не создавал тайных обществ. Тем более, по передаче власти.

Естественно, он волновался и вопил.

Кроме всего, Борщ дал Соколу устав «Набата», размер членских взносов, программу и план действий.

В уставе была клятва верности на трех языках, в программе — въезд интеллектуалов в Кремль на белом коне. Сумма взноса была явно завышена. Ирина сделала ему успокаивающий укол. Он заснул, несколько успокоился. К трем ночи он вдруг проснулся и лихорадочно стал листать план действий, и вдруг зарычал.

В плане был захват самолета.

Он не умел угонять. Он не умел водить.

Он даже не летал на самолетах — его тошнило.

Прямо с кровати он позвонил Борщу.

— Вы охуели, — сказал Борщ.

— Я?! — возмутился Борис, — это я придумал угон?! Зачем угон? Какой угон?! Вся власть элите? Хорошо, но элита не умеет угонять!

— Научите! — приказал Борщ.

— Как, я же сам не умею!

Но в трубке уже раздавался храп.

Казалось, Борщ заснул, забыв ее повесить.

— Скотина! — произнес Сокол.

— Что вы сказали? — голос Борща был свеж и звонок.

— Это я жене, — признался Борис, — вся власть элите!..

Через несколько дней у комика Леви кончилась валюта. Он лежал на каменном полу большого заброшенного дома, среди ящиков и хлама, рядом с какой‑то черной накрашенной женщиной, которую он называл гурией.

— Я проститутка, — пыталась объяснить ему женщина, — я не гурия. Если ты мне не будешь платить — я позову полицию.

— Чем мне платить? — спросил Леви и вывернул пустые карманы. — И где моя группа?

— Группа, — усмехнулась проститутка. — Турка ты выгнал, а Омар в панике бежал.

— Причем тут Омар, дура? — спросил Леви. — Я — член творческой группы.

— Меня не интересует твоя бандитская группа.

— Ты права… Она действительно бандитская. Но я должен в нее вернуться.

Он встал и начал одеваться.

— Я с тобой, — сказала проститутка. — Возьмешь деньги у своих бандитов.

Леви повернулся к портрету Галеви.

— Иегуда, — спросил он, — что мне делать? Эта ненормальная хочет поехать со мной. Если они увидят меня с проституткой — они мне не простят. Ты же знаешь, что такое зависть… Они меня не воьмут с собой. Ты мне можешь ненадолго одолжить…

Он прервал беседу и обратился к гурии:

— Сколько тебе надо?

Гурия молчала, широко раскрыв рот.

— Говори быстрее, я не могу заставлять ждать великого поэта.

Проститутка начала лихорадочно одеваться и выскочила в окно.

— На каком мы этаже? — спросил Леви Иегуду.

Затем он снял Галеви со стены, упаковал в чемодан, попрощался с домом, поцеловал порог, который почему‑то пах кислым вином, и отправился в аэропорт.