Сью Таунсенд - Адриан Моул: Годы прострации Страница 25

Суббота, 13 октября

Мистер Карлтон-Хейес воспринял известие о моей болезни очень тяжело. Взяв меня за обе руки, он долго пытался подыскать нужные слова. Затем босс вынул из витрины «Замок Блэндингс» П. Г. Вудхауса и подарил мне эту книгу со словами:

— Вы должны как можно больше отдыхать. А в магазине вас подменит Лесли, если возникнет такая необходимость.

Как было договорено, в полдень Георгина привела Грейси в магазин. Грейси, одетая в костюм капитана болельщиков из «Классного мюзикла», спела «Вырваться на свободу» и исполнила всякие па, положенные неугомонной заводиле. Мистер Карлтон-Хейес завороженно взирал на нее. Это было поистине столкновение двух культур.

Наказав мне больше не покупать дочке «всякой ерунды», то бишь сопутствующих товаров на представлении этого мюзикла, Георгина отправилась на Хорсфэр-стрит регистрироваться в агентстве по найму «Начальство будущего».

Мы с Грейси побрели по Лондон-роуд, у меня было такое чувство, будто к залу «Де Монфор» меня ведет злой рок. Дневник, почему я не обладаю силой воли? Меня легко согнуть, как былинку на ветру. Я не сомневался, что жена не поймет меня и не оценит любезности доктора Пирс, предложившей нам билеты.

Доктор Пирс вместе со своей дочкой ждала нас снаружи. Она оделась в джинсы, кроссовки и оранжевую ветровку, губная помада была под цвет куртке. Ее дочка, в костюме одной из героинь мюзикла, Шарпей, протянула мне руку:

— Привет, меня зовут Офелия. Кто у вас самый любимый персонаж в «Классном мюзикле»? — Она нетерпеливо пыхтела, дожидаясь моего ответа.

Девочка произвела на меня обескураживающее впечатление. В фильме Шарпей — блондинка со стервозными наклонностями, у Офелии, однако, черные, коротко стриженные волосы и очки в массивной черной оправе, что делает ее неприятно похожей на Луиса Теру[43].

Когда мы вошли в зал, у меня заболели уши. Публика была по преимуществу женской и в большинстве своем не старше одиннадцати лет, и все пребывали на грани истерики. Мужчин и мальчиков можно было по пальцам пересчитать. Мы с доктором Пирс сели рядом, и примерно на середине бодрого, но невразумительного сценического действа доктор, придвинувшись поближе, украдкой взяла меня за руку. Я хотел отодвинуться, но не знал, как это сделать, не обидев мою соседку. В итоге мы так и просидели, держась за руки, пока представление не окончилось и в зале не зажегся свет.

На выходе из театра я купил для Грейси кружку с названием мюзикла и пенал с изображением Шарпей, после чего поспешил распрощаться с доктором Пирс и ее дочкой. Меня ждал Дуги Хорсфилд на своем такси, мы договорились, что он заберет меня у театра и подбросит до дома, поскольку по субботам последний автобус из Лестера в Мангольд-Парву уходит в 5.15. К моему ужасу, я увидел, что на заднем сиденье такси уже сидит Георгина. Неужели она видела, как я прощался с доктором Пирс и Офелией?

Грейси, забравшись в машину, тут же сообщила:

— Папа держал тетю за руку.

Дуги Хорсфилд сдавленно заржал.

— Какую «тетю»? — спросила Георгина.

— Совершенно незнакомую, — ответил я. — Женщине стало плохо от жары и шума, и я просто пощупал ей пульс.

— Зачем? — пожала плечами Георгина. — Ты ведь не из Бригады скорой помощи имени Святого Иоанна.

По дороге домой она была неестественно молчалива. Слава богу, Грейси едва успевала переводить дыхание, пересказывая Дуги и матери причудливый сюжет «Классного мюзикла».

Пока мы готовили пастушью запеканку, Георгина не сказала ничего, кроме «передай фарш», «не режь морковь слишком толсто» и прочего в том же духе. А я радовался моему чудесному спасению. Надо дать ясно понять доктору Пирс, что я хочу вернуться к нашим прежним взаимоотношениям, то есть по схеме «книготорговец — клиент».

Воскресенье, 14 октября

Пандора, по ее собственному выражению, «шикарно опоздала». Запеканку пришлось держать в духовке на маленьком огне, чтобы не остывала, и, конечно, ее вкусовые качества снизились к тому времени (а точнее, к 9.07 вечера), когда Пандора наконец явилась.

Но прежде мы успели пройти через очередной одежный кризис.

— В пунцовом «восточном» платье ты выглядишь изумительно, — убеждал я жену.

И она надела это платье, хотя и без энтузиазма. Но, дорогой дневник, должен признать, когда в нашу гостиную вплыла Пандора, задрапированная в светло-серый кашемир, на ее фоне Георгина смотрелась слегка вульгарно. Атмосфера за столом была той же температуры, что и бутылка «Кюве де Винерон Божоле» 2005 года, которую я вынул из холодильника.

Пандора потребовала, чтобы я рассказал ей «историю» моей простаты. Примерно на середине она перебила меня:

— Без чертовой сигареты я это слушать не могу, а я оставила свои в чертовой машине.

Георгина придвинула к ней пачку «Силк Кат» — это был первый дружеский жест, которым женщины обменялись за весь вечер.

Когда я завершил свой рассказ философским изречением доктора Вулфовица о том, что мы все умираем с момента рождения, Пандора уронила голову на стол, едва не опрокинув при этом бокал с вином, и заплакала. Я ждал, что Георгина ее утешит, но та даже не пошевелилась. Тогда я поднялся, подошел к Пандоре и встал рядом с ней. Пандора обхватила меня руками за талию, и моя рубашка намокла от ее слез. Если честно, дневник, я и сам был близок к тому, чтобы разрыдаться, но, взглянув на Георгину, вдруг поежился, словно от сквозняка: глаза жены были абсолютно сухими, а на лице застыло выражение, которое посторонний наблюдатель назвал бы «холодной безучастностью».

Пандора засиделась до двух часов утра, Георгина отправилась спать много раньше. Мы с моей школьной подругой вспоминали прежние времена, когда нам обоим было по 13 лет и 9 месяцев и мы влюбились друг в друга.

— Я совершенно помешалась на тебе, — говорила Пандора. — Ни о чем другом и думать не могла. Не знала, как дожить до того момента, когда я вновь увижу твою дурацкую физиономию. И ты был первым, кому я показала свои соски.

— Нет, — уточнил я, — ты показала мне только один сосок, левый.

Я попытался свернуть беседу на вестминстерские сплетни. Особенно меня интересовало психическое состояние Гордона Брауна. Действительно ли его неуравновешенность представляет угрозу для общества, как пишут в некоторых газетах?

— В политике нужно быть немного сумасшедшим, — ответила Пандора, — это ведь чудовищная работа. И потом, я, по-твоему, тоже сумасшедшая, если мечтаю стать когда-нибудь первой женщиной премьер-министром от Лейбористской партии?

— Я думал, тебе надоела политика… Ты же почти не бываешь в своем избирательном округе.

— Вестминстер — такая зараза, — сверкнула глазами Пандора. — Ехать оттуда в убогую провинцию всегда страшно не хочется.

Ее высказывание меня задело:

— Именно убогими провинциями страна и богатеет. Доктор Джонсон родился в Личфилде, Шекспир — в Стратфорде-на-Эйвоне. А ученый, который изобрел ДНК-генотипоскопию, Алекс Джеффрис, родом из Лестера!

Дневник, я был рад, когда она ушла. Этот длинный день утомил меня, а когда я лег, воспоминание о том, во что превратился сыр на пастушьей запеканке, довольно долго не давало мне заснуть.

Обедали, как обычно по воскресеньям, в «Медведе». Я уже видеть не могу их жаркое, поэтому выбрал «мясо по-тайски». На вкус оно было как черное мыло, которым мать мыла мне голову воскресными вечерами — в тщетной попытке отпугнуть запахом этого мыла вшей. Впрочем, чего можно ожидать от повара по имени Ли, окончившего кулинарные курсы по специальности «блюда из микроволновой печи».

Каким-то образом по деревне распространились слухи о моей болезни. Вряд ли доктор Вулфовиц имеет привычку обсуждать с посторонними своих пациентов и их недуги, так что в разглашении медицинской тайны я подозреваю миссис Лич. Больше просто некому. И я твердо намерен пожаловаться в Британскую медицинскую ассоциацию. Кое-кто из посетителей паба подходил ко мне, завязывал беседу, но все смотрели на меня так, словно снимали мерку для моего гроба. И все же в какой-то степени, пусть и очень малой, общее внимание было мне приятно.

На выходе из паба, катя отцовскую коляску и держа за руку Грейси, я столкнулся с дамой из Тимбукту. Она спросила, не удочерили ли мы Грейси. Шутливым тоном я ответил, что, насколько мне известно, у Грейси моя ДНК.

Отец в неуклюжей попытке сострить добавил:

— Хотя в нашей семье никогда не знаешь наверняка.

Дама из Тимбукту, чье имя я позабыл, продолжила:

— Она не похожа ни на кого из вас, такая смуглая, чернявая, настоящая цыганочка.

Отец рассердился:

— Мы идем домой или как?

Однажды цыгане в отсутствие отца засыпали щебенкой подъездную дорожку к его бывшему дому на бульваре Глициний, а затем пытались содрать с него тысячу фунтов. Он уже собирался выписать им чек и выписал бы, если бы мать вовремя не вернулась домой и не напомнила ему, что на его счету нет ни пенса. В отместку цыгане перегородили подъездную дорожку кучей щебня, и отец некоторое время не мог пользоваться машиной.