Джон Шемякин - Дикий барин в диком поле (сборник) Страница 28

Вот это я понимаю! Вот это туристическая поездка! Будет что вспомнить в Бугульме, на полустанке, примерзая к столбу!

В нашей компании признанным экспедиционным предателем является Федюнин. Мы считаем его лауреатом всяческих изменнических премий и предательских фестивалей. Вредитель Федюнин делает своё радостное тёмное дело легко, по призванию, скользя крылом в потоках.

Например, именно Федюнин показал экономному нашему Б-чу в аэропорту города Франкфурт абсолютно бесплатные кофейные аппараты. И Б-ч по итогам три дня не мог уснуть, отравленный диким количеством дармового кофеина, приправленного дармовыми же сухими сливками с сахаром. Это уже не говоря про имиджевый урон, который мы все понесли, оттаскивая от кофейного источника пляшущего от радости, перевозбудившегося Б-ча под взглядами аэропортовских служителей.

Я уже тогда предрекал, что поездка наша отобьётся по всем статьям.

В аэропорту Мадрида нас встречали торжественно. По аэропорту в столице испанского королевства летают наглые воробьи. Что я считаю очень симпатичным. Воробей – птица непафосная, уютная, такую птицу не ждёшь увидеть в королевском аэропорту. Нет, не то чтобы мы ждали пыльных кондоров или вонючих бурых грифов-сипов в золотых коронах, вкогтившихся в геральдические щиты и тухло посматривающих на прибывших делегатов съезда слабоумных странников. Мы, практики, не ждём ничего лишнего. Хотя я бы не отказался от какой-нибудь испанской специфики.

Впрочем, её я дождался уже в самолёте на Тенерифе, и даже с небольшим избытком, но тогда я этого не знал и был отвлечён спасением нашего верного друга, Николая А-ва. Коля страдает неожиданными приступами клаустрофобии, которые охватывают его всякий раз, когда он решительно отказывается от алкоголя и его кровь покидают душеукрепляющие алкогольные производные. Когда Коля выпивает, он являет миру пример добродушия, неприхотливости и стремления уснуть в любом положении и на любое время.

Пьяный Коля – мечта любого таксиста, вышибалы, милиционера или другого специалиста по раздеванию заиндевелых алкашей. Откушав водочки, Коля начинает улыбаться тихой, незлобивой, чуть смущённой улыбкой старушечки, вспомнившей своё девичье смущение при первом поцелуе. С этой улыбочкой Коля руководит своим немаленьким предприятием, отвечает на вопросы журналистов, покупает игрушки своим детям, ест, пьёт, наверняка и срёт он тоже с выразительной красивой полуулыбкой. И многие люди, которым повезло и они не видели Николая трезвым, считают, что Николай – удивительно выдержанный, чуть флегматичный красавец с седыми висками, с милой улыбкой и ясным взором, оттенённым веером трудолюбивых морщинок в уголках глаз.

Но люди, которые видели Колю протрезвевшим или завязавшим, придерживаются совершенно иного мнения. Всклокоченный, желчный, непоседливый, потеющий, раздражённый злодей. Которому всё не нравится. Который всего боится, вздрагивает при каждом громком звуке. А то ещё хуже – внезапно начинающий дышать учащённо и глубоко, хватающий соседей по бизнес-классу за руки с хриплым стоном, что стены вокруг него сжимаются, потолок плющит, а дышать совсем нечем.

Такое поведение Николая меня раздражает. Во-первых, оно отвлекает от развлекательной программы. И хотя в самолёте нам предложили к просмотру программу про обезьян, которые с удовольствием прыгали, жрали детёнышей газелей, размазывали помёт по своим головам и обнюхивали пальцы, только что извлечённые из разнообразных отверстий других обезьян, всё же отвлекаться от просмотра не хотелось. Я люблю социальную документалистику, сетующую на неравенство рас, полов и видов. Во-вторых, мне было Николая жалко. Это состояние для меня непривычное, я его не люблю.

– Ты бы лучше пил, Коля! – сказал я печально. – Так ведь всем будет значительно спокойнее…

Пилот

В Интернете, склонном, как известно, к поощрению любых отклонений, я чувствую себя очень уютно. Давно хотел об этом сказать.

Дальше речь пойдёт о другом, конечно.

Я мгновенно обустраиваюсь на новом месте. Окружающие меня люди неоднократно убеждались в этом. Только прислонили на минуту к забору, придав вынужденной позе некую выразительность, только отвернулись, вытянувшись во фрунт перед проезжающим правоохранительным разъездом, а обернулись – я уже сижу перед расстеленной газетой, на шее у меня трепещет импровизированная салфетка из соседской занавески, я щурюсь на солнце, обколупывая невесть откуда взявшиеся калёные в углях куриные яйца, на коленях обмирает хозяйка занавески, не веря подвалившему счастью, а я всем своим крепко сбитым домашним видом олицетворяю торжество законности и низвержение во прах низких пороков.

– Джон! – упрекают меня часто мои спутники. – Оставишь тебя без присмотра на полчаса, возвращаешься, а вокруг тебя уже голуби, уже назначаются свидания, уже рынок ковров и фаянса организован, уже фотографируются в фатах и туфлях с загнутыми носами, все потные, торгуются, а ты смотришь на всё это громокипение глазами отца-основателя…

Недавно ведь совсем выбросили меня на этот островной берег, хоть я немного упирался на трапе ногами и жарко молил в средиземной ночи на привычной для меня сладкозвучной латыни: «Juxta stationem hanc comorare, quaeso!» Буквально вчера чемодан вдогонку мне швырнули с белоснежного лайнера из матросского хулиганства, я ещё публику смешил, сбирая в охапки разлетевшееся по песку, а потом крича: «Не оставляйте меня здесь, родненькие! Я всё верну обратно! Чувства можно воскресить!» Секунду же назад я бродил в рубище из полиэтилена по колючей траве, гремя мелочью в консервной банке, славя ангелов среди руин, и выразительно радовался встречным трусливым отдыхающим, обеспечивавшим мне посильное питание и, если повезёт, досуг в зарослях.

Всё было так недавно, а теперь снова пора в дорогу! У меня строгий принцип: как только в мою честь называют местный бар, я уезжаю из города. Потому как совершенно понятно, что потом пойдут именования в твою честь мясистых, не всегда, кстати, моих детей и кривеньких улиц. Потом появятся тощенькие самозванцы, которые лестью будут водить за собой толпы, врать бессмыслицы, чудодесить перед камерами и бесов гонять с лукавыми тоненькими причитаниями: «Хлыщу, хлыщу, рая ищу!» Фельетоны начнутся, из Кунсткамеры приедут.

Ухожу я обычно утром, по прохладе, спорым суворовским шагом, посыпая следы смесью махорки с перцем. По дороге бросаю на берегу записку: «Прощевайте любезныя лихом мя не помните но не могу уж я боле изнемог», ниже по течению выбрасываю припасённый сапог. Не люблю, чтоб надеялись, чтоб ждали там, не знаю, бегали к почте, в розыск объявляли. Что там ещё бабы делают-то?

С острова, кстати, пришлось улетать на гидроплане. Впервые в жизни полез в такую страсть. Самолёт на надувных лыжах вблизи ещё несерьёзней, чем на картинках. На картинках пилота не видно, поэтому есть надежда на благополучное приводнение. А в реальности пилот тёрся тут же, неподалёку от самолёта, отламывая с безразличным видом какую-то ветку от оливы.

Провожатые, видя, что я робею и в самолёт не лезу, стали меня подпихивать к болтающемуся на волнах входу в салон. Давай, мол, не робей! Но на пилота тоже старались лишний раз не смотреть, берегли совесть. На вид альбатросу было лет пятнадцать, не больше.

А я опасаюсь старых парикмахеров и молодых пилотов. Я не верю им.

Парадокс Рассела

Отдыхаем с широтой, но одновременно очень как-то просто. Как-то совсем очень просто.

Вверенная моему духовному попечению паства разложилась среди прочих членов нашей экспедиции первой и почти мгновенно.

– Опомнитесь! – кричал я утром с балкона домика, слепленного мной с помощью ила из обломков кораблекрушений. – Опомнитесь, окаянные! Откуда вы все возвращаетесь, я не понял?! В шесть утра, говорю, откуда это вы…

Домочадцы упорно шли от ворот к крыльцу, поддерживая совсем уж ослабевших экспедиционных активистов.

– …ковыляете тут все? – шепотом закончил я фразу, начавшуюся было громовым раскатом отеческого гнева.

Чета Б-чей пострадала в автобусе. Б-ч не любит лишнего. В Версале А. Б-ч первым делом переехал бы из дворца сначала в Малый Трианон, а потом, когда розовый мрамор был бы реализован соседям, переселился бы в оранжерею, отключив фонтаны и разбив всё окружающее на участки под сдачу в аренду и быструю застройку.

Б-ч не любит брать автомобиль в аренду. Он ездит на местных автобусах. С непростыми пересадками и, к сожалению, с билетами.

На основных магистралях в автобусах туристов много, и Б-чи там просто как затесавшиеся меж нордических рож корректные агенты Сиона. Ведут себя скромно, не сказать тихо. Пакетик. «Нокия» в корпусе из резины. Майка с надписью «Нокия» и датой 2003.

А вот в автобусиках, которые чудом доходят до моего ущелья, много людей с ярко выраженными ацтекскими корнями. С отблеском горящего Теночтитлана в глазах. Пылающего нахуанского альтепетля, чтоб вам было понятнее.