Виктор Шендерович - Изюм из булки. Том 1 Страница 28

«Ричард» ненадолго вышел из образа, внимательно рассмотрел человека в партере и согласился:

— Подойдет. Идите сюда…

Хазанов (окончание)

Барнаульский зал грохнул смехом (как грохнул, полагаю, и тот немецкий), — и Гена, схарчив гегемона живьем, продолжил программу…

Мы с ним путешествовали и дружили шесть лет. Потом наши пути разошлись. Но те шесть лет были для меня незаменимой школой и огромной радостью.

Лидеры

Осень восемьдесят девятого, совхоз под Ленинградом. До выхода к труженикам села нас знакомят с жизнью подопытных коров.

И вот — огромное, на полторы тыщи голов, коровье гетто, жуткая вонь, тоскливое мычание… Экскурсию ведет парторг совхоза, сыплет цифрами удоев… Вдоволь наглядевшись на обтянутые кожей скелетины, я неосторожно интересуюсь: а как их тут кормят? Как вообще организовано питание?

Тут парторг мне застенчиво отвечает:

— Там есть корова-лидер.

— То есть? — не понял я.

— Ну-у… Корова-лидер! — Парторг помедлил, не зная, как еще объяснить, и наконец решился. — Она всех от кормушки отталкивает и жрет, а остальным — что останется.

С тех пор я знаю, что такое лидер.

Буржуи

Марк и Лена женились в Ленинграде в позднесоветские времена, то есть в такие времена, когда палка твердой колбасы считалась удачей, а апельсины — роскошью.

Но любовь сметает все преграды: счастливый жених добыл для возлюбленной трехлитровую банку черной икры! Как говорится: на все . И придя из ЗАГСа, они начали готовить свой маленький счастливый пир…

Марк держал банку под горячей водой, чтобы открыть крышку, и банка выскользнула и разбилась о раковину, и три литра икры ушли в горловину, где и образовали засор.

Печальный Марк вызвал сантехника. Пришел сантехник, залез под раковину, разобрал колено и увидел содержимое засора… И, вылезши наружу, одарил новобрачных взглядом, полным неподдельного классового чувства.

Через несколько лет они уехали в Израиль.

Не то чтобы от этого взгляда, нет… Ну так, по совокупности.

Серпом по молоту

На сельпо висело объявление о совхозном собрании. Одним из пунктов повестки значилось: «Последствия сева».

Как о стихийном бедствии.

Так вот, о стихии. В Забайкальском военном округе я стал свидетелем народных гуляний в совхозе, располагавшемся неподалеку от нашей части…

Трезвых не было. В опустошенном сельпо давно кончилась закуска; у калиток стояли ведра с самогоном. Родители, покачиваясь, ложились на землю рядом с детьми, бывшими в отрубе уже давно…

Природное любопытство заставило меня поинтересоваться причиной праздника. Оказалось: наводнение! Местная речка разлилась и затопила посевы, по каковому случаю совхозу был «закрыт» план и выплачены премиальные.

Все это происходило через год после наступления коммунизма, осенью 1981-го.

Прикрепление

А в 1988-м, в составе делегации Союза театральных деятелей, я полетел в Иркутск — провести семинар по сценическому движению в местном театральном училище.

Семинар семинаром, а кушать надо! Зашел я в кафе-столовку на улице, что ли, Карла Маркса (а может, на проспекте Энгельса? — в общем что-то такое, сугубо иркутское), а еды нет. То есть, буквально: нет еды! Вот тебе, за рупь, раскляканные пельмени с рассыпающейся горчицей, два куска несвежего черного хлеба, кофейный напиток из неясного порошка — и приятного аппетита!

Из магазинов выпадали наружу очереди — за тем же хлебом и молоком…

Этот Иркутск и впрямь был на полпути к Северной Корее.

Пару дней живем эдак, а потом директор театрального училища интересуется: как мы устроились в бытовом смысле, все ли нормально, как питание? Ничего, отвечаем, вот в кафе ходим… Директору аж поплохело: какое, говорит, кафе? Мы же вас прикрепили!

Оказывается, все эти дни мы должны были питаться в обкоме, который к тому времени уже полвека стоял посреди города на месте взорванного храма.

И мы пошли напоследок пообедать в обком.

Милиционер, пропуская, посмотрел на меня зверем — фейс-контроль я бы у него не прошел, но у меня был волшебный пропуск. Спустились в буфет, сели за стол. Накрахмаленная официантка подошла сразу, накрыто было мгновенно…

И случился у меня, братцы, посреди 1988 года обкомовский обед из пяти блюд! Язык с хреном, помидоры с лучком и сметаной, рассольник с олениной, омуль с рассыпчатой картошечкой с укропом — и компот. Компота потом принесли второй стакан.

Что интересно, все это стоило тот же рупь.

Вернулся я в столицу нашей Родины, а тут как раз какой-то пленум или уже партконференция, черт их душу знает… Короче, когда товарищ Лигачев, тряся седым чубом, вскричал с трибуны: «Мы не можем отдать наши завоевания!» — я вдруг его понял.

А раньше, признаться, не понимал. Все думал: о чем это они?

А тут — как вспомнил обкомовские, набитые едой, подвалы посреди издыхающего города, так в один момент проникся партийной болью. Действительно, глуповато им было бы отдавать эти завоевания…

Да они, собственно, и не отдали.

«What a wanderful world…»

— Вот какую красоту сотворил Господь Бог, — любил повторять N.

И неизменно прибавлял:

— Но только для партактива!

В защиту Егора Кузьмича

Однажды жена принесла в дом котенка, отбитого у юных пионеров: юные пионеры пытались замуровать его в подвале нашего блочно-панельного дома.

Котенок был бело-серенький и некоторое время жил в нашем доме безымянно, пока не обнаружилось, что он не дурак приналечь на молочко. В сей славный час за успехи в поедании всего, что плохо лежит, и тягу к здоровому образу жизни животное было названо Егором Кузьмичом (так звали члена Политбюро товарища Лигачева).

А дочке нашей только исполнилось три года. По интеллекту она стремительно приближалась к новому обитателю квартиры, а по физическому развитию его опережала. Котенок улепетывал от нашей крошки, но она настигала его и тискала в порыве любви…

Однажды жена строго выговорила за это юной Валентине, пригрозив, что если тиранство над Егором Кузьмичом не прекратится, мы его кому-нибудь отдадим. Дочь выслушала угрозу, насупившись.

Педагогическая мина рванула в самый неожиданный момент, в метро: ребенок вдруг зарыдал в голос. Испуганная жена, обнимая дитятко, не понимала, в чем дело, пока дочка не взмолилась на весь вагон:

— Мама-а! Я не буду больше бить Егора Кузьмича-а-а!..

Жена утверждает, что пассажиры посмотрели с уважением.

Вежливая какая девочка

В электричке напротив трехлетней Валентины уместился дяденька с лукошком свежей клубники. Валентина внимательно смотрела на дядю, на лукошко, снова на дядю…

Через пару минут гипноз подействовал, намек дошел, и дядя протянул девочке клубничину.

— Что надо сказать? — спросила дочку педагогически заточенная мама.

— Наконец-то, — пробурчала Валентина.

Способности к обобщению

Гостили у тещи.

Дочь, пяти лет от роду, увидела фотографии за стеклом книжной полки и начала подсчет: «Мама — две фотографии, дедушка Володя — две фотографии, тетя Марина — три фотографии…»

Моя жена попыталась внести в статистику лирический момент:

— Это фотографии тех, кого любят в этом доме…

Дочка внимательно изучила комплект карточек, повернулась ко мне и сообщила:

— Тебя не любят в этом доме!

Первый урок демократии

По воскресеньям она ходила в бассейн во Дворце пионеров. Однажды с утра мы огорчили дочку известием о том, что бассейн сегодня закрыт: там будет избирательный участок. Выборы!

— А что это?

Жена пропиталась ответственностью момента и приступила к политинформации. Мол, люди договорились о том, что один раз в несколько лет они выбирают тех, кто потом будет управлять страной…

Картину идеальной демократии нарисовала за минуту.

— Все поняла?

— Да, — ответила Валентина.

И осторожно уточнила:

— А почему этих людей надо выбирать в бассейне?

Очевидец

Дедушка Толя (мой отец) регулярно просвещал юную внучку: рассказывал про неандертальцев, про древние царства, про Средневековье… Рассказывал, надо полагать, довольно убедительно, потому что однажды, когда в продуктовом советском магазине в очередной раз не обнаружилось еды, пятилетняя Валентина предложила маме:

— Давай позвоним дедушке Толе? Вдруг у него кефирчик остался с древних времен…

Практический склад ума

На досужий вопрос: «Кем ты будешь, когда вырастешь?» — наша четырехлетняя дочь ответила в девяностом году вполне рационально: