Александр Белокопытов - Рассказы о литературном институте Страница 28

И иногда, посиживая вечером за чаем, рассуждал, чтобы еще такое выкинуть и отчебучить, чтоб произвести фурор?.. Но ничего более оригинального придумать не мог. Да и что можно уже придумать после славного выхода на сцену ЦДЛа? Конечно — ничего.

Перестройка к этому времени как раз вошла в полную силу, в самый раж… Рвала на части и метала все вокруг: и судьбы, и самих людей… И скоро жизни нашей, беспечной, — пришел конец. Всех, кто не студент повыгоняли из общежития… И хороших, и плохих… А плохих у нас не было… Все разъехались, кто куда… Выпали в открытый космос, рассеялись в пространстве…

А Илья Гребенкин в Казахстан направился, к Байконуру поближе… Там хорошо.

ТЕЛЕФОННЫЕ РОМАНЫ

Хорошая штука телефон. Связь с миром. В общежитии у нас на каждом этаже висел. Быстро, удобно! Захотел позвонить знакомым или друзьям, набираешь номер — и ты уже на связи! Ну и говоришь, что в голову взбредет: «Как дела? Как погода?» — и все такое прочее… Всегда есть о чем поговорить-то… Или, допустим, девушке какой-нибудь, вдруг она твоей возлюбленной станет.

Встретил где-нибудь девушку, воспылал к ней и телефончик взял. При встрече, может быть, еще бы и постеснялся признаться, если трезвый, а пьяному — нельзя, неудобно, еще подумает что-нибудь не то… Скажет: «В первый вечер пришел, а уже — пьяный, нажрался…» А по телефону можно это дело ловко обтяпать. Может, ты застенчивый от природы, еще храбрости не поднабрался. Вот и звонишь ей по телефону, подыскиваешь хорошие слова, сыплешь ими: «Я ж тебя люблю… без ума люблю… об тебе одной думку думаю.» А девушка слушает и млеет. Млеет и плывет от счастья. Вот и началась любовь! Произошел, так сказать, солнечный удар. А все — телефон помог. А так еще неизвестно когда бы признался, а по телефону — сразу все выложил. Дело — сделано.

Часто у нас по телефону начинались и продолжались романы… Кто-то это интимно делал, все нашептывал в трубку, не дай Бог какой ушастый услышит да выдаст великую тайну любовную. А некоторые и не стеснялись, громко разговаривали, любовь свою не скрывали.

Николай Подмогильный, так тот вообще ничего не скрывал. Так громко разговаривал, даже ревел и трубил в трубку о своей любви, что на всех этажах слышали. А он тогда одной женщиной из секретариата Союза Писателей увлекался. А сам-то уже немолодой был, серьезный мужик, а она — замужняя, а в любви ей горячо, как юноша, признавался, иногда даже со слезами на глазах, потому что у него все искренне было. А если женщина эта чего-нибудь не допонимала, так он тогда мог в сердцах и трубку телефонную с мясом вырвать… Потому что очень сильный был и физически, и в чувствах. Утром поглядят, скажут: «Та-а-к… Кто телефон оборвал? Наверное, Подмогильный опять…» Пойдут к нему. «Ты телефон оборвал?» Коля только вздохнет. «Ну, я… Да вы не беспокойтесь, я исправлю». И, правда, вызовет мастера… Тот — починет, а он — деньги заплатит. Правильно, за любовь надо платить, а иногда и расплачиваться. И так — до следующего раза.

И Игорь Меламед — знаменитый, известнейший поэт, большой интеллектуал, умница, тоже своих чувств не скрывал. А сам-то вообще тихий, вежливый был, великий скромник. Только на телефоне страсть его настоящая и раскрывалась. Уж какие он рулады пел, какие романсы исполнял! Не каждому такое под силу. Только — настоящему поэту. А уж как он горячо в любви обяснялся: клялся, молил, страдал непритворно, рыдал и плакал взахлеб — никаким актеришкам это неподвластно. Потому что все у него из сердца шло, без фальши. И ведь еще и на колени становился! Никого вокруг не замечал, на всех наплевать. Сам возбужден до крайности, слезы лицо заливают, голова лысоватая сверкает от пота, и еще — на коленях стоит, доказывает своей даме любовь свою неизбывную… Не многие на такое способны. А он — мог. Он в этом плане герой и настоящий рыцарь был. Не какой-нибудь там куртуазный маньерист, а поэт настоящий, не играющий в жизнь, а живущий ею.

Так что телефон многим людям у нас помогал — устраивал разные хорошие дела, и даже, можно сказать, был вершителем судеб. Раз — две копейки опустил, сделал звонок. И, глядишь, судьба твоя — свершилась.

Можно было и без двух копеек позвонить… Куда-нибудь, например, в пожарную службу, если подопрет… Приедут пожарные, спросят: «Ну, где тут у вас горит?» Кто-нибудь и скажет, признается, где горит.

«Да вот, — скажет, — пожар души у меня… Залить его надо… От любви все…» — а в таких делах стесняться никогда не надо. Что поделаешь? Изнемог человек от любви, ничем пожар души не залить, даже пивом не получается, вот и приходится пожарных вызывать, не знает уже к кому обратиться.

Сейчас — не то. Сейчас везде мобильные телефоны поразвелись. И страсти изменились. Тоже стали — мобильные, скоропалительные и искусственные. Такая же и любовь. Разве встанет сейчас кто-нибудь с мобильником на колени посреди народа, чтоб объясниться в любви? Вряд ли. А если и встанет какой-нибудь дурак, что о нем подумают? Только пальцем у виска покрутят и все. Не поймут. Публика — не та. Нет уже сочувствия и понимания, солидарности нет. Одна только зависть осталась. Слава Богу, мы родились и жили в другое время, когда за две копейки ты мог свою любовь услышать, а потом за пятачок поехать к ней через всю Москву.

ДРУЖОК НА КОМЕНДАНТСТВЕ

Был у меня один дружок, из всех дружков — самый дружок! Кто догадается, тому и подсказывать не буду, а кто не знает, тому и говорить нечего.

Как стал мой дружок у нас в общежитии комендантом, уж он покомендантствовал, будь здоров!

А то до него коменданты все плохие попадались.

То один — бывшим ментом окажется, чуть не полковником, непьющим, некурящим, и еще бегает по утрам, чтоб думали, что спортсмен… С ума сойти от такого коменданта. Начинает свои умные порядки в общежитии заводить, следить и надзирать за студентами, а у самого ума-то не было сроду и не ночевало даже. Если кто после двенадцати ночи приходит, домой не пускает. Ночуй, говорит, на улице, если опоздал. Наверное, надзирателем в тюрьме работал. А если кто попытается, мальчишка какой-нибудь, к себе прорваться, лечь побыстрее на кровать да сладким сном заснуть, он руку ему — хрясть! об колено и — сломает. И всем на свете доволен, как будто так и надо. А человек потом в гипсе ходит, а он сюда учиться приехал, ему стихи и прозу писать надо, а тут — рука сломана. Почему? Да комендант поспособствовал. Нужны нам такие коменданты? Нет, конечно. Кое-как от него избавились.

То другого коменданта где-то найдут, наверное, днем с огнем искали. А у него другая крайность обнаружится: сам выпить любит и еще — вор. Чуть что, какой студентик зазевается, пойдет в душ или в магазин за чаем, дверь забудет закрыть, он — нырь туда и все прет и волокет… То у девушек что-нибудь особо ценное, типа бельишка дорогого, прямо с веревки упрет, то с кухни чайник со свистком приберет, чтоб он у него дома свистел, а то у какого-нибудь раззявы, чудака-книгочея, старинную книгу прошлого века утащит… Уж и за руку его ловили, и урезонивали, а он ни в какую не признается.

«Это — не я, — говорит, это, наверное, — местные пьяницы». А какие местные пьяницы? Когда, кроме него и его приятеля, — а он всегда с приятелем на пару работал — у нас и пьющих-то нет! а попереть на него нельзя. Он же — комендант. Тоже от него и его дружка кое-как избавились. Хоть бы у государства крали, а то у студентов… Кому это понравится?..

И вот, наконец, дружок стал комендантом. Правдами-неправдами, но стал. Оттеснил всех других претендентов на комендантство. Свой парень. Поди плохо! А свой своему подлянку не сделает. И — действительно, грех на него студентам было жаловаться, никому он ни в чем не отказывал, всегда навстречу шел. А уж кто только не шел и не ехал в общежитие… Какой-нибудь калека и забулдыга бездомный… И все — приют находили, и жили припеваючи. И гудело общежитие, как улей, только посуда погромыхивала.

А общежитие — это же семь этажей гигантских, считай, безмерное, много чего сюда влезет. Освободил он комнаты на первом этаже от всякой рухляди и под склады их сдал, чтоб помещение не пустовало. Хорошим людям под книги. Вот люди-то эти хорошие, арендаторы, обрадовались и напихали пачек с книгами под потолок… А он ночью возьмет ключи да пойдет с черного хода со двора еще одни двери были — проверить: какие такие книги привезли, интересно? Может, что новенькое почитать есть? А с книгами тогда плоховато было, голодуха с духовной пищей страшная. А он — великий чтец был, помногу читал. Ну и брал, конечно, что почитать. Прямо пачками читал, взахлеб.

Или, допустим, стояла мебель в подвале, разная… Не так чтобы новая, но и не старая, кто-то рачительный за многие годы собрал. А он — раз! — и вывез ее в неизвестном направлении… Чтоб место не занимала. А то стоит, только место занимает, не протолкнешься…

А уж раз помещение в подвале освободилось, почему бы его подо что-нибудь нужное и полезное не приспособить? К примеру, нутрий не развести? У них и мясо диетическое полезное, и шкура хорошая, дорогая.