Илья Ильф - Записки провинциала. Фельетоны, рассказы, очерки Страница 29

Убитые, ползите в сторону!

Для картины «Машинист Ухтомский» одной из московских кинофабрик понадобилось снять прием Николаем II в своем кабинете знаменитого расстрельщика полковника Мина, а также ряд других эпизодов, разыгрывающихся в комнатах Зимнего дворца.

Постановщик картины решил для этих сцен декораций не строить, а снимать их в самом дворце.

Вообще говоря, это очень неудобно. В большинстве случаев бывает проще и удобнее строить на кинофабрике любые комнаты, чем ездить в другой город, таща за собой сложные осветительные аппараты, актеров и киносъемщиков.

Тут, однако, победило желание дать картине подлинный исторический фон, и на прошлой неделе маленькая киноэкспедиция выехала в Ленинград.

Сам Ленинград в это время был буквально захвачен кинематографщиками. В городе происходили грандиозные по десять и двенадцать тысяч человек участвующих, инсценировки для картины «9 января».

В Александровском саду стреляли в рабочие толпы, на Мойке конями мяли интеллигентов казаки, по Невскому проспекту во весь опор мчались казаки, с громом прыгала артиллерия, и в специальных вагонах трамвая спешили на съемку дюжины сановников в парадных, шитых золотом мундирах.

Рабочим кабинетом Николаю II служила его библиотека. Это – большая, очень высокая комната, сплошь обшитая дубом в нежилом готическом стиле. В ней стоят рояль, три стола и на маленьком столике – шахматы в особенно молодецком ложнорусском стиле. Книжные шкафы идут понизу и вверху вдоль галереи.

Электротехники экспедиции связались с электрической магистралью дворца и мигом втащили на галерею два переносных прожектора со стеклянными отражающими зеркалами.

– Николай сядет у стола возле камина! – говорит режиссер. – Свет!

Стали пробовать освещение. Свет включили, и два электрических солнца залили угрюмую царскую библиотеку сильнейшим розовым светом. Запылали также вольтовые дуги четырех маленьких прожекторов вокруг стола.

Кинооператор проверил свет и остался доволен.

– Царя!

Полковник Мин уже ходит, стуча огромным набором медалей и крестов на груди, но царь задержался.

– Усы примеряет!

Но вот и царь. Он будто с портрета сорвался. Приглаженные височки, всероссийски известные рыжеватые усы и благосклонный взор. Похож, очень похож! Самодержец всероссийский!

– Похож? – спрашивает он музейных служителей.

Некоторые из них служили во дворце еще при Николае. Они‐то уж знают.

– Вы чуть потоньше будете! – хором отвечают служители.

Пока царя внимательно рассматривает режиссер, служители пускаются в детальное обсуждение.

– Он‐то ничего! Веки только у него какие‐то припухшие. Вот на прошлой неделе у нас тоже снимали. Вот то был Николай! Этот не может конкурировать.

Впрочем, с тем Николаем никто не может конкурировать.

Это заведующий одним из ленинградских хлебозаводов. Играет он безо всякого грима. У него все свое: нос, лоб, усы, бородка. Похож на царя так, что люди, увидевшие его впервые, сначала просто молчат, а после душевно, долго и обалдело хохочут. Такие усы и борода, как у этого заведующего, вырастают только раз в тысячелетие. Он снимается в картине «9 января» и представляет своего рода киноредкость.

– Репетируем! Приготовились!

Нет, не совсем еще приготовились. Безделушки, которыми заставлен царский стол, прикованы к нему проволочками, надо их освободить, не то в картине это будет заметно.

– Потом, нужна какая‐нибудь папка для деловых бумаг!

«Каких‐нибудь» папок во дворце нет.

– Я вам дам бювар Александры Федоровны! – предлагает заведующий музеем.

Приносят папку царицы и кладут в нее бумаги, имеющие вид деловых. Царь в военном сюртуке садится за стол и пересматривает бумаги.

– Репетируем! Входит Мин.

Резким военным шагом входит тучный полковник. Он трясет густыми эполетами и кланяется.

Короткий разговор о московском восстании и средствах к его усмирению. Николай прихлопнул бювар рукой и «соизволил повелеть»:

– Я поручаю это дело вам.

Сцена эта репетируется три и четыре раза. Затем снимают. Снова входит Мин. Ослепительный свет льется на бледного самодержца, и Мин верноподданно трясет эполетами. Пылают вольтовые дуги, и в тишине потрескивает съемочный аппарат.

Переходят к следующим сценам: в спальне царя и других комнатах.

Между тем как московская кинофабрика работает во дворце, на улицах орудуют ленинградские режиссеры. Спешно снимаются последние массовки для «9 января».

Режиссер Севзапкино согнал в Александровский сад тысячи людей. Кого здесь только нет!

Рабочих играют безработные с биржи. Их так и зовут «биржевики». Две сотни студентов и студенток института истории искусств фигурируют в виде мелкобуржуазной толпы. Наряжены они соответственно.

Дамы в меховых шапочках, в ротондах, вуалях, каких‐то боа из перьев. Мужчины носят котелки. Попадается и франт в цилиндре.

Суета и толчея. Идут последние приготовления к сцене расстрела мирной толпы преображенцами. Офицер в башлыке кричит на военного врача:

– Почему вы в калошах? Военный врач – и вдруг в калошах!

Врач-статист оправдывается:

– Врачам позволяли носить калоши!

Режиссер свистит:

– Ничего, ничего! Не будет заметно. Где дети? Дети, вы взбирайтесь сейчас же на деревья. Вы смотрите на площадь и видите солдат. Радуйтесь. Ура! Ура! Вдруг залп. Тогда вы быстро слезайте с деревьев. Убегайте!

– А падать можно?

Детям съемка – одно удовольствие.

– Никоим образом падать нельзя! Сползайте по моему свистку!

Толпа стоит на панели и смотрит на площадь, куда направляются Гапон и шествие рабочих.

С площади залпы. В первом ряду толпы внезапно сползает наземь студент. Он убит. Толпа приходит в ужас, лезет через садовую решетку и бежит по аллее.

Бегут старушки, путаясь в плюшевых манто. С деревьев быстро валятся дети. Там и сям падают подстреленные. Гремя, падает молочница с бидоном.

– Убитые, ползите в сторону, чтоб не растоптали! – вопит режиссер.

Четыре киноаппарата с разных сторон снимают бегство. Свисток режиссера.

– Назад! Довольно!

Толпа, запыхавшись, идет назад. Убитые и спасшиеся тут же, на месте происшествия, получают свои полтора целковых за массовку.

В три уже темнеет, но из широких окон Зимнего все еще льется лиловый слепящий свет. Там еще снимают последнего самодержца.

Пролазы и ловчилы

Резолюции на полях:

Может пойти как кинофельетон с зарисовками [подпись неразборчива].

Не пойдет. А. К.

В фойе каждого кинотеатра можно увидеть человека с незабвенно-строгим лицом. Это администратор.

Он вечно озирает публику. Лицо его вечно омрачено. Сердце терзается тревожной мыслью.

– Зайцы!

Среди необозримого числа зайцев всяческого рода, среди зайцев железнодорожных, театральных и даже воздушных (недавно на одной заграничной аэролинии был обнаружен первый со дня сотворения мира воздушный заяц; к сожалению, этот феноменальный заяц успел удрать, и его имя останется не известным потомству), кинозайцы едва ли не самые изворотливые.

Вот они быстро-быстро бегут по узкому проходу, который контролерша запирает своим телом. Галдя, немилосердно толкаясь и спеша, они показывают ошалевшей девице билеты и проходят.

Дело сделано. Из кучи в восемь человек билеты показали только семеро, восьмой проскочил без билета. Этот простейший способ применяется только дилетантами.

Можно не устраивать свалки у контроля, можно пройти в кино не особенно спеша, но все же поторапливаясь. Иначе контроль заметит, что билет тщательно подчищен и вместо вчерашнего числа на нем красуется подозрительно чисто отпечатанное число сегодняшнее.

Фальшивые билеты пускают в ход зайцы уже с некоторым стажем. Но и это детский способ.

Зайцы подобного рода – большей частью подростки. Иногда они проделывают немыслимые, совершенно кинематографические фортели – пробираются на чердак и через дымовую трубу, как снег, падают на голову администратора.

Оттого‐то у него такое незабвенно-омраченное лицо. Борьба с юными зайцами трудна, но еще сложнее битва с зайцами бородатыми, вполне взрослыми.

В кино на Малой Дмитровке приходил прилично одетый гражданин. Он мычал и показывал знаками, что глух и нем. Голова его тряслась, как у контуженного.

С ним было без числа хлопот. Он писал записки на немецком языке, и приходилось искать чуть ли не переводчика.

В общем он назойливо просил контрамарку. Он выдавал себя за «пострадавшего» немца. Его впустили, чтоб отвязаться.

Потом великий глухонемой пришел во второй раз и снова выклянчил себе контрамарку.

Через минуту администратор вошел в курительную комнату и остановился пораженный.

Великий немой и глухой немец, ничуть не тряся своей контуженной головой, быстро говорил по‐русски.