Михаил - Белая женщина Страница 29

Костик принёс, по случаю своего выздоровления, коробку конфет «Вишня в шоколаде». Внимание доктора Лапши привлек триптих, изображенный на коробке. Под тремя частями триптиха было написано «Костик жил», «Костик жив», «Костик будет жить». Вдоль всей композиции было начертано, что именно так завещал великий Эйдлин. Доктор Лапша сдержанно извинился за меткий плевок, сухо раскланялся с Костиком и уединился в своем кабинете с целью глубже ознакомиться с содержанием триптиха.

Картина «Костик жил» была мрачна и изображала Костика, томящегося без конфет «Вишня в шоколаде». Центральная часть триптиха, «Костик жив», была особенно трогательной, и на ней был изображен коленопреклоненный Костик, дарующий плачущей от счастья старушке вишневый торт. И в завершающей части композиции, «Костик будет жить», были показаны народные гуляния, где счастливые поселяне сжимали в мозолистых руках конфеты «Вишня в шоколаде».

Пока доктор Лапша изучал по триптиху житие Костика, сам герой завещаний великого Эйдлина прибежал ко мне и сообщил, что доктор Лапша плюнул ему в самое сердце и беседовать с ним не стал. Ни минуты не раздумывая, я зашел в кабинет к доктору Лапше и прервал его думы о высокоидейном триптихе.

— Дорогой Бидон Надоев, — сказал я ему, — я обращаюсь к вам как чеченец к чеченцу. Речь идет о нашем боевом товарище, Вове, по прозвищу Сынок. Его формирование, как глубоко народного политика, еще не завершилось. Он остро нуждается в классическом израильском образовании, которое можно получить только в стенах нашего сумасшедшего дома и только под вашим чутким руководством. Конечно, вы можете сказать, что и в публичном доме, где Вова Сынок трудится в качестве охранника, можно получить те морально-этические основы, на которых строится светлый образ политика, вышедшего из самой народной гущи. Но в действительности это не так. Публичного дома нам недостаточно. Фундаментальные, основополагающие принципы, навыки подлинно высокой народности можно приобрести только в стенах психиатрической больницы. Политик, вышедший из стен публичного дома не способен к комплексному пониманию проблемы, его взгляд однобок.

Доктор Лапша не смог устоять перед моими логическими построениями, и Вова Сынок приступил к выполнению функций младшего медбрата в отделении судебно-психиатрической экспертизы Офакимской психиатрической больницы. Выйдя на свою первую трудовую вахту, а это была ночная смена, полный трудового энтузиазма, Сынок приступил к выполнению своих обязанностей. То, что в рабочее время нельзя спать, ему никто не объяснил. Богатырский сон сморил его через двадцать минут после начала смены. Он вышел из комнаты медсестер в коридор отделения, улегся на диван и уснул сном праведника. Попытки работающей с ним Фортуны выразить по этому поводу свое неудовлетворение успеха не имели. Вова иврита не понимал и хотел спать.

«Ну и чёрт с ним, пускай спит. Придет ночной проверяющий, увидит его спящим, выгонит с работы. Лишь бы до этого его в коридоре больные не зарезали», — думала Фортуна, и доброе сердце её наполняла радость. Необходимо отметить, что в отделении судебно-психиатрической экспертизы отношения пациентов и медперсонала строились на тех же принципах, что и отношения заключенных и надзирателей, так что спать в коридоре отделения, где ходят пациенты, — это был поступок мужчины. Другое дело, что Сынок поступил как мужчина совершенно непроизвольно, что, впрочем, совершенно не умаляет его мужских достоинств. Среди ночи к Фортуне обратился томящийся без сна и полный высоких дум перед предстоящим судом недавно поступивший убийца. Медкомиссия приняла решение, что он здоров, и утром он отправлялся в тюрьму, где ему предстояло провести ближайшие лет двадцать-двадцать пять.

— Что это за лошадь свернулась у нас калачиком на диване? — спросил он Фортуну, думая о чем-то заветном, о своем.

— Это убийца русской мафии, его сейчас привезла офакимская полиция. Он съел заживо одну аргентинку, которая торговала гашишем в русском районе, — охотно ответила Фортуна. Первый её супруг был аргентинцем. После полугода совместной жизни и последующего развода она возненавидела всех аргентинцев и теперь выдавала желаемое за действительное. После чего они еще мило побеседовали минут двадцать об угрозе, нависшей над Израилем в связи с деятельностью русской мафии. Почувствовав сердечное к себе отношение, убийца приободрился и пошел спать. Ночью ему снилась амнистия, но этот сон вещим не был.

В ту же ночь Фортуна работала не покладая рук, проклинала Сынка за то, что он ей не помогал, и с нетерпением ждала прихода ночного проверяющего, с замиранием сердца предвкушая большой и шумный скандал. Когда утро окрасило нежным цветом стены Офакимской психиатрической больницы, Вова пробудился от здорового сна. Он был бодр и весел. До окончания смены оставалось минут сорок. Сынок помылся в душевой, предназначенной для больных, и, благоухая дешевым больничным шампунем, вошёл в кабинет медсестер. Вслед за ним зашёл ночной проверяющий. Он с удовлетворением отметил, что Сынок прекрасно выглядит после бессонно проведенной ночи, и обратил внимание Фортуны на необходимость поддержания хорошей спортивной формы. Сказать что-либо в свое оправдание у неё просто не было сил.

Через несколько дней Вова Сынок вновь обратил внимание администрации на добросовестное выполнение им своих обязанностей. Отделение судебно-психиатрической экспертизы в который раз застыло в трепетном ожидании высокого начальства, которое должно было прибыть с минуты на минуту. Вова Сынок, в окружении любящих его пациентов, находился в прогулочном дворике, где, пристроившись на краю теннисного стола, боролся за победу в матче из десяти партий в шашки с Антонио Шапиро дель Педро. Шапиро дель Педро был новым репатриантом с Острова Свободы, в житейском обиходе часто называемым Кубой. Почти сразу после прибытия на историческую родину Антонио вызвал живой интерес офакимской полиции странными кражами человеческой крови. Что очень скоро и обеспечило ему достойное место среди пациентов отделения судебно-психиатрической экспертизы Офакимской психиатрической больницы. Его мастерство шашечной игры строилось на редкой способности незаметно для противника красть с доски шашки. Вова Сынок, осведомленный об этой особенности игры дель Педро, не отрывал взгляда от доски.

А в это время главная проверяющая медленно, но верно приближалась к отделению судебно-психиатрической экспертизы. Конечно, она не могла забыть историю своего знакомства с шейхом Мустафой, которая произошла при столь романтических обстоятельствах. Они виделись всего три раза, но она ни о чем не жалела, не звала и не плакала. Иногда ей даже казалось, что всё прошло как с белых яблонь дым. Но она помнила каждую мелочь, связанную с их свиданиями. Даже то, что заведующий того отделения, где счастливый случай свел ее с шейхом Мустафой, врач с какой-то смешной фамилией, то ли доктор Гречка, то ли доктор Макароны, этого она точно не помнила, уволил младшего медбрата, который оказался невольным виновником их знакомства. Бедняга не мог связать двух слов на иврите и все время meuglait quelque chose en russe (мычал что-то по-русски).

Когда главная проверяющая подходила к отделению судебно-психиатрической экспертизы, у неё пересохло во рту и сердце забилось в груди, хотя никак не могла понять — отчего. Для того чтобы немного успокоится, она вышла в прогулочный дворик отделения и порывисто вздохнула. Среди пациентов главная проверяющая узнала нескольких виновников громких преступлений, которых показывали по телевизору. Это её немного отвлекло и успокоило. Неожиданно один знаменитый насильник, у которого брали интервью все каналы израильского телевидения, как-то быстро и очень неожиданно положил её животом на теннисный стол, так, что ноги свисли вниз, резко поднял подол платья, по-хозяйски похлопал по правой ягодице, так похорошевшей после недавней пластической операции, и приступил к снятию трусиков. Бурный роман со знаменитым насильником, тем более на жестком теннисном столе и в окружении многочисленных болельщиков, в настоящее время не входил в её планы. В результате главная проверяющая громко закричала. Ей хотелось кричать так, как кричат насилуемые женщины в арабских фильмах, пикантно и жалобно, но из её груди вырвался рык страдающего запором динозавра.

«Как же они воют, — с тоской подумал сидевший на другом конце теннисного стола и не спускавший глаз с шашек Вова Сынок, — нормальный человек так не воет даже тогда, когда его насилуют. Да и стол сильно качают, хотят, чтобы я отвернулся, и Шапиро дель Педро убрал с доски пару моих шашек».

Плодом его размышлений стала фраза, которую Сынок проронил, не поворачивая головы: «Кто будет стол качать — тому уши местами поменяю».

На знаменитого насильника эта фраза произвела сильное впечатление. По своему опыту он знал, что изнасилование требует максимальной концентрации. Поэтому следить за тем, чтобы стол не качался, он был просто не в состоянии. Но и процесс перемены местами ушей представлялся ему не безболезненным. Из глубокого раздумья его вывела главная проверяющая. Воспользовавшись минутной слабостью насильника, она так дернулась, что все шашки посыпались на пол. Вова Сынок поднял голову и посмотрел на насильника долгим психотерапевтическим взглядом. Впервые в своей богатой практике насильник испытал чувство раскаяния за содеянное. Он опустил подол платья главной проверяющей и аккуратно разгладил складки на её кофте. Всем своим видом насильник как бы хотел сказать, что пришла какая-то женщина, легла на теннисный стол немного передохнуть. Сексуальный маньяк из чистого любопытства поднял ей юбку, но, не увидев там ничего нового, вновь юбку опустил. На этом инцидент можно считать исчерпанным, а эта психопатка, которая орала и трясла стол, сама же во всем и виновата. Лично же он, как и все насильники вообще, относится к игре в шашки с большим почтением. Вову Сынка эти невысказанные объяснения не удовлетворили, и он встал. Сексуальный маньяк почувствовал себя нехорошо. Можно даже с уверенностью сказать, что он почувствовал себя плохо. Ему стало дурно. Сынок подхватил его бренное тело и понес в сторону кабинета доктора Лапши.