Николай Лейкин - Воскресные охотники Страница 3

— Когда лещи обратно-то пойдутъ? — интересовался студентъ.

— Теперь ужъ въ разсыпную пойдутъ. Дня черезъ два первые-то пойдутъ, дня черезъ три, черезъ четыре, а запоздалые и черезъ недѣлю. Да это все не то.

— Ну, въ одиночку ихъ будемъ ловить. По двѣ, по три штуки

— Вашими-бы устами медъ пить, да не такъ легко это дѣлается, когда лещи обратно идутъ. И вкусъ ихъ ужъ не тотъ. Тогда онъ лещъ отощалый, опорожненный. Вотъ онъ настоящій-то лещъ, вотъ онъ, да прозѣвали мы его изъ-за подлецовъ.

Миней вынулъ изъ ведра большаго трепещущаго леща, любовно взвѣсилъ его на рукахъ и прибавилъ:,

— Фунтовъ пять въ звѣрѣ-то будетъ, а ужъ четыре навѣрное. Берите себѣ одного, подѣлюсь съ вами. Отличное жаркое будетъ, коли ежели зажарить.

— Ну, спасибо, — сказалъ молодой человѣкъ. — А съ сегодняшняго вечера я свободенъ. Давай обратныхъ лещей ловить. Семенъ Иванычъ будетъ съ нами.

— Ладно. Выходите часу въ двѣнадцатомъ вечера на берегъ, попробуемъ. А только ужъ обратный лещъ не то, — отвѣчалъ Миней и понесъ ведро въ калитку на дворъ.

— Мережу чинишь?

— Чиню. Да что толку-то? Что ставь, что не ставь — все равно рыба не ловится, — отвѣчалъ заводскій сторожъ Миней, ковыряя челнокомъ съ намотанной на немъ ниткой. — Плотица ужъ на что глупа, а и та не попадается.

— Съ чего-же это? — задалъ вопросъ молодой человѣкъ.

— Вѣтры не тѣ. При этихъ вѣтрахъ рыба въ нашей рѣкѣ не держится, а которая ежели и держится — та въ глубинѣ и осторожность наблюдаетъ. Вѣдь вотъ онъ вѣтеръ-то… Сами можете чувствовать, откуда дуетъ.

Миней засунулъ палецъ въ ротъ, послюнявилъ его, вытащилъ изо рта и протянулъ кверху.

— Шелонь, настоящій шелонь. Онъ хоть и теплый вѣтеръ, а при немъ никогда рыба не ловится. Не любитъ она его, — сказалъ онъ.

— Но вѣдь были-же и другіе вѣтры.

— Почитай, что не было. Какъ задулъ съ начала мая, такъ и до сихъ поръ. Изъ-за него-то мы нынче и лещиный ходъ прозѣвали. Калина зацвѣла, надо-бы по настоящему леща на зарѣ караулить. Коли-бы другой вѣтеръ, а я смотрю — шелонь. Вотъ вѣтеръ-то меня и сбилъ. Знаю, что при этомъ вѣтрѣ онъ икру метать не идетъ.

— А не шелъ лещъ, такъ стало быть его и не прозѣвали.

— Нѣтъ, прозѣвали. Онъ при шелонѣ прошелъ, хоть небольшимъ табуномъ шелъ, а все-таки шелъ. Стала его нудить икра, метать надо — онъ и пробирался потихоньку въ камyи. Нельзя, чтобъ ужъ совсѣмъ ему икры не метать. Вонъ кашеваровcкіе ребята повыше насъ въ пяти верстахъ выловили, хоть и немного, а выловили. А меня вѣтеръ спуталъ. Вотъ теперь семья безъ соленаго леща сидитъ. Да и такъ рыбы нѣтъ, никакой нѣтъ. Неводомъ и то не вылавливаемъ. Вотъ ужъ развѣ что грузу къ неводу побольше прибавить, такъ не будетъ-ли налимъ попадаться. Неводомъ-то только не съ кѣмъ ловить.

— А заводскіе ребята?

— Да что заводскіе ребята! Извѣрились они въ рыбѣ. Что ни закинемъ — все нѣтъ ничего. Вѣдь заводскіе ребята тоже изъ интересу… Посулишь имъ третью долю улова — ну, они помогаютъ. А не ловится ничего, такъ какой имъ интересъ! И когда только этотъ вѣтеръ перемѣнится!

— А тогда и рыба будетъ ловиться?

— Рыба-то, которая ежели гулящая, ловиться будетъ понемногу съ перемѣной вѣтра, а ужъ насчетъ всего прочаго аминь.

— То есть насчетъ чего-же прочаго?

— Насчетъ урожая. Насчетъ урожая теперь уже аминь, хоть и перемѣнится вѣтеръ. Все изсушилъ. Теперь новый вѣтеръ хоть и дождя нагонитъ — все равно дождь не поможетъ. Даве пошелъ покосить по берегу травки… Травка такая, что мышь пробѣжитъ, такъ я то видно, а вѣдь около рѣки. Нѣтъ, ужъ когда этотъ вѣтеръ задуетъ съ весны — всему конецъ, на все неурожай.

— Но ежели вѣтеръ перемѣнится и дожди пойдутъ, то неужто-же они не поправятъ дѣло?

— Теперь-то? Да что вы, Василій Митричъ! — улыбнулся Миней. — Вѣдь ужъ Петровъ день завтра, люди сказываютъ, что полъ-лѣта прошло, трава-то ужъ отцвѣла и двѣ недѣли тому назадъ должна быть скошена. Теперь развѣ только подтравокъ отъ дождя пойдетъ, а ужъ подтравокъ послѣ Петрова дня мало пользы принесетъ. Да послѣ Петрова дня всему плохая поправка. Вѣдь съ Петрова дня ужъ лѣшій по лѣсамъ играть начинаетъ.

— При чемъ-же тутъ лѣшій-то?

— Нѣтъ, я такъ, къ слову. Вотъ и въ лѣсахъ нынче. Теперь-бы грибу идти, жена у меня съ Петрова дня въ прошломъ году грибы-то сушить начала, а теперь отъ засухи, хоть шаромъ покати по лѣсу-то: ни одного гриба. Да и не будетъ, и осенью не будетъ, хоть и дожди пойдутъ, потому я такъ расчитываю, что даже сѣмена грибныя погорѣли. Вотъ оно, и корми семью-то! А вѣдь у меня самъ-пятъ. Рыбы нѣтъ, гриба не будетъ какъ тутъ жить! Да и ягодъ совсѣмъ не будетъ, плакался Миней. — Вѣдь вотъ мы брусники, окромя того, что съ квасомъ хлебаемъ, четвериковъ съ десятокъ продавали, а нынче и четверика не продали.

— Брусника-то куда-же дѣвалась? Вѣдь она на болотѣ растетъ, — сказалъ молодой человѣкъ.

— Болота погорѣли. Самыя лучшія мѣста погорѣли. Вѣдь вотъ пожары-то были, все это тѣ мѣста на болотахъ горѣли, гдѣ наши ребятишки ягоды собирали. Вѣдь въ бочагахъ-то ягода не растетъ, а растетъ по кочкамъ, да около пней, а эти кочки-то съ пнями и погорѣли.

— Ты, кажется, ужъ очень мрачно мнѣ расписываешь.

— Да прогуляйтесь по лѣсамъ и по болотамъ-то, посмотрите. Вѣдь вотъ вы охотникъ, съ ружьемъ и собакой по лѣсамъ погулять любите, а и вашей милости послѣ Петрова дня не будетъ на охотѣ сладко.

— Пророчь, пророчь…

— Да ужъ какое тутъ пророчество, коли все объявилось. Выводки-то во время лѣсныхъ да болотныхъ пожаровъ всѣ задохлись и погибли, а которые ежели попрытче, дальше улетѣли. Заяцъ тоже убѣжалъ.

— Да вѣдь вернутся, когда пожары кончатся.

— На что вернуться-то, на какую такую пищу, коли все погорѣло? Вѣдь и птица летитъ на кормъ, и звѣрь бѣжитъ на кормъ, а ежели корма-то нѣтъ. Нѣтъ, ужъ теперь вы такъ и считайте, что и охота ваша пропала.

— Полно, полно. Ты ужъ черезчуръ мрачными красками все описываешь.

— А вотъ посмотрите. Съ чего-жъ молебствія-то повсюду были? Даромъ молебствовать не станутъ, — проговорилъ Миней и прибавилъ: — Выходите ужо вечеромъ, какъ все стихнетъ, неводъ помочь тянуть. Николая Криваго уговорилъ, придетъ ловить, подпасокъ Андрюшка хотѣлъ помочь, самъ я третій, а четвертаго-то у насъ и нѣтъ.

— Ладно, я приду. Только зачѣмъ-же ловить-то, коли ты говоришь, что рыбы совсѣмъ нѣтъ? — возразилъ молодой человѣкъ.

— Да что-жъ неводу-то зря висѣть! Авось, хоть какой нибудь гулящей рыбы зацѣпимъ, мелюзки хоть наловимъ — все-таки хлебово. Такъ придете?

— Приду, приду.

Молодой человѣкъ повернулся и сталъ уходить къ себѣ во дворъ.

Въ воздухѣ повѣяло прохладой и солнце краснымъ шаромъ опустилось за крестьянскими избами, стоящими на противуположномъ берегу рѣки. Отъ рѣки сталъ подниматься паръ. Садилась роса. Пахло запахомъ свѣжей листвы и скошеннымъ сѣномъ. На блѣднолиловомъ небѣ слабо заиграла одинокая звѣздочка. Стало гулко на рѣкѣ. Начиналась сѣверная іюньская ночь. Скрипнула калитка въ рѣшетчатомъ заборѣ и на берегъ рѣки вышелъ молодой человѣкъ въ студенческой фуражкѣ. Въ рукахъ онъ держалъ раковыя сѣти, прикрѣпленныя къ мѣднымъ обручами, ведро и что-то завернутое въ бумагѣ. Въ челнокѣ, наполовину вытащенномъ на берегъ, сидѣлъ у кормы заводскій сторожъ Миней и удилъ рыбу. Онъ, не снимая шапки, привѣтливо кивнулъ молодому человѣку и спросилъ:

— На раковъ поохотиться вздумали?

— Да, хочется на тухлую говядину половить, — отвѣчалъ тотъ. — Поѣдемъ къ сваямъ. Тамъ около свай ихъ множество.

— Нѣтъ, ужъ отъ раковъ увольте… На какую угодно рыбу можно меня сманить, а на рака нѣтъ.

— А что?

— Не люблю я этого звѣря.

— Отчего?

— Да оттого, что онъ не показанный.

— То есть какъ это не показанный?

— Очень просто. Нешто онъ показанъ, чтобы его ѣсть?

— Да вѣдь много чего не показано.

— А что не показано, того и ѣсть не надо. Вотъ рыба показана, а ракъ проклятый.

— Кто-же это тебѣ сказалъ?

— Старые люди говорятъ. Да и помимо того нешто не видать, что онъ проклятый?

— Ну, а какая же примѣта? Въ чемъ-же это видѣть-то?

— Да вѣдь онъ задомъ пятится. Всякая животная тварь, хоть какая тамъ ни будь она мелкопитающаяся, впередъ ползетъ, плаваетъ или ходитъ, а ракъ — назадъ.

— Ну, это еще ничего не доказываетъ.

— Нѣтъ, доказываетъ. Ракъ проклятъ, зачѣмъ онъ мертваго человѣка жретъ. Вы посмотрите-ка, когда на рѣкѣ мертвое тѣло объявится — такъ на немъ раки и сидятъ, впившись. Сидятъ, впившись, и жрутъ его.

— Такъ что-жъ изъ этого? Этимъ, стало быть, раки даже пользу приносятъ. Они уничтожаютъ заразу. Вѣдь трупъ-то заразу распространяетъ, заражаетъ воду.

Миней посмотрѣлъ на молодого человѣка и покачалъ головой.

— Такъ разсуждать нельзя. Тѣло по закону должно быть землѣ предано. Земля — и въ землю идеши, а ежели ракъ мертвое тѣло съѣстъ, то что-же землѣ-то предать?