Евгений Николаев - Дневник последнего любовника России. Путешествие из Конотопа в Петербург Страница 31

Вдруг к сорокам с лаем устремилась собака, и те улетели. Я усмехнулся: вот были сороки, да где они теперь? Никогда в своей жизни я их более не увижу. И эту чопорную даму, и господина с котиной физиономией, которые сейчас сидят за соседним столом, я тоже никогда в своей жизни уж не увижу – как только отобедают, улетят, как те сороки. Так стоит ли думать и о них? Пусть дама вздергивает свой нос и дальше, глядишь, добьется того, что не только мне, но и вообще никому на свете до ее прелестей дела не будет!

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

…………………………………………………………………….

Едва выехали из Черной Грязи, меня пробрало. Вероятно, фаршированного карпа в трактире подали несвежего. Или же сам карп был свежий, но чумазый повар нафаршировал его чем только ни попало в его утомленные готовкой руки! О, все-таки не случайно село так было названо, не напрасно я ждал подвоха. Черная Грязь – она и есть ЧЕРНАЯ ГРЯЗЬ!

…Посидел в придорожных кустах на выезде из села, а затем – и в кустах в полуверсте далее. А уж когда сидел в лесочке у елки, твердо решил: как только снова буду в Черной Грязи, первым делом высеку трактирного повара. Интересно, а что поделывает теперь та парочка, обедавшая за соседним столом? Кажется, и у них на столе тоже карп был. Небось дама теперь задравши платье сидит где-нибудь под деревцем вместе со своим котообразным спутником, да так их пробирает, что они только за сучки держатся? Ха-ха-ха!

А вот Тимофею – ничего. Железный, должно быть, у него желудок. Хорошо быть простым человеком – все ему нипочем. Впрочем, справедливости ради надо отметить, что Тимофей мой карпа-то почти не ел. Так, клюнул чуток из того, что я не докушал, и, сказавши, что не любит рыбное, отставил блюдо в сторону. Зато сидит теперь на облучке да и улыбается, глядя, как я со спущенными штанами по кустам бегаю.

«А ведь так вкусен казался мне тот карп в трактире… – думал я, тужась. – Вот ведь и любовь зачастую оборачивается подобным образом: только что пребывал человек в блаженстве, да в сладостной истоме, глядь, а уже та самая любовь в черную петлю на шее свилась! Вообще, я полагаю, любовь все равно что бич, которым нас принуждают к размножению. Не было б ее, любви, как знать, может, быстро б наскучило нам то, что называется плотской баталией, а на самом деле является довольно унылым и довольно странным физическим упражнением. Конечно, эти упражнения приносят нам наслаждение… Но что же с того? Мало ли в мире есть наслаждений, от которых мы почитаем за лучшее отказаться? Может, и от этого наслаждения мы бы отказались. По мере просвещения в умах устыдились бы его, или попросту мода на него прошла. Так и иссяк бы род человеческий. А с любовью человеческому роду не грозит оскудение – не пройдет на нее мода, потому что слетает она с небес в наши сердца и, следовательно, всегда будут те, кто почитает любовные баталии верхом блаженства, а не досадной докукою».

Так думал я, сидя под елкой, что произрастала в двух верстах от села Черная Грязь.

Неожиданная встреча

К ночи добрались до Клина. Гостиничный служка со взъерошенными волосами сказал, что поселить меня некуда, поскольку все заведение битком забито проезжающими.

– Коль нет приличных номеров, подавай любой! – приказал я.

– Нету, нету никаких номеров, – развел руками служка. – Определяйтесь в мещанский дом, там найдется вам угол.

– Так ты полагаешь, что мне охота ночевать в мещанском доме, где на каждой лавке в это время обыкновенно гнездятся мужики, бабы и ребятишки, а на печках жалобно посвистывают спящие старики?! – воскликнул я. – Нет уж, дудки! Я буду ночевать здесь!

– Нету-с, нету-с номеров, барин, – служка вновь развел руки. – Совершенно нету-с!

– Так подавай свой!

– У меня нету-с своего номера.

– Тогда веди в любой уже занятый! Уж я в одну секунду договорюсь с его постояльцем!

Служка задумался: пустив взор к потолку, он зашевелил губами, вызывая из своей памяти образы постояльцев и соображая, который же из них самый покладистый. При этом он то сморщивался, как если бы вдруг раздавил зубами горсть кислой клюквы, то обиженно надувал губы, а то вздрагивал, точно на лицо его вдруг наступили индюшачьей лапой.

– А вот не желаете ли к коломенскому помещику? – наконец сказал служка и шмыгнул носом. – Он будет самый, пожалуй, достойный.

– Ну, веди к коломенскому!

– Извольте только прежде написать вот здесь ваше имя, фамилию, а также цель вашего приезда, – сказал служка, подавая перо и бумагу.

– А это еще зачем? – спросил я.

– Положено, – поджимая губы, молвил тот. – Особливо теперь… пред Терентьевским праздником.

– Какой еще Терентьевский праздник! – воскликнул я. – Да ты, малый, белены, что ли, объелся?! Иль ты шпион, коли хочешь знать, зачем я, едучи по делам службы, сюда прибыл?! Да вот же я тебя сейчас выведу на чистую воду, шельма ты этакая!

Служка, почуяв, что сейчас будет бит, быстро убрал перо и бумагу в обшарпанную свою конторку.

– Ну что ж, не желаете писать, так и не пишите, – сказал он и тряхнул головой, словно уже получил по шее. – Мое дело маленькое, а ваше – господское.

Едва мы поднялись по узкой лестнице на второй этаж, как сразу же очутились в облаке табачного дыма. Оно было столь густо, что лица курильщиков, сидевших с трубками на диванах, в зале едва угадывались, а сами они были скорее похожи на глухарей на токовище в предутренней мгле, чем на отдыхающих перед сном постояльцев. Пройдя сквозь облако, мы двинулись по коридору. Из-за дверей номеров слышны были голоса, поскрипывания, странные шорохи. Впрочем, попадались двери, за которыми было совершенно тихо, но я каким-то странным чутьем понимал, что и там тоже есть постояльцы. Так, будучи подростком, я, залезая на обрывистый берег, чтобы поймать ласточку, уже знал, в какую норку нужно сунуть руку. Даже если не было совершенно никаких видимых признаков, указывающих на то, что именно в этой норке обитает ласточка. Вот и сейчас я каким-то странным образом чувствовал, что за каждой стеной и дверью кто-то есть. Остановившись у одного из номеров, я, сам не зная почему, сказал:

– А вот тут есть дама.

– Точно так, сегодня там поселилась. А вы откуда это изволите знать? – удивился служка.

– Я все изволю знать! Даже – где какой таракан сидит! – заявил я. – А уж о дамах и подавно!

Тимофей, тащивший позади мои баулы и свои пожитки, только крякнул, а служка, блеснув испуганным глазом, сказал:

– Не сумлевайтесь – у нас тараканы не водятся-с.

– Да плевать мне на ваших тараканов! – тут я плюнул на пол и обратил в поспешное бегство одно из этих животных, дотоле мирно дремавшее у стенки. – Ты мне лучше скажи – как много тут дам водится?

– Бывают-с.

– А теперь?

– И теперь водятся-с. А вот-с и ваш номер. – Служка указал на дверь.

Распахнув ее, я увидел мирно возлежащего на кровати постояльца: ножки – вместе, ручки покойно сложены на груди.

Постоялец приподнялся, и я с удивлением узнал в нем того самого котообразного господина, которого видел в трактире в Черных Грязях и который, по моему разумению, как и сороки, должен был навсегда исчезнуть из моей жизни.

Служка печально опустил голову и стал говорить как бы своим ногам, томительно переминавшимся с пятки на носок, что обстоятельства складываются таким образом, что теперь в этом номере желает обитать еще и «вот этот благороднейший гусарский поручик». Произнесши последние слова, служка сделал в мою сторону довольно глубокий поклон.

– Почту за честь разделить с вами эту скромную обитель, – вставая с кровати, сказал постоялец. – Тем более что сегодня мы, кажется, уже встречались в трактире в Черной Грязи. Позвольте же теперь представиться…

– Я и так знаю, что вы помещик Котов, – перебил его я.

– Котов? Почему же я Котов?

– Потому что – вылитый кот.

Говоря так, я надеялся, что моя дерзость вызовет ответную дерзость со стороны помещика, и тогда я получу все основания, чтобы вышвырнуть его вон из номера и переночевать здесь без каких-либо помех. Однако помещик не возмутился, а улыбнулся и сказал:

– А знаете, у вас острый глаз! Вы, можно сказать, угадали.

– Так вы и в самом деле Котов? – тут уж удивился я.

– Моя фамилия Голубев, – помещик улыбнулся и сделал поклон. – Евгений Иванович Голубев.

– Так Котов или Голубев?

– Голубев.

– А почему ж тогда говорите, что я угадал? – рассердился я. – К вашему сведению, Голубев и Котов – две совершенно разные фамилии. К тому же они и по существу даже разные: голубь – птица, кот – зверь. Кот охотится на голубей. А не наоборот. Извольте объясниться, любезный!

– Охотно-с поясню. – Помещик снова сделал поклон. – Вы, безусловно, правы: Котов и Голубев – фамилии разные. В некотором смысле даже и противоположные, как вы изволили заметить… Однако по материнской линии я Рысев. А рысь и кот все равно что кум и кума. Звери разного калибру, но с одними повадками! Не так ли? Вот и получается, что я вроде как и Голубев, но при этом вроде как и Котов.