Джон Барт - Химера Страница 33

Думаю, что мертв. Думаю, что призрачен. Я полон голосов, все они мои, ни один из них не я; я не могу напрямую, как привык, сказать, кто говорит. Я отнюдь не стремлюсь ни к непонятности, ни к запутанности, в надежде если не вдохновить, то уж по крайней мере развлечь. Но учти - это было видение до безумия сложного порядка: вновь и вновь четок рисунок, словно увиденная с Пегаса в высшей точке его полета путаница болотных тропок, - видишь, как текут воды и почему, какие грузы они переносят и куда. Посредине кого-то засосало; судно же идет себе дальше, но путь его кажется случайным, кажется безумным.

Итак, любовь моя, ты летал. С Филоноей и детишками?

Да-да. Да, да, да. С самого рождения нашего первенца летал с нами и он, прикорнув к груди своей матери столь же уютно, как и она сама к моей; он так полюбил эти верховые прогулки, что Филоноя, немало меня обескуражив, назвала его Гипполохом, "кобыльим недоноском". Вскоре его место занял малютка Исандр, крепыш Гипполох цеплялся за меня сзади. Появилась Лаодамия, сама нежность, как и ее мать; дамы усаживались спереди, мальчуганы пристраивались сзади, ни разу не затеяв препирательств, кому сидеть следом за мной, - и ежедневно царская семья парила в высотах неба.

Да нет.

Да не так высоко, как раньше, - и не так далеко, не так быстро. За что меня от имени детей и от своего собственного благодарила Филоноя, полагая, что я обуздываю себя ради них; в то же время впредь она практически отказалась от вылетов, чтобы все более редкие полеты за границами Ликии не послужили причиной заключения нового союза между нашими исконными недругами, карийцами и солимами, о котором поползли было слухи. Но даже и без нее, хотя высота полета, как и его дальность, возросла, Пегас никогда уже не достиг своих прежних высот; когда дети подросли, мы вновь очутились среди верхушек олив. Чтобы не пичкать слухами и не засирать недовольством мозги моих подданных, я по очереди втаскивал наверх Гипполоха, Исандра и Лаодамию, всякий раз взбираясь на все более и более низенькую вершину, наподобие убывающих волн, накатывающихся на берег, когда отступает прилив. Я разглядывал, как высоко над головой у меня крутятся в небесном колесе новые созвездия - Персей, Медуза, Андромеда, Кефей, Кассиопея, - и ожесточался.

- Подумать только, - заметил я Филоное в царской опочивальне, когда она ненавязчивыми прикосновениями пыталась меня взбодрить, - как плачевно сказывается беременность на зубах и мышечном тонусе. - Рука ее - и Меланиппы тоже - на какой-то миг приостановилась. Потом она согласилась, бодро включив в список своих биологических утрат, понесенных на пути вынашивания детей, варикозные явления, обвисшую грудь и ослабленный вагинальный сфинктер, морщины и складки, избороздившие некогда тугие ягодицы и бедра, а также утратившие блеск волосы, - все это она ни во что не ставила, поскольку ради трех таких принчиков охотно бы трижды умерла. Но коли уж я заговорил на подобные темы, мне следует добавить к этому, добавила она, психологическую цену отцовства и материнства как лично для нас самих, так и вообще для супружеских взаимоотношений: усталость, утрату непосредственности, убыль пыла, свинцовый груз инерции - своего рода ускоренное старение, суммарный эффект уходящих лет, возросшей ответственности и накапливающейся взаимоосведомленности, никогда целиком не компенсируемый углубляющейся интимностью. Со своей стороны (продолжала Филоноя - что за женою она была!), она разделяла, как ей нравилось называть. Трагический Взгляд на Брак и Родительство: признание того факта, что в совокупности радости и скорби оных должны неотвратимо обнаруживать чистую потерю, пусть даже только потому, что, как и в самой жизни, свойственный им износ оказывался постоянным, а их сроки - конечными. Но перед каждым из нас - лишь разные способы терять, и воздержание от матримониальных наклонностей и чадородства ради удовольствий, сулимых более легкомысленными отношениями, означало, по ее мнению, приятие еще более значительного и столь же неоспоримого проигрыша. Не подумай, что она рассматривала подобную перспективу (под углом зрения которой с равным успехом подходила к самым разным явлениям, от путешествий во время отпуска до исторических перемен) как духовно ущербную или обреченную: утверждать ее - значит утверждать антиномию самого космоса, каковая, как она полагала, является отнюдь не абсолютным противоречием, но глубоким парадоксом, скорбь и ужас утверждения которого вызывают в человеческой душе облагораживающий катарсис. Я могу это сделать. Безусловно, могу это сделать. Не могу сомневаться, что могу это сделать. Что не могу это сделать, что могу начать воображать, что не могу это сделать, что могу начать сомневаться, а вдруг, чего доброго, все же не могу это сделать, что могу начать начинать твердо верить, что не могу это сделать, - не могу начать воображать, не могу начать сомневаться, не могу начать начинать. Нет вопросов, я могу это сделать. Могу ли я это сделать? Я не могу этого сделать.

Сделай.

Мы с Пегасом летали все ниже - даже в восходящих потоках воздуха.

- По прямой линии лошадиных барышников-полукровок, - поведал я детям на тринадцатый день рождения Гипполоха, - вы восходите через Сизифа и Автолика к самим пройдошливым кентаврам.

Они сидели, вытаращив на меня глаза, репетиторы и гувернантки тут же сбежали, дабы призвать Филоною, та вошла со своим вязанием и, пока я говорил, пристально всматривалась в их лица, но не протестовала, не перебивала.

- Ваша бабушка Эвримеда заправляла коринфским культом дикой кобылицы, - провозгласил я. - Она утверждала, что как-то ночью, когда она плескалась голышом в бурунах прибоя - все это в рамках ежегодной оргии их организации, приуроченной к последнему перед осенним солнцестоянием полнолунию, - ее на манер жеребца покрыл Посейдон, морской конь и бог. Но Папаша - ваш дедушка Главк? - обвинил ее в прелюбодеянии с конюшим, ежели не с одним из жеребцов, и, проволочив оного до смерти за своей беговой колесницей, изгнал из нашего окружения всех конюхов-мужчин, равно как и всех коней с мудями.

- Ура! - закричал Гипполох, Исандр попросил, чтобы на его тринадцатый день рождения ему подарили пони. Лаодамия вскарабкалась ко мне на колени и принялась сосать палец. Снаружи, из загона, заржал Пегас. Филоноя вывязывала изнаночные петли.

- Лошади - один из главных мотивов моей биографии, - вроде бы так сказал я, - начиная с обстоятельств моего рождения. Если допустить, что мой отец - Посейдон, у меня в венах течет известная толика самой настоящей лошадиной крови - да и в ваших тоже. Поскольку мы - люди, конские признаки можно считать рецессивными, однако же нельзя сбрасывать со счетов шанс, пусть и небольшой, что кто-то из вас может ожеребиться кентавром или зачать жеребенка. Мой интерес к теме наследственности, каковой вряд ли нуждается в дальнейшем объяснении, побудил меня субсидировать научные исследования в этой области, некоторые из их результатов я доведу до сведения каждого из вас в день его свадьбы.

Лаодамия спросила, откуда берутся дети. Исандр решил, что у него будет всякой твари по паре: сыновей, дочерей, рысаков, иноходцев. Гипполох, недовольный, как часто свойственно подросткам, своей внешностью, надеялся, что сможет воспользоваться этими исследованиями, чтобы наградить своих отпрысков не гнедыми гривами, челками или хвостами, а черными. Филоноя улыбнулась и промолвила: "Гнедой - это так красиво". Испытанное мною не подпадает под рубрику кризиса личности. Чтобы испытать подобный кризис, прежде всего необходимо неким ощущением личности обладать. Традиция безумного гения в литературе. Традиция двойника в литературе. Традиция рассказа в рассказе, традиция безумного издателя текста, традиция ненадежного рассказчика. "Перехожу теперь - как великолепно все это укрощено и обуздано в "Персеиде" - к близнецовым заморочкам, к тому, как я более или менее убил своих отца и брата". Полиид, старый шарлатан, опять ты за свое? Ответа нет. Я же знаю, что ты здесь, между строк, среди завитков и выкрюков букв, ты расходишься по мне, как вода в половодье по болоту. Хвала небесам, что мне все же удалось прихлопнуть тебя - на самом своем пике.

- Беллер и Делиад, - говорю я детям, снова в Ликии, - Делиад и Беллер. С первого дня, как мы появились на свет, вся страна спорила, кто из нас должен унаследовать коринфский трон, спорили об этом - и в шутку, и всерьез - и мы сами, да и вы, мальчики, точно так же будете спорить об этом, когда прогоните меня из города.

О Беллерофон!

- Тогда это был Беллер, и прекратите крик. - Все вы. - Мы были близнецами; братья-близнецы - на одно лицо, а внутренне во всем противоположны; Полиид же был нашим наставником. Страстный, порывистый Беллер, еще когда под стол пешком ходил, пылкий баловень Афродиты; осмотрительный, благоразумный Делиад, во всем умеренный почитатель Афины. Полиид же был нашим наставником. Все считали Делиада законнорожденным, поскольку он унаследовал знаменитые серо-зеленые глаза Главка и его предков; мое же. самое раннее воспоминание - о том, как в соседней спальне из-за меня пререкаются мама и папа, Посейдонов ли я сын или слуги-конюха: внебрачный ублюдок, которого надлежит бросить на склоне горы, или же полубог, суждены которому звезды.