Николай Самохин - Юмористические рассказы Страница 34

Иван Матвеевич недоумевал. Что за люди? Кто они?.. Посменно работают? Ночью у станка отстоит, а днем в парную?.. Попадались и такие. Иван Матвеевич узнавал их по усталым лицам, по кругам под глазами. Догадывался: отломали мужики ночную, теперь расслабляются. Но сколько попадалось-то? Два-три человека, не больше… Спортсмены?.. Забегали спортсмены — лишний вес согнать. Хотя Иван Матвеевич не понимал, почему они свои излишки днем сгоняют. Днем-то, небось, и спортсмены где-то работают. Или учатся. Ну, ладно — пусть днем. Так ведь и спортсменов по пальцам сосчитать можно было. И даже не пришлось бы для этого разуваться.

А остальные? Гладкие, свежие, уверенные в себе… Еще бы ладно, мойся они нормально, сколько человеку положено: отшлифовал веником задницу, голову намылил, под душем ополоснулся — и хорош. Так нет, часами сидят. Бутерброды из портфелей достают, рыбу вяленую, пиво. В карты играют, сволочи! В преферанс. Сгоняют кон, в парной похлещутся и снова — четыре сбоку, ваших нет.

Иван Матвеевич прямо озлобляться начал. Ловил себя на том, что сидит и, сцепив зубы, думает: «Вот бы где облаву-то устроить. Оцепить милицией, повыудить этих сазанов… Где же вы, спросить, милые, ряшки-то поотожрали?..»

В конце концов он не выдержал — заговорил с одним таким. Заговорил, конечно, нехорошо — что греха таить… А человек этот, которого Иван Матвеевич себе наметил, выделялся среди других: молодой, из себя красавец, плечи широченные, в поясе тонкий, живот ровными брусочками выложен, ноги длинные, мощные, посильнее, однако, чем у того парня татуированного. Но не спортсмен. Лицо больно вдумчивое, а волосы, наоборот, легкомысленные — до плеч. И зачесаны размашисто, как у артиста на открытке.

Вот Иван Матвеевич с ним рядом и подсел.

— Интересная жизнь получается, — с ехидцей начал он.

— Вы ко мне? — повернулся длинноволосый. Ивана Матвеевича передернуло. Смотри ты: «Ко мне!» В кабинете он, понимаешь, сидит. Трудящихся принимает…

— Интересная жизнь, говорю! — возвысил он голос до звона. — Четыре часа в баньке прохлаждаемся, три часа потом в пивной сидим, час туда-обратно на дорогу — рабочий день долой. Ловко! — Он сам изумился полученному результату. — Ловко выходит!..

— Не знаю, — пожал плечами длинноволосый. — Я пива не пью, мне нельзя.

— Ну, конечно, тебе нельзя, — издевательски посочувствовал Иван Матвеевич. — Ты же больной. Сразу видно — чахотошный.

— Вы!.. — сказал человек возмущенно. Он смотрел на Ивана Матвеевича растерянными глазами. Ничего не понимал. Но сидевший напротив мужчина, с мятым лицом и прозрачными нагловатыми глазами, кажется, догадался, что к чему, раскусил Ивана Матвеевича.

— Что, папаша. — заговорил он, — тунеядцев ловим? Собственная инициатива или по линии профсоюза?

— Тебе-то что? — окрысился Иван Матвеевич.

— А то, — сказал мужчина. — Товарищ, которого вы в данный момент атакуете, не тунеядец. Далеко не тунеядец, смею вас заверить. Он, дорогой папаша, солист балета. И, между прочим, заслуженный артист республики. А также, между прочим, депутат районного Совета.

Ивана Матвеевича прошиб второй слой пота: под горячим холодный выступил. Едрит твою в колено! — так вбухаться. Боялся одетого депутата зацепить, а напоролся на голого!..

Длинноволосый встал и быстро прошел в моечное отделение.

Иван Матвеевич смотрел на мятого мужчину — дурак дураком.

Тот смеялся глазами: наслаждался, змей, произведенным эффектом.

Иван Матвеевич все же обрел себя. Решил, что сразу-то сдаваться несолидно.

— Так, — сказал. — Депутат?

— Депутат, — подтвердил мужчина.

— А эти? — Иван Матвеевич кивнул в сторону. — Тоже все депутаты? У них здесь что, выездная сессия?

Мужчина захохотал.

— Остроумно, остроумно! — похвалил он Ивана Матвеевича. — Нет, конечно, не все депутаты. И тем не менее я вас разочарую. Вон, видите того, усатого? Писатель. Предпочитает работать по ночам. Такая у него привычка. Манера такая. Ну, а днем… почему бы здесь не отдохнуть? Как говорится, думали-гадали, куда пойти — в театр или в баню, — выбрали, что подешевле. (У писателя была настолько пропитая рожа, что Иван Матвеевич крепко усомнился в характере его ночной работы. Но смолчал.) Подальше, — продолжал мужчина, — четверо молодых людей — музыкальный квартет «Трубадуры». Очень известный. Вроде «Песняров». Не слыхали? Ну как же! Они часто по телевизору выступают… По второй программе… Этот, что с веничком в парную направился, — к сожалению, мы видим сейчас не самую талантливую часть его тела — знаменитый спортсмен. Шахматист. Гроссмейстер…

Иван Матвеевич хотел спросить: «А ты кто такой, что про всех знаешь?» — но мужчина опередил его:

— Вижу, вас заинтересовала моя осведомленность. Вы хотите узнать, кто я. Ну, что же… — Он наклонился к Ивану Матвеевичу и серьезно сказал: — Сам я — шпион… Агент иностранной разведки. Прячусь здесь от органов. Очень удобное место: все голые — трудно узнать. Да-с… все наги и обтекаемы, яко осетры…

— Тьфу! — вскочил Иван Матвеевич. — Тьфу, паразиты! Все вы тут… агенты-элементы! Гадье, в душу вас! Придурки!..

Он ушел домой до крайности возмущенный, обиженный и дал себе слово: в баню больше ни ногой. Чтобы не видеть мордоворотов этих, сволочей, захребетников…

Но дома Иван Матвеевич мало-помалу успокоился, отмяк — и засомневался: а может, этот, с поношенной физиономией, только про себя заливал? А про других все правда? Ведь если он про всех сочинил, то надо тогда взрывать эту баню динамитом. К чертовой матери.

Вот с такими сомнениями Иван Матвеевич и заявился ко мне. Пришел узнать: когда работают писатели? И может ли такое быть, чтобы длинноволосика в депутаты избрали? И вообше — сориентироваться пришел.

Я успокоил Ивана Матвеевича, как сумел. Сказал, что в миллионном городе все может быть. Много есть профессий, непривычных для простого понимания. Существует также значительная прослойка людей свободного труда. Опять же, одними отпускниками можно враз все бани заполнить. Я даже вспомнил знакомого длинноволосого депутата. Правда, он был не артистом, а токарем с инструментального завода.

Потом мы еще хорошо пофилософствовали, опираясь на теорию относительности и закон перехода количества в качество. Дескать, там, где народу вообще больше, всяких людей больше — как приличных, так и дерьма разного, прохвостов.

Надо про это спокойно знать и не отчаиваться. Главное, все равно хорошие преобладают — и среди одетых, и среди голых.

Так мы поговорили с Иваном Матвеевичем, но, когда он ушел, я подумал, что облаву-то, все-таки, не мешало бы устроить. Черт его знает, действительно, многовато развелось каких-то подозрительно сытых, уверенных и нахальных типов. И должности какие-то странные повозникали, когда можно среди бела дня в бане потеть, а зарплата между тем будет капать.

Впрочем, возможно, я потому так подумал, что у меня вот уже два месяца не клеилась работа, и мне на самого себя хотелось устроить облаву…

Друг миллионера

Недавно собрались мы старой компанией у Семена Разгоняева. Сам Семен — естественно, Игорь Трущеткин, Веня Левандовский пришел — мученик наш ненаглядный. Собственно, Веня Левандовский нас всех и организовал на эти посиделки. Он в кои-то поры один остался, Клаву свою драгоценную на курорт выпихнул, ну и давай сразу же звонить по друзьям: дескать, что же это такое, мужики, получается? — совсем забурели, сколько лет не виделись, вон уже и нашему поколению начинают звоночки позванивать — то одного инфаркт хватит, то другого.

Короче, пристыдил нас Веня — мы и собрались.

Из женщин только жена Семена Разгоняева присутствовала. Но она нам мешать не стала — закуску поставила и ушла в другую комнату с вязаньем.

Так что мы очень хорошо посидели. О многом переговорили, многое припомнили. А под конец даже возник у нас такой студенческий треп, словечки разные замелькали, хохмочки, подкалывания начались. Вспомнили, между прочим, Остапа Бендера — мы в молодости любили его цитировать. В связи с чем именно вспомнили, затрудняюсь точно сказать. Кажется, Семен стал разливать по последней, Трущеткин забастовал, ссылаясь на печень, а Семен на него прицыкнул — сказал, что командовать парадом будет он. Игорь засмеялся и махнул рукой: черт с тобой — лей, сигуранца проклятая. Левандовский, который конкретных реплик сроду не помнил, тоже подключился: да, мол, здорово он за свой миллион сражался с этой сигуранцей.

Вот тогда-то Семен Разгоняев, разглядывая на свет рюмку с коньяком (чего, кстати, за ним раньше не водилось — раньше он любую косорыловку опрокидывал не глядя), заметил, что если уж строго говорить, то ему концовка романа «Золотой теленок» кажется надуманной, притянутой за хвост. Смешно даже читать: такого человека, как Бендер, авторы обвешали побрякушками и подсунули румынским пограничникам… на блюдечке с голубой каемочкой. Нет, сказал Семен, вот если бы он, допустим, перешел границу (только не таким примитивным способом), добрался бы до своего Рио-де-Жанейро, столкнулся там с настоящими капиталистическими акулами, профукал свой миллион и сделался безработным — тогда еще другое дело. А то… как мальчишку. Но главное — они еще раньше поднакрутили: насчет того, что он не мог с миллионом здесь устроиться. Это уж совсем туфта.